Читать книгу Пятое Евангелие - Йен Колдуэлл - Страница 13

Я пошел быстрее, но и шаги ускорились. С ребенком на руках скорости не прибавишь. Петрос крепко обхватил меня за шею, вжавшись в плечо.

Из мрака возникла фигура. Силуэт человека, почти такого же высокого, как Симон. Одет он был по-светски.

– Кто вы? – спросил я, отступив назад.

В темноте глаза неизвестного сверкали двумя серебряными звездами.

– Святой отец, – резким голосом сказал он, – что вы здесь делаете?

Его лицо было мне совершенно незнакомо.

– Почему вы преследуете нас? – спросил я.

– Потому что у меня приказ.

Я сделал еще шаг назад. Всего десять футов, и мы окажемся в людном месте.

Незнакомец развел руки и уперся в стены лестничного колодца.

– Отец Андреу? – спросил он.

Петрос съежился. Я не ответил.

Незнакомец полез в карман, и я попятился. Но потом увидел, что на предмете, который он достал, изображены две металлические лавровые ветви вокруг желто-белого флага Ватикана.

Служебный жетон!

– Я ваша охрана, – сказал незнакомец.

– Как давно вы за нами идете? – спросил я.

– С тех пор, как вы покинули «Казу».

– Почему вы не в форме?

– Таков приказ, исходящий от его преосвященства.

Интересно, Лучо так распорядился ради Петроса? Чтобы меньше его пугать?

– Назовите ваше имя, – попросил я.

– Агент Мартелли.

– Агент Мартелли, в следующий раз, когда будете за нами следить, наденьте форму.

– Слушаюсь, святой отец, – ухмыльнулся он.

– Ночью тоже вы нас охраняете?

– В ту смену будет работать кто-то другой, святой отец.

– Кто?

– Я не знаю его имени.

– Передайте ему, чтобы он тоже надел форму.

– Да, святой отец.

Человек ждал, и казалось, будто я тяну время, чтобы не отвечать на его вопрос: почему мы оказались в квартире Уго? Но в этих стенах священники не отчитываются перед полицейскими. Мы с Петросом повернулись и стали спускаться к свету.

В «Казе» мы остановились в люксе на четвертом этаже. Петрос, который раньше никогда не жил в гостинице, спросил: «А где все остальное?» Ни кухни, ни гостиной, ни игрушек. Мальчики из нашего дома рассказывали ему, что гостиницы – настоящий рай. Но это же не рай. Тут же нет телевизора.

Над узкой металлической кроватью висело простое распятие. Паркетный пол, отполированный, как ботинки секретариатского священника, отражал безликие белые стены. Помимо тумбочки у кровати и вешалки, которая больше годилась для одеяния римско-католического священника, чем для любой традиционной одежды, в комнате имелся только радиатор под окном. Правда, окно выходило на маленький внутренний дворик этого здания причудливых очертаний, и под ним стояли керамические ящики для цветов и дерево в кадке, с затейливыми ветвями и острыми листьями, напоминающими зеленые рождественские звезды. В воздухе пахло лавандой.

– Кто этот дядя? – спросил Петрос и вспрыгнул на кровать в ботинках – опробовать единственную подушку.

– Полицейский, – ответил я. – Он следит, чтобы мы были в безопасности.

Не имело смысла дальше скрывать: сопровождать нас станут круглые сутки.

– А здесь нам безопасно? – спросил Петрос, обшаривая внутренности тумбочки.

– В соседнем доме – полицейский участок. Агент Мартелли сторожит в холле. И здесь все стараются получше заботиться о постояльцах. Мы в полной безопасности!

Он нахмурился, увидев в верхнем ящике Библию. То была Вульгата, перевод четвертого века, который римские католики считают эталонным. Написанная на латыни, она предназначалась для людей всех наций, так же как и эта гостиница. Но Петрос вздохнул. Он знал, что евангелисты писали по-гречески, на первом международном языке. Вклад нашего народа всегда недооценивали.

– Позвоню Лео и попрошу принести нам еды, – сказал я; здесь можно побыть в уединении, в отличие от обеденного зала, а вместе с Лео веселее. – Что будешь?

– Пиццу «Маргарита» от Иво, – сказал Петрос.

– Он не продает навынос.

– Тогда все равно, – пожал плечами Петрос.

Оставив его изучать Библию, которую он не мог прочитать, я пошел к небольшому рабочему столу в соседней комнате. Поговорил с Лео, после чего собрался с духом и следующий звонок сделал Симону.

– Алекс? – удивился брат.

– Что случилось с Майклом Блэком? – в лоб спросил я.

– Чего?!

– В кабинете Уго я нашел фотографию. Он еще жив?

– Да. Конечно.

– Что они с ним сделали?

– Алекс, не надо было туда ходить. Тебе необходимо оставаться в безопасности.

