Читать книгу Эйдос непокорённый - Юлиана Королёва - Страница 5

Дверь нараспашку, яркий утренний свет пронзает тюремный полумрак, дразнит свободой. Только это не я открыла дверь, снаружи четверо Безымянных из свиты Батьи-Ир, готовых сопроводить меня на суд. Сердце подпрыгивает, с каждым шагом становится труднее дышать, и я останавливаюсь у выхода. Не могу двинуться дальше. Дело не в узком воротнике до подбородка, сжимающем горло, не в чёрной маске, что едва пропускает воздух, и даже не в тяжёлом наряде из плотной белой ткани до пола. Дело в дурном предчувствии. Ненавижу толпу и не хочу становиться посмешищем, поводом для сплетен.

Пока думаю, один из четвёрки одинаковых балахонов отделяется, встречает меня. Мальчишка испуганно таращится на церемониальную маску без лица и дурацкое нагромождение из кос на голове, которое целый час сооружали сёстры. В его руках оковы.

– Рыжик, прости, – дрожащими пальцами Мирим пытается захлопнуть железки на моих запястьях и закрутить крепления.

Капюшон спадает с его головы, являя взъерошенную русую макушку и конопатый нос, почти как у меня. Всего четырнадцать, а он уже Безымянный. Переплюнув подвиг Батьи-Ир, нацепил тёмно-синий балахон в столь юном возрасте. Может, оно и к лучшему, что он нашёл место на почётной должности – подмастерье главной советницы. Научится руководить народом, вырастет уважаемым человеком. Зря я возражала.

– Это ты прости. Делай, что должен, – собственный голос из-за маски звучит неузнаваемо.

Сквозь прорези для глаз видно, как он задерживает взгляд на забинтованном запястье, торчащем из-под широкого рукава, стараясь аккуратно защёлкнуть железные оковы, но не может справиться с проржавевшей застёжкой, и, в итоге, решает обойтись без них. Остальные Безымянные напрягаются, будто теряют терпение от своевольного жеста мальца.

– Батья-Ир тебе не поможет. Только Мастер Гиллад, он нашёл старые законы, но… – голос Мирима срывается, не позволяя закончить предложение.

Его отталкивает в сторону другой святоша, которого я не знаю. Выхватывает из тонких пальцев браслеты, легко заковывает меня и выводит из кельи. Оковы, как и маска, часть костюма, представления, традиции. Их нельзя отменять. Лучше бы надели мне мешок на голову, сквозь него хоть дышать было бы проще.

– Что случилось? – пытаюсь выяснить, когда меня подталкивают в спину. Но ответа нет. Говорить со мной не положено.

Две сестры и Мирим плетутся позади, мелкие и задавленные широкой спиной незнакомого Безымянного. Не помню, чтобы в свите Батьи-Ир был столь высокий святоша. Лица его не видно из-за нахлобученного капюшона, впрочем, мне нет дела до того, кого она набирает в свиту.

Я понимаю, что дрожу, хотя на дворе тепло, несмотря на лёгкий ветер и срывающийся дождь. Хочу вдохнуть утреннего воздуха, но получаю только жаркий дух древесины, из которой сделана маска. Голова кружится, глаза режет яркий свет. Может, притвориться больной или мёртвой, и не придётся никуда идти? Стараюсь не оступиться, чтобы не расквасить нос о древнюю плитку, давно не видавшую преступников. Но сквозь прорези в маске трудно различать путь. Поэтому не тороплюсь. Да и кому охота спешить туда, куда меня ведут.

Амфитеатр. Мраморное углубление в роще цветущих сапт – место для сборищ, медитаций, судов и развлечений тонет в ритме ритуальных там-тамов и рокоте людских голосов. Каждое мероприятие здесь – театральная постановка. Зрители спешат занять места поближе к сцене, хотя вся обитель в амфитеатре не поместится, и большинству святош не повезёт отвоевать удобное местечко. Но прибывший народ, не избалованный зрелищами, ждёт новых впечатлений, и внимательно следит, как загадочного индивида в маске, то есть меня, выводят в самый центр, оставляя возле массивного трона Верховного Обаккина.

Декорации готовы, объявляется последний штрих. Вокруг серо-бурая масса любопытных святош. Сотни лиц непрерывно следят за каждым моим движением и от их взглядов хочется укрыться, несмотря на маску и капюшон. По традиции деревянная личина и нелепый наряд вынуждены прятать меня от всех, кто так или иначе знает меня в лицо, и помогать судьям принимать решения беспристрастно. Если Совет признает меня виновной, маску снимут, чтобы удовлетворить любопытство толпы. Если нет, сама решу, как поступить.

