Читать книгу Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов - Страница 15

«Версаль». Ужинают премьер-министр МЕРКУЛОВ и ФРИВЕЙСКИЙ.

МЕРКУЛОВ. Слышал?! Гиацинтовские анархисты заработали? Восстание у них пылает… Из Дайрена никаких новостей?

ФРИВЕЙСКИЙ. Я все время слежу за этим. Пока полные потемки. И Токио, и Чита молчат.

МЕРКУЛОВ. Салатика подложи. Оливковое масло чего-то прогорклое. А чего еще хорошего слышно?

ФРИВЕЙСКИЙ. Ходят сплетни о вашем секретном договоре с американцами…

Без стука входит ТАЧИБАНА.

ТАЧИБАНА. Господин Фривейский, премьер-министр и я благодарим вас, но вы сейчас не будете нам нужны.

ФРИВЕЙСКИЙ выходит.

МЕРКУЛОВ. Чтой-то вы расхрабрились, генерал! Я тут хозяин!

ТАЧИБАНА. Я тоже.

МЕРКУЛОВ. Не забывайтесь.

ТАЧИБАНА. Сядьте. Вот так. (Достает из кармана бумаги.) Вы просили у Кларка договоров на торговлю трепангами и чесучой на общую сумму в триста тысяч. Мы вам предлагаем подписать на миллион.

МЕРКУЛОВ. В иенах?

ТАЧИБАНА. В долларах.

МЕРКУЛОВ. Ах вы, умницы мои раскосоглазенькие. Давай перо.

ТАЧИБАНА. Одну минутку. Перед тем как я передам вам перо, вы позвоните к генералу Молчанову и прикажете ему завтра же выступить против красных.

МЕРКУЛОВ. В Хабаровске есть лесосклады, они сейчас под красными. Давай, миленький, договоримся заодно, что эти лесосклады тоже нам с братом отойдут, мы ж лес понимаем, а то погибнет он ни за что…

ТАЧИБАНА. Это амурский склад?

МЕРКУЛОВ. Ну да…

ТАЧИБАНА. Он стоит два миллиона долларов.

МЕРКУЛОВ. Миленький, миленький, что ты?! Не может того быть…

ТАЧИБАНА. Мы передадим вам с братом четвертую часть безвозмездно.

МЕРКУЛОВ. А ну, кликни Фривейского.

ТАЧИБАНА. Лучше без него.

МЕРКУЛОВ. Подпишем без него, а действовать прикажу – через канцелярию. Чтоб все, как у взрослых! Фривейского!

Входит ФРИВЕЙСКИЙ.

Леша, соедини-ка меня с генералом Молчановым, нашим главковерхом. Спасибо. Алло? Генерал Молчанов? Меркулов. Да, добрый вечер. Так вот, наше правительство, исходя из высших соображений борьбы за справедливость, Учредительное собрание и белую Родину, желая помочь восставшим крестьянам, задавленным террором, повелевает вам завтра выступить против красных антихристов. Детали согласуете с генералом Тачибаной! Стоп! Минутку! Завтра – отставить! Послезавтра утром. Все!

ТАЧИБАНА. Почему не завтра?

МЕРКУЛОВ. Тут сюрпризик у меня припасен. Завтра Блюхера сковырнут в Дайрене мои людишки. А вы орденочек мне подошлите, какой покрасивше.

ТАЧИБАНА. Вам?

МЕРКУЛОВ. Нет, Гиацинтову. Леша, закажи-ка мне соды.

ФРИВЕЙСКИЙ уходит.

Печати на договорах сургучные, поди ж ты, красавицы какие, а? Одно слово – Европа!

ТАЧИБАНА. Вы ошибаетесь. Мы всегда были Азией, но не Европой, погрязшей в разврате… (После долгой паузы.) И, наконец, последнее: вы убеждены в том, что ваш секретарь по-настоящему предан вашему делу? Вы убеждены, что он – не случайный человек, а идейный борец?

Просцениум. ИСАЕВ и ФРИВЕЙСКИЙ.