– На обратной стороне фотографии написано предостережение. Зачем кто-то отправил Уго предостережение? Из-за выставки?

– Не знаю.

– Он тебе никогда об этом не говорил?

– Нет.

– Симон, я думаю, вчера ночью его не грабили. Мне кажется, все взаимосвязано. То, что произошло с Майклом; то, что произошло с Уго; то, что произошло у нас в квартире. Почему ты не сказал, что на Майкла нападали?

На этот раз его молчание затянулось.

– Вчера вечером в столовой, – продолжил я, – когда я показал тебе мейл от Уго, ты сказал, он вряд ли имел в виду что-то важное.

– Там и не было ничего важного.

– Сим, Уго был в беде. Он боялся.

– Причина, по которой я не сказал тебе о Майкле, – неохотно начал Симон, – состоит в том, что я связан присягой о неразглашении. А то, что случилось в квартире… Я вчера всю ночь напролет думал, но так и не понял. Поэтому прошу тебя, держись от этого подальше. Мне не хочется, чтобы ты ввязывался в такие дела.

Глаза ломило от давления. Я бессознательно теребил бороду.

– Ты знал, что он в беде?

– Алекс, перестань.

Я еле удержался, чтобы не накричать, и дал отбой.

Присяга… Он ничего не сказал из-за присяги!

Разозленный, я набрал главный номер нунциатуры в Турции. Звонок дорогой, но я недолго.

Мне ответила монахиня у коммутатора, и я спросил Майкла Блэка.

– Он в отъезде, – сказала она.

– Я звоню из Ватикана по важному делу. Не могли бы вы дать его мобильный телефон?

Она без колебаний продиктовала мне цифры.

Прежде чем позвонить, я попытался привести в порядок мысли. С последнего разговора с Майклом прошло более десяти лет, и между нами образовалось целое кладбище зарытых топоров войны. Он отвернулся от моего отца после скандала с радиоуглеродной датировкой плащаницы. Еще он донес, что Симон уехал, не взяв на работе отпуска. И все же было время, когда я знал его лучше, чем любого другого священника, за исключением отца. Когда я доверял ему больше, чем всем остальным. Именно о таком Майкле я старался думать, набирая номер.

– Pronto! – ответили на другом конце.

– Это Майкл?

– А кто говорит?

– Алекс Андреу.

Молчание было таким долгим, что я испугался, как бы на этом все не закончилось.

– Майкл, – сказал я, – мне надо с вами кое о чем поговорить. Лично, если возможно. Где вы находитесь?

– Это не ваше дело.

Его голос почти не изменился. Сухой, резкий и нетерпеливый. Но растянутый американский акцент, который когда-то сильно выделялся, сгладили десятилетия практики, отчего стало легче услышать защитную реакцию, спрятанную за грубыми словами. Услышать, как он мучительно пытается сообразить, зачем я звоню.

Я рассказал о фотографии, но он не ответил.

– Прошу вас, – сказал я, – мне необходимо знать, кто на вас напал.

– Не. Ваше. Дело.

Тогда я наконец сообщил ему, что убит человек.

– Какой еще человек?

Говорить об Уго оказалось неожиданно тяжело. Я попытался быть краток – сказал, что он был ватиканским куратором, готовил выставку, которая скоро откроется. Майкл наверняка услышал, как в моем голосе растет взволнованность. Он ждал.

– Он был моим другом, – сказал я.

На какое-то мгновение Майкл смягчился.

– Кто бы это ни сделал, – сказал он, – от души надеюсь, что его поймают. – И снова в его голос вернулась резкость. – Но я не собираюсь рассказывать о случившемся со мной. Вам придется расспросить кого-то другого.

Я не вполне понял, содержится ли в словах намек.

– Я уже спросил у брата, – сообщил я Майклу. – Симон связан присягой не рассказывать об этом.

Майкл насмешливо фыркнул. Видимо, между ними до сих пор сохранилась вражда. Или, может, это остатки более старых разладов. Например, воспоминания о том, как он расстался с моим отцом.

– Прошу вас, – повторил я. – Мне не важно, что случилось до того…

– Вам не важно? – заорал он. – Мне сломали глазницу! Мне пришлось восстанавливать нос!

– Я хотел сказать, не важно, что произошло между вами и Симоном. Или моим отцом. Я только хочу знать, кто это сделал.

– Вы невозможный народ! Я как будто с вашим отцом разговариваю. Вы, греки, – вечные жертвы. Это он разрушил мою карьеру!

«Вы, народ. Вы, греки». Я еле удержался от гневной отповеди.

– Прошу вас, скажите мне, что произошло.

Он тяжело дышал в трубку.

– Не могу. Я тоже связан присягой.

Внутри меня что-то щелкнуло.

– Мой пятилетний сын не может спать в своей постели из-за того, что вы принесли присягу!

