Читать книгу Пятое Евангелие - Йен Колдуэлл - Страница 12

Возвращаясь на лифте с верхнего этажа, где находилась квартира Лучо, я не мог отделаться от мысли о священнике в подвале библиотеки. Удивительно, почему дядя не мог закончить выставку Уго без помощи Симона. Удивительно, почему Уго хотел держать финал в секрете. Наверняка он что-то не хотел показывать никому.

Петрос потянул меня за сутану.

– Когда Симон вернется? – жалобно спросил он.

– Не знаю. Сейчас он должен помогать prozio[9] Лучо. А нам надо заселиться в «Казу».

– Зачем?

Я наклонился, чтобы взглянуть в его глаза.

– Петрос, нам нельзя домой.

– Из-за полиции?

– Просто несколько дней все будет немножко по-другому. Договорились?

«По-другому». Он знал это слово. Благовидная замена слову «хуже».

«Каза Санта Мария» – единственная гостиница Ватикана. Там его святейшество размещает официальных гостей, в ней останавливаются епископы во время визитов к папе, которые им предписано совершать каждые пять лет. Она же и дом для священников секретариата, разъезжающих по делам. Если бы у Симона не было семьи в городе, он жил бы здесь.

В своей простоте здание приближается к амишскому[10] стилю, с шестью рядами одинаковых окон и сотней с лишним комнат внутри, каждая чуть побольше монастырской кельи. По одну сторону окна выходят на Ватиканскую заправочную станцию. Из окон с другой стороны постояльцы могут разглядывать взмывающую вверх пограничную стену, которая проходит на расстоянии вытянутой руки от отеля. Так же выглядят все строительные проекты Иоанна Павла. Единственные элементы роскоши, заботящие папу, которому в оккупированной нацистами Польше приходилось копать известняк, – это четыре стены и крыша.

Монахиня за стойкой администратора с извиняющимся видом сообщила, что они пока не могут предоставить нам номер, поскольку часть гостиницы, отведенную специально для нас, еще убирают. Похоже, она не слышала, что мода на отдельные гетто для религиозных меньшинств закончилась, еще когда Иоанн Павел работал в каменоломне. Я объяснил, что нам подойдет любой свободный номер. Она оценила взглядом мою сутану и бороду и ответила:

– Святой отец, вы очень хорошо говорите по-итальянски!

Я потащил Петроса на улицу, прежде чем успел сказать что-нибудь такое, о чем впоследствии пожалел бы.

– А теперь куда мы идем? – спросил сын. – Можно нам чего-нибудь поесть?

Я так и не накормил его нормальным завтраком. Разве что София его чем-то угостила, еще у Лео…

– Скоро, – пообещал я ему. – Но сначала нам нужно сделать кое-что очень важное.

Я не приходил в квартиру Уго уже несколько недель. Когда мы молча встали перед дверью, Петрос посмотрел на меня, удивляясь, почему не стучим. Он не видел того, что увидел я. На двери были следы лома.

Кто-то пытался влезть в квартиру, но Уго добавил к основному еще и пару висячих замков. В отличие от двери нашей квартиры, эта не поддалась.

Я отпер ее ключами, которые отдал мне Уго, чтобы я присматривал за квартирой, пока он в Турции. Петрос помчался внутрь, и я бросился его догонять, но внутри никого не было. Квартира выглядела так же, как в мой последний визит.

– Доктор Ногара? – протяжно позвал Петрос.

– Его здесь нет, – сказал я. – Мы просто ищем одну вещь, которая ему принадлежит.

Будет еще время объяснить. Петроса я попросил посидеть в гостиной, пока не вернусь. Неизвестно, какие эмоции на меня здесь нахлынут.

Скромное ложе, где спал Уго Ногара, отгораживали восточные ширмы. Импровизированную спальню наполняла особая грусть, которая свойственна этой стране. Священников призывают не накапливать материальных благ, так что клирик даже самых изысканных привычек обычно живет в безликой комнате со взятой напрокат мебелью. У римско-католических священников дело обстоит еще хуже. Стен не оживят одинокие фотографии, без жен и детей. На полу не валяются резиновые игрушки и башмачки размером с кулак. Шкафы стоят словно полуголодные, из них не выпирают ни разноцветные курточки, ни миниатюрные зонтики. Вместо этого католические священники хранят вырезки из газет и открытки с известными местами, которые они посещали как туристы или как паломники во время положенных им недель отпуска. С Уго как мирянином дело должно было обстоять иначе. Но, глядя на его комнату, никто бы об этом не догадался.