ФРИВЕЙСКИЙ. Могу вас обрадовать приятной новостью.

ИСАЕВ. Больше всего на свете люблю гренки, цыган и приятные новости.

ФРИВЕЙСКИЙ. Можете послезавтра давать в газету, что в Дайрене будет убран Блюхер.

ИСАЕВ. Что-что?

ФРИВЕЙСКИЙ. Гиацинтов обещал это сделать точно.

ИСАЕВ. Интересно…

ФРИВЕЙСКИЙ. Послезавтра хорошие бега. Имею верную лошадь. Едем?

ИСАЕВ. Что? Да-да, конечно, с удовольствием…

ФРИВЕЙСКИЙ. Ну, кланяюсь, Макс. Вождь может кликнуть, будет сердит, если задержусь.

К Исаеву подходит САШЕНЬКА.

САШЕНЬКА. Максим Максимович, я написала про то, что вы мне давеча показывали. Вы обязаны это напечатать. Я должна сказать правду про этот ужас. Ради этого я задержалась здесь и не поехала с отцом в Париж…

ИСАЕВ (просматривает написанное.) Да-да… Очень интересно… Только разве это можно напечатать, славная вы моя девочка? Меня цензура в порошок сотрет.

САШЕНЬКА. А вы испугались?

ИСАЕВ. Конечно.

САШЕНЬКА. Пожалуйста, не говорите так. Вы хотите быть плохим, наглым, у вас это выходит, но вы лучше, чем хотите казаться.

ИСАЕВ. Давайте с вами договоримся… Вы снимаете свою подпись, клянетесь никогда и никому не говорить, что это написали вы, и разрешите мне вашу тетрадочку сжечь после того, как я наберу этот страшный рассказ.

САШЕНЬКА. Поклясться?

ИСАЕВ. Вы с папа укатите в Париж, а здесь меня одного жандармы станут терзать.

САШЕНЬКА. Я же сказала вам – я пока не еду в Париж.

ИСАЕВ. Это как понять?

САШЕНЬКА. Не понятно?

ИСАЕВ. Какие-то вещи я боюсь понимать.

САШЕНЬКА. И правильно поступаете: вам так легче жить.

САШЕНЬКА уходит. ИСАЕВ садится к телефону, вызывает номер.

ИСАЕВ. Барышня, дайренский поезд уже ушел? Нет?

В номер входит ГИАЦИНТОВ.

А свободные места были?

ГИАЦИНТОВ. Какими местами и куда интересуется пресса?

ИСАЕВ. Местами к славе, теми, что ближе к солнцу.

ГИАЦИНТОВ. Что вы такой бледный?

ИСАЕВ. Пил всю ночь.

ГИАЦИНТОВ. О времена, о нравы! Не буду вам мешать – я заглянул случайно, искал своих товарищей, хотим сегодня пообедать вместе. Кстати, вы, случаем, не охотник?

ИСАЕВ. Я? Охотник.

ГИАЦИНТОВ. Как-нибудь надо будет съездить в тайгу, отдохнуть.

ИСАЕВ. С удовольствием.

ГИАЦИНТОВ. Вы мне очень занятны, Максим… Очень…

И – милы… Ну, продолжайте.

ИСАЕВ. Всего хорошего, Кирилл Николаевич…

ГИАЦИНТОВ. Завтра вечером позвоните ко мне, я вас порадую сенсацией.

ГИАЦИНТОВ уходит. ИСАЕВ мечется из угла в угол. Появляется ЧЕН.

ЧЕН. Ого, я вижу, пресса взволнована…

ИСАЕВ. Чен, дружище мой… Завтра в Дайрене они должны убить Блюхера. Что нам делать, Чен?!

ИСАЕВ обнимает Чена и плачет, как маленький. Слышны вопли мальчишек – продавцов газет:

– Премьер Меркулов объявил войну красной сволочи!

– Наступление по всему фронту!

– Красные панически бегут!

– Переговоры в Дайрене сорваны!