Присяги. Лучшие друзья чиновника. Что делает кабинетный епископ, желая скрыть свои ошибки? Приводит священников-подчиненных к присяге, заставляя соблюдать секретность.

– Знаете что? – сказал я. – Забудьте. Хорошего отпуска.

Я уже положил палец на кнопку, чтобы закончить разговор, когда Майкл закричал:

– Ты, урод, да меня мой нунций уже замордовал, за то что я не могу ответить на его вопросы! Только тебя еще не хватало! Если хотите знать, что произошло, пойдите и спросите у его святейшества!

– У его святейшества? – осекся я.

– Да. Это он приказал.

Майкл огорошил меня. Так вот почему Симон мне ничего не рассказал. Есть присяга и присяга.

Но меня грызло неприятное чувство. Какие могут быть причины у Иоанна Павла замалчивать подобные события?!

– Майкл, я…

Но не успел я договорить, как телефон замолчал.

Через мгновение в дверь постучали. На пороге стоял Лео с корзиной еды.

– Что это там за тип? – тихо спросил с порога, кивнув в сторону агента Мартелли, который ошивался на площадке в нескольких футах от двери.

– Группа личной охраны, приставленная к нам моим дядюшкой.

Лео хотел отпустить какое-то пренебрежительное замечание (швейцарская гвардия и жандармы – старые соперники), но придержал язык. Вместо этого он вытащил из корзины глиняное блюдо и сказал:

– От жены.

Я думал, он прихватит еду снизу, из ресторана, а София сама приготовила нам обед.

– Как держится маленький Пи? – спросил Лео.

– Боится.

– До сих пор? Я думал, дети быстро восстанавливаются.

Да, отцовство сулило ему еще много сюрпризов.

Я принес еду Петросу в спальню и обнаружил, что сын заснул. Осенние дни были теплыми, но я все же натянул на него одеяло и закрыл деревянные ставни. В комнате воцарился полумрак, почти темнота.

– Пошли, – прошептал Лео, протягивая мне тарелку. – Там поговорим.

Но только мы сели, как затрезвонил мой мобильный. На том конце раздался знакомый грубый голос.

– Алекс, это опять Майкл. Я размышлял о том, что вы сказали.

Его голос звучал по-другому. Более нервно.

– Я не знал, что у вас ребенок, – продолжал он. – Есть вещи, которые вам нужно услышать.

– Расскажите.

– Идите к телефону-автомату за городскими стенами, около вокзала.

– Мы в безопасности. Это мой мобильный.

В нашей стране царит неистовый страх, что телефонные линии прослушиваются. Некоторые люди из секретариата вообще не пользуются телефонами – только назначают по ним личные встречи.

– Я не доверяю вашим представлениям о безопасности, – сказал Майкл. – Идите к будке на виа делла Стационе Ватикана. Она стоит около рекламного щита рядом с заправкой. Позвоню вам туда через двадцать минут.

Место, которое он описывал, находилось сразу за «Казой». Я мог там оказаться не через двадцать, а через пять минут. Повернувшись к Лео, я беззвучно спросил: «Можешь немного побыть с Петросом?»

Он кивнул, и я ответил в трубку:

– Отлично, буду ждать.

Заправка оказалась развалюхой с разрисованными граффити стенами и металлическими решетками в оконных проемах. На рекламном щите женщина с грудями, как два футбольных мяча, рекламировала телефонные услуги. Мусорный бак глазел на нее с другой стороны улицы из-под полуприкрытых век. Отсюда я мог разглядеть над ватиканской стеной задний фасад «Казы» и возвышающийся над ним купол собора Святого Петра. Но мой взгляд остановился не на них, а на уходящих вдаль железнодорожных рельсах.

Мы с Симоном любили смотреть, как на вокзал Ватикана прибывают и отправляются товарные поезда. Вместо вагонов с углем или зерном они везли деловые костюмы для нашего супермаркета, или мрамор для строительных проектов Лучо, или вакцины для миссионеров в далеких странах. Когда мне было двенадцать, Гвидо Канали попытался украсть из вагона коробку наручных часов и в конце концов опрокинул на себя два ряда ящиков. На ящиках было написано: «Только для его высокопреосвященства», и поэтому мальчишки не хотели их касаться, даже ради того, чтобы освободить Гвидо. Только Симон стащил их, по сто фунтов каждый. Красные апельсины – вот что оказалось на платформе. Красные апельсины, разбитые, как пасхальные яйца. Апельсины, которые прислал Иоанну Павлу монастырь на Сицилии. Вот из-за чего чуть не погиб Гвидо.

Неужели Симон из той ночи жил сейчас только в моей памяти? Неужели секретариат выдрессировал его так, что прошлый Симон исчез? Присяга – весомая вещь для любого католика; по церковному праву за нарушение присяги могут последовать наказания. Но даже у Майкла Блэка есть сердце, способное сделать исключение.