Руки дрожат, бряцая оковами. Это кошмар. Пытаюсь успокоиться. Всего пятнадцать минут позора. Не помогает. Вдох-выдох. Смотрю вдаль, сквозь жужжащую толпу балахонов, стараясь сохранить остатки достоинства.

Представление начинается. Верховный Обаккин прибывает в паланкине, перебирается на высокий трон и утопает в подушках. Занавес справа открывает Совет Чёрных в балахонах священного чёрного цвета. Совет возглавляет Батья-Ир. Весь конклав в масках вроде моей, советникам не положено снимать деревянные личины во время заседаний. Слева – место защитника, Мастера Гиллада. Но его нет. Тревога прокатывается по телу ознобом. О чём не договорил Мирим, что случилось? Надеюсь, с ним всё в порядке.

Там-тамы вдруг замолкают, глухой «бам» заставляет вздрогнуть. Гонг предвещает начало спектакля и сотни взглядов устремляются к Верховному. Он поднимает тощую сухую руку. Шёпот постепенно стихает. Верховный здесь авторитет и голос Демиургов, его власть непоколебима. Вот и момент истины. Наступает гробовая тишина: только ветер шумит; играет с цветочными лепестками; кружит цвет голубой сапты; несёт его волной по двору, под ногами Совета Чёрных Обаккинов, по головам стремящихся в Верховные; задевает подолы балахонов вечно недовольных Матров, этих обаккинских лизоблюдов; быстро огибает Доверенных. Их всего шестеро, всегда только мужчины, и лишь они имеют доступ к свободе, потому их самомнения раздуты как большой воздушный шар, привязанный над сценой. Ветер гонит лепестки мимо уважаемых Мастеров и Наставников, огибает толпы наивных Безымянных сестёр и братьев, пролетает мимо эккинов вроде меня. И так, обогнув всю аллидионскую иерархию, от высших до низших, приползает к моим ногам, словно зверёк, отыскавший пристанище. Минутный танец вихря лепестков я наблюдаю целую вечность: время ожидания давно приняло форму бесконечной петли. И сейчас я на одном из её крутых поворотов. Помощник Верховного вещает со своего места, но его почти не слышно. Сердце выскакивает из груди. В ушах гул вперемешку с шумом крови, прилившей к вискам.

– Мастер Гиллад не сможет принять участие, – голос Батьи-Ир вдруг становится громче остальных. – Я буду представлять интересы бывшей воспитанницы.

Как? Почему? Нервный шепоток пробегает по рядам. Мне становится жарко, невозможно дышать. Без его помощи я обречена. Пытаюсь сорвать маску, но Безымянные бегут, чтобы поправить её и вернуть на место: пока рано, меня ещё не обвинили. Батья-Ир единственная из Совета кому разрешено показывать лицо. Она снимает маску и проходит на место защитника. Свита остаётся в стороне. Не знаю, какая защита выйдет из того, чья задача полностью противоположна: искать виновных. Но вот сюрприз. И тут я понимаю, всё дело в её репутации, ведь она, уважаемая глава Совета, не могла воспитать преступницу, так что защищать она собирается только себя. Мирим возле неё глядит взволнованно, и я понимаю, случилось что-то нехорошее. Хочется сбежать в лабораторию Мастера Гиллада, увидеть его за рабочим столом, среди тетрадей и склянок, но я окружена святошами, и они ни за что меня не пропустят.

Не сразу понимаю, что меня просят подойти к Верховному. Всего два шага, и я оказываюсь спиной к половине зрителей. Старик восседает выше всех, как настоящий правитель, и его объёмный наряд предназначен, чтобы сделать фигуру больше и важнее, только дед слишком стар и сух, и попросту тонет во всем этом фарсе, но делает это с достоинством. Помощник шепчет ему на ухо мою краткую биографию и вводит в курс дела, либо напоминает.

– Была в Башне, я помню, – устало отмахивается он от помощника, и я впервые слышу слабый старческий голос Верховного, и так близко вижу его морщинистое лицо. – Все дети любопытны. Даже профессию лекаря ты променяла на работу архивариуса. Хотела быть поближе к знаниям.

Он устало глядит из-под тяжёлых век двухсот пятидесятилетнего старика. Его кожа будто помялась и стекла, а сам он сморщился, словно высохший гриб. Голос тихий и слабый, и помощнику приходится громко за ним повторять.

– Вообще, я просилась в Доверенные, – старик пялится на меня, будто видит сквозь маску. – Ведь это единственный способ увидеть мир, который якобы погубила трагедия.

– Трагедия была. Это случилась давно, но мир не исцелился, – подтверждает Верховный. – Ты ведь уже взрослая, чтобы понимать, что людям нечего делать в этом гиблом месте.