В центре сцены на фоне рельсов, уходящих в Москву, широко расставив ноги, застыл комиссар Восточного фронта ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ ПОСТЫШЕВ. На него несется масса растерзанных, перепуганных бойцов. ПОСТЫШЕВ поднимает руки, пытается остановить паническое бегство, но его отталкивают. Тогда он достает пистолет и несколько раз стреляет вверх, а потом направляет пистолет на бегущих. Бойцы замирают перед ним.

ПОСТЫШЕВ. Кто сделает шаг – пристрелю! Считаю до трех! Раз! Два!

ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Там конница белых!

ВТОРОЙ БОЕЦ. Всех сплеча рубает!

ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Фугасами кладут поперед себя! Страх! Нет нам жизни, нет! ВТОРОЙ БОЕЦ. Конница рубает – конец жизни!

ПОСТЫШЕВ. Ты сам ее видел, конницу-то?!

ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Я слыхал, как они визжали!

ВТОРОЙ БОЕЦ. Казачье, желтые лампасы! Я тоже слыхал.

ПОСТЫШЕВ. Иди сюда!

ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Застрелишь?

ПОСТЫШЕВ. Иди сюда.

ПЕРВЫЙ БОЕЦ подходит к Постышеву. ПОСТЫШЕВ передает ему свой маузер.

На. Держи. Если через пять минут здесь появится конница белых – стреляй мне в лоб.

ПОСТЫШЕВ протягивает Второму бойцу часы.

Засеки время.

ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Ты кто?

ПОСТЫШЕВ. Большевик я. Большевик. А ты курком не балуй, ахнешь случаем – вздернут тебя на суку за комиссара фронта.

ВТОРОЙ БОЕЦ. Братцы, да это ж Пал Петрович Постышев, комиссар фронта…

ПОСТЫШЕВ. Трусы… Трусы, жалкие трусы! Испугались врага, которого даже в глаза не видали! Ты цель, цель мне в лоб! Трус!

ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Так их вона сколько прет, гражданин комиссар. Ужасть как гаубицами лупцуют!

ПОСТЫШЕВ. Ты живой – ты – молчи! Мертвые, которых ты, сбежав, предал, могут сейчас говорить! А ты стой и жди, и цель своему комиссару в лоб!

ПЕРВЫЙ БОЕЦ (соседу). На, Ванька, не могу я. (Хочет отдать ему маузер.)

ПОСТЫШЕВ. А бежать мог! Так вот и смоги пристрелить безоружного!

ВТОРОЙ БОЕЦ. Пять минут прошли. Слышь… Копыта… Конница, не иначе, как конница. Ой, бегим, братцы!

ПОСТЫШЕВ. Меня они первого заполосуют насмерть, а я стою и не боюсь, а ты бросил винтарь и лицом мелеешь? Эх, вы, смотреть на вас гадостно.

ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Господи, помощь-то откель ждать? Москва – до ней и по этим рельсам не добредешь.

ПОСТЫШЕВ. Бронепоезд доедет. Тот, белый бронепоезд, который ты хочешь пропустить. Эх, вы… Бегите… Бегите… Отдавайте Россию белому гаду. (Оборачивается к рельсам, которые уходят вдаль и говорит.) Обидно. Ужасно не хочется зазря помирать. Помирать можно только за революцию и только после того, как принес ей всю пользу, какую только мог принести, зря – это просто предавать революцию.

Стоит на сцене одинокий вагон. Слышен шум удаляющегося поезда. Из вагона вылезают БЛЮХЕР и три человека его личной охраны. Темная ночь.

БЛЮХЕР. Сволочи… В Дайрене не вышло, так по дороге решили ухлопать. Сколько патронов у нас?

ОХРАННИК. К пулемету три диска.

БЛЮХЕР. И все?

ВТОРОЙ ОХРАННИК. И еще по барабану к револьверам.

БЛЮХЕР. Не густо.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК. Так ведь охранная грамота от японцев.

БЛЮХЕР. Этой охранной грамотой знаешь что можно сделать? То-то и оно… Дрянь дело. Лампы тушите в вагоне. Хорошо, еще луны нет…

ОХРАННИК. Василий Константинович, что ж, с телом прощаться?