В мусорном ведре скопились бутылки из-под граппы «Юлия». На фотографиях не было и следа простых человеческих радостей, одни монументы из Эдессы, и без Уго на переднем плане. Единственный признак, что здесь некогда обитала живая, энергичная душа, – книги, горой наваленные на столе, от которого отодвинули стул. Казалось, что увлеченный работой Уго отошел на секунду открыть дверь и вот-вот вернется. Под столом я различил скругленные края железного сейфа.

Но прежде чем наклониться к нему, я закрыл глаза и почувствовал, как меня тянет знакомое чувство. Такое же ощущение жизни, тепло неоконченного дела оставил после себя отец.

Открыв глаза, я увидел пробковую доску, которую Уго повесил на стену. На доску же приколол составленную им схему. Она напоминала кадуцей: две змеевидные линии, переплетенные одна вокруг другой. Одна была подписана «Добрый пастырь», вторая – «Агнец Божий». Около каждой петли приводились евангельские цитаты.

Эти слова потрясли меня, они словно пробили во мне пустоту. Первый раз, когда Иисус появляется в Евангелии от Иоанна, Он называется Агнцем Божиим. Ни одно другое Евангелие так не называет Иисуса, но смысл выражения очевиден. Во времена Моисея, в конце Десяти казней египетских, Бог защитил иудеев от Ангела смерти, велев им заколоть агнца и помазать его кровью каждую дверь, которую ангел должен был миновать. Позже Бог спасал свой народ при помощи нового Агнца: Иисуса. Своей смертью Иисус спас нас в духовной жиз ни. Здесь Иоанн добавляет вторую метафору. Его Иисус говорит: «Я есмь пастырь добрый: добрый пастырь полагает жизнь свою за овец». Пастух упомянут и в других Евангелиях, как символическая фигура, которому в радость спасение потерянных овец, но у Иоанна Добрый пастырь другой. Он спасает свое стадо, умирая. Жуткая схема. Леденящая душу. Агнец и Пастух встречаются в смерти. Умирает один человек, чтобы остальные могли жить. Мне показалось зловещим предзнаменованием, что эта мысль занимала Уго как раз перед смертью. Вспомнилось электронное письмо, которое он мне послал. Уго просил о помощи, а я не протянул ему руку.

Я слышал, как Петрос на кухне роется в холодильнике в поисках еды, но не нашел в себе сил велеть ему прекратить. Много лет назад Мона вернулась домой и рассказала, что в гериатрической палате умер старик. Она страшно страдала и почему-то винила себя. Неправильно прописанное лекарство. Неудачное вмешательство. Но ни один человек во время смены моей жены не умер оттого, что просил ее о помощи, а она отказала.

Я опустился в кресло Уго. И вдруг услышал крик. Петрос!

– Что случилось? – Я рванулся на кухню.

Сына не было.

– Петрос! – заорал я. – Ты где?

Из-за дальней ширмы высунулась голова.

– Смотри! – воскликнул Петрос.

Я обессиленно опустился рядом с ним, не зная, что думать. За ширмой скрывалось большое западное окно, выходящее на биб лиотечный дворик. Петрос стоял у окна, держа кусок сала из холодильника.

– На что смотреть? – спросил я.

Он показал на пол. Там клевала принесенное Петросом сало маленькая птичка. Скворец.

– Взял и внутрь залетел! – торжествующе сказал Петрос.

Но он лгал. Ручка на раме была повернута. Окно он открывал сам.

– Закрой, – сурово сказал я, чувствуя близость чего-то ужасного, которого едва удалось избежать. – Никогда больше так не делай!

До каменного двора – тридцать футов вниз. Меня трясло от этой мысли.

– Я не открывал! – сердито возразил Петрос.