Конечно, а ещё взрослая, чтобы понимать, особенно после появления Макса, что это лживая сказка. И я с трудом удерживаюсь, чтобы не сказать об этом вслух, но тогда меня лишат слова. Приходится обойтись намёками, но этого я не умею.

– Поэтому Доверенные проводят там столько времени? Поэтому они не посвящают женщин? – краем уха слышу, как возмущается толпа, и Совет уже обсуждает способ заткнуть мне рот.

– Женщины хрупки, а внешний мир опасен, – Верховный говорит так, словно сам в это верит. Неужели и его обводят вокруг пальца?

– Хрупки? Когда нужно таскать мешки и загонять баркатов, о хрупкости вы забываете, – гнев поднимается во мне, клокочет и плещется через край. Чувствую, как ногти впиваются в ладони.

Знаю, спорить с Верховным нельзя, могут выгнать и продолжить суд без меня, но, к счастью, он не придаёт значения.

– Ты же не собиралась сбежать? – он возвращается к главному вопросу.

– Собиралась, – признаюсь. Нет смысла увиливать или спорить.

Зрители перешептываются, возмущаются, потом замолкают и ждут реакции Верховного.

Помощник тихо объясняет ему, что я пыталась сбежать с чужаком, шепчет про тайный эксперимент по перевоспитанию дикаря с континента, а глаза старика закрываются, будто он слышал эту историю сто раз и теперь засыпает под надоевшую сказку. Но меня эта «сказка» возмущает. Ведь я случайно узнала из письма в кабинете Архивариуса, что святоши хотели изучить человека с континента, и поскольку сами не могли туда попасть, договорились с Доверенными. Те выбрали подопытного наугад, избили до полусмерти и привезли сюда, солгав, что нашли его таким.

– Прошу Совет учесть, – встревает Батья-Ир, – что моя бывшая подопечная не пошла бы на такое святотатство по собственной воле. Этот эккин, Макс, принудил её, заставил. Он был известным подстрекателем и нарушил все правила и запреты. Ему грозил ритуал «чёрной смерти».

Толпа ахает. За последнее время имя Макса слишком часто проскакивало в сплетнях. Ведь он, в попытках вернуть память, постоянно лез куда не следовало и громогласно получал за это.

– Эккин Макс ведь не на верёвке тащил вашу бывшую подопечную, – усмехается мужской голос, который я также не узнаю из-за его маски. – У неё был выбор. Совету известно, что вдвоём они нарушили много законов. Совет может их перечислить.

– Моя подопечная испытывала слабость перед этим молодым человеком, – Батья-Ир поднимается с места защитника и подходит к Совету. – А когда подобное случается, мало кто из нас способен владеть собой. Вот и ею управляли чувства, эмоции. Она всего лишь хотела помочь ему, наставить на путь истинный, вразумить, спасти…

– Мы знаем, – перебивает тот же незнакомый голос, – она уже пыталась наставить его в палате Совета и в покоях Верховного. Однако её наставления никак не помогли.

– Стремление помогать другим – качество, которое мы воспитываем с детства, – возражает моя защитница. – На этом основано наше общество.

Не ожидала, что она так ловко всё вывернет, словно заступается за мою честь. Хочется ей верить. Но наши отношения всегда были натянутыми, и это только кажется, что она решила встать на мою сторону. Батья-Ир лишь выгораживает собственную репутацию воспитателя. Она должна подтвердить, что достойна звания главной советницы.

– Совет учтёт ваше замечание. Давайте продолжим, – торопит одна из масок.

Верховный, кажется, дремлет, и никто не пытается его разбудить. Потому что вмешательство в покой Верховного противозаконно.

– Она помогла другому эккину забраться в священную Башню и украсть дирижабль, – продолжает другой голос из Совета. – Обитель лишилась ценного имущества. Доверенные не нашли беглеца или его останков, они думают, что он не выжил. И ваша подопечная может оказаться причастной к его смерти.

Вот ещё! Возмущение вскипает во мне, поднимается с глубин, ладони сжимаются в кулаки. Не хватало, чтобы меня обвинили в смерти Макса. Но я уверена, он выжил. И после такого трусливого поступка, сама не прочь найти его и прибить лично.

Доверенные смотрят на меня снисходительно. Здесь не все, не хватает Мастера Силлиона и Зелига. Эта сволочь – настоящий преступник, но перед Советом стою именно я.