БЛЮХЕР. Рановато. Я скажу, когда пора будет. Ну-ка, взгляните, когда встречный поезд?

ВТОРОЙ ОХРАННИК. Через двадцать минут.

БЛЮХЕР. Тогда, может, выцарапаемся. Давайте с пулеметами вниз, под вагон, займем круговую оборону. Папки с документами положите возле керосина: если не удержимся – надо сжечь. Лом у нас есть?

ОХРАННИК. Два есть.

БЛЮХЕР. Это хорошо. Волоките сюда.

ОХРАННИК. Сейчас. (Приносит два лома.)

БЛЮХЕР (начав ломать путь). А ну, помогай! Подхватывай вторым! Мы им, собакам, тут всю музыку разворотим. Встречный поезд остановим, пусть при свидетелях убивают!

В правом углу сцены, в темноте, слышен топот копыт. Кто-то из невидимых, но слышных нам всадников, говорит:

– Не видно их, господин Мордвинов!

– Ничего! Они тут рядом, сейчас увидим…

БЛЮХЕР (работает ломом вместе с охранником). Теперь хорошо…

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК. Василий Константинович, что, снова наших лупцуют и в хвост и в гриву? Бежим на всем фронте, болтают люди…

БЛЮХЕР. Не бежим. Отступаем.

ВТОРОЙ ОХРАННИК. Когда конец будет, гражданин министр? Я и не помню, как это так люди без войны жили: восемъ лет – все кровь и кровь.

БЛЮХЕР. Ты Библию помнишь?

ОХРАННИК. Я ее классово презираю.

Все прячутся под вагон за пулеметы.

БЛЮХЕР. Зря. Сначала прочти, а потом уж презирай на здоровье. Там есть Книга пророка Исаии. Он писал: «Еще ночь, но близится рассвет». У нас то же самое.

ВТОРОЙ ОХРАННИК. За что такие муки выпадают нам, русским?

БЛЮХЕР. Бороться не умели. Если в покорности жить – тогда ничего, тогда можно и без мук. Вроде коровы. А если счастья жаждать – так до него путь всегдашеньки через муки.

ОХРАННИК. А когда окончательно победим?

БЛЮХЕР. Побеждать надо каждый день. Самому. Тогда победим все. И чтоб обязательно – каждый день начинать сначала начисто. Ну-ка, давай матрацы поближе к керосину, чтоб подручней поджигать было, когда поезд подойдет.

ОХРАННИК. Сейчас, может, подожжем? А то боязно в темноте, и холод низает насквозь.

БЛЮХЕР. Это кто предлагает?

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК. Я.

БЛЮХЕР. Проводник, что ль?

ОХРАННИК. Охранник я.

БЛЮХЕР. Тебе воздух охранять, Петя…

ОХРАННИК. Я Поликарп, гражданин министр.

БЛЮХЕР. Тем хуже для тебя. Они ж только и ждут, чтобы осветились. Ни зги не видать, они нас и шуруют, потеряли, понял?

ВТОРОЙ ОХРАННИК. Эвона, паровоз искрит, слышите?

БЛЮХЕР. Тихо! Ждать, ждать! А ну, зажигай! Мы им, сукиным сынам, устроим сцену ревности!

Грохот приближающегося поезда. Топот копыт. Выстреливает в небо столб огня. Скрип тормозов. Из вагонов остановившегося поезда бегут японцы с траурными повязками и корреспонденты с магниевыми вспышками.

ЯПОНЕЦ. Где тела убитых хунхузами русских? Где тело оплакиваемого нами министра Блюхера?

БЛЮХЕР (вылезая из-под вагона). Вот оно, тело. Рано похоронили. Живучие мы.

ЯПОНЕЦ. Господин министр, мы счастливы, мы так счастливы!

А вдали затихающий топот белой конницы, и ругань казаков, и злой смех Блюхера, и смущение японцев, и вспышки магния фотокорреспондентов.