И, привстав на цыпочки, поднял руку, чтобы доказать. До ручки он не дотягивался на несколько дюймов.

Тут я заметил, что под ногами сына лежат осколки стекла. Окно около ручки оказалось разбито.

– Это птичка сделала? – спросил я.

Но ответ уже знал и сам.

– Нет, – сердито сказал Петрос. – Уже было разбито.

Передняя дверь не поддалась, когда ее взламывали. Значит, кто-то проник в квартиру через окно.

Я снова глянул на виднеющийся внизу дворик. Тридцать футов. Не представляю, как это можно сделать.

– Стой, где стоишь, – велел я Петросу. – И ничего не трогай!

Вернувшись в комнату, я понял. Не Уго оставил беспорядок на этом столе. И стул отодвинут не просто так.

Присев, я увидел на железном сейфе следы взлома.

Правда, против такого сейфа ни у одного лома не было шансов. Он весил как человек и прикручивался к полу.

Шифром служил стих из Библии, которым Иисус провозглашал институт папства: первое Евангелие, шестнадцатая глава, восемнадцатый стих. «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». Механизм поизносился, но по-прежнему работал мягко, а петли поворачивались без звука. Уго купил сейф, чтобы сохранить в безопасности манускрипты для своей выставки, и он хозяина не подвел.

Внутри все было знакомо. Два месяца назад Уго застрял в Турции и велел мне запереть в сейф манускрипты, которые ему пока не нужны. Остатки, всякая малозначительная мелочь. Но сейчас в коллекции появилась новая драгоценность – дешевый блокнот с обложкой из искусственной кожи, который Уго повсюду носил с собой. Я подумал, а не его ли искал взломщик: дневник с результатами исследований?

Когда я открыл блокнот, оттуда выскользнула фотография. Я посмотрел на нее, и все внутри сжалось. Человек на фото лежал на мозаичном полу. Судя по всему, он был мертв.

Священник. Римский католик средних лет, с тонкими темными волосами и прозрачным зеленым глазом. Ему сломали нос. На месте левого глаза вздулся черный бугор с прорезью, как у копилки. Нижнюю челюсть заливала кровь. Своим телом он прижимал табличку, словно его швырнули на нее сверху. Надпись на табличке была на незнакомом мне языке. «PRELUARE BAGAJE». Только слабый проблеск жизни в зеленом глазу позволял утверждать, что человек не умер, просто сильно избит. На обратной стороне фотографии кто-то написал:

«Смотри, кому доверяешь».

Мне стало дурно. Воздух загудел.

– Петрос! – крикнул я.

Потом положил фото обратно в дневник и снял с пробковой доски схему, которую составил Уго.

– Петрос, мы уходим!

Я закрыл сейф. Запер. Но дневник отправился ко мне в сутану. Сюда мы больше не вернемся.

Петрос ждал за ширмой.

– Babbo, что случилось? – спросил он, продолжая сжимать в руке сало.

Я взял его на руки и понес к двери. Про фотографию рассказывать не стал. Не стал говорить, что узнал окровавленного священника.

На лестнице какой-то незнакомец разговаривал с жандармом. Услышав звук запираемого замка квартиры Уго, он поднял глаза, но мы уже бежали вниз по другой лестнице. Старые крылья дворца сплошь пронизаны потайными проходами.

– Что мы делаем? – спросил Петрос.

Он был еще слишком мал, чтобы знать эти черные ходы, но понимал: происходит что-то неладное.

– Скоро выберемся на улицу, – пообещал я.

Винтовая лестница была узкой и неосвещенной. В темноте ко мне вернулся образ священника, перепачканного кровью. Я много лет не видел его лица. Майкл Блэк, бывший помощник моего отца. Еще один человек из секретариата.

Петрос пробормотал что-то неразборчивое, но я слишком погрузился в мысли, чтобы попросить его повторить.

Значит, Уго – не первая жертва. Остался ли Майкл в живых?

Петрос нетерпеливо стукнул меня в грудь.

– Ну что еще? – спросил я.

– Я говорю, зачем дядя за нами идет?

Я похолодел. В тесном цилиндре лестничной клетки слышались шаги.