– Дирижабль не принадлежал Аллидиону, – напоминаю на всякий случай. Доверенные недовольно косятся на меня, по толпе зрителей пробегает нервный шепоток. Люди, конечно, не знают, ведь эта информация всё из тех же записей. Так почему бы им не узнать? Пусть у меня нет доказательств, но есть пища для размышлений, которая может сыграть в мою пользу. – Зелиг и его команда выследили дирижабль-одиночку в окрестностях Аллидиона, сбили и захватили пилота в плен. Избили его и напоили белым ядом, который плохо влияет на память. Они хотели заставить его и всю обитель думать, будто чужак один из нас, чтобы учёный совет мог проводить над ним опыты.

Наступает тишина, все смотрят на меня с открытыми ртами.

– Враньё! – в толпе находится смельчак, но трудно понять кто именно это прокричал.

– А ты знал Макса с детства? – обращаюсь к загадочному смельчаку. – Или может, знал кто-то из вас?

Толпа начинает встревоженно переглядываться. Но никакого бунта не случается. Батья-Ир глядит зло.

– Разумеется, знали, – усмехается голос из Совета. – Но вернёмся к твоей проблеме.

– Нам известно про твой конфликт с Зелигом, – встревает другая маска. – И про твою богатую фантазию. Когда человека обвиняют, он скажет, что угодно для своей защиты.

Ну, конечно. Кто мне поверит? Народ снова переключает внимание на Совет. Кто-то поддакивает словам советников.

– Сейчас мы разбираем другое дело, – подхватывает Батья-Ир, её злой взгляд в мою сторону означает: «Я хотела по-хорошему, но будь по-твоему». – Демиурги пометили нашу сестру священным артефактом.

Меня сковывает холод. Толпа вновь начинает галдеть, после такого признания все вмиг забывают о чужаке. Батья-Ир знает своё дело, знает, как манипулировать толпой.

– Это означает, что за непослушание они призывают её к себе, в космический простор, – поясняет другая маска в узкую прорезь для рта. – Ей придётся лично возвратить артефакт. И сделать это в кратчайшие сроки, иначе, согласно Завету, город лишится стабильности. Совет полагает, что это может нас уничтожить.

– Воровка! Предательница! Осквернительница! – доносятся возгласы из толпы.

Я не разбираю, кто кричит, впадаю в ступор от слов советника. С одной стороны, звучит оправдано, с другой, непонятно, как можно разрушить целую обитель, город, созданный самими Демиургами, выкрутив одну лишь деталь, едва заметную гайку? И почему я лично должна вернуть им артефакт?

– Не дайте ей разрушить обитель! – снова орут из толпы.

Остальные взволнованно галдят. Да, всем известно про священные артефакты, но никто не представлял, на что они похожи, и никогда не видел божественных меток. Поэтому всем интересно, люди ждут продолжения, слова Верховного, но он мирно посапывает на подушках: старику всё равно, а значит, Совет поступит как захочет. Дурное предчувствие душит меня.

Помощник просит тишины. В тенистой аллее затих даже ветер. Кажется, будто трава, что выбилась из щели промеж плиток, застыла в ожидании зрелища.

– Мы не можем отрицать важность артефакта, – подтверждает Батья-Ир. – Мы вернём его на место.

– Разумеется, уважаемая Батья-Ир, – чуть ли не нараспев произносит одна из советниц в маске. – Пока соблюдаются древние законы аллидионской обители, а эккины не воруют дирижабли, наша культура процветает в мире и спокойствии.

Кто-то из Совета требует предъявить доказательство. Безымянные подводят меня к маскам, задирают оба рукава, снимают оковы, разматывают повязку. На левой руке сверкает неизменный шестигранный паразит. Порез – вчерашняя неудачная попытка избавиться от артефакта, успел зажить. Толпа шепчется, Безымянные и святоши из Совета удивлённо разевают рты, все, кроме Батьи-Ир. Та задумчиво откидывается на спинку кресла, словно знает больше остальных. Помощник между тем объясняет зрителям, что артефакт принадлежит Демиургам, является неотъемлемой частью Башни и столетиями охраняется Обаккинами. Поэтому им, простым смертным, его не покажут.

– Непосвящённым запрещено ступать на территорию Священной Башни и созерцать священные реликвии, – громко, чтобы перебить гул возмущённой толпы, заявляет маска из Совета. – Таково веление Демиургов, а нарушение его, это осквернение и святотатство, которое приводит к хаосу и смерти.

Толпа сразу затихает и маска продолжает, теперь обращаясь к Батье-Ир:

– Если у вас, кроме идеи о принуждении, нет других доводов, Совет готов принять решение согласно закону.

Мышцы напрягаются, я каменею. Совету не нужно долгих дискуссий, они всё решили, пока я сидела взаперти. А весь этот балаган на потеху публике. Ну и в назидание заодно. И всё же они вносят быструю поправку, пока Батья, наверное, с полминуты задумчиво глядит на меня, потом на спящего Верховного, затем кивает Совету. И я, выставленная перед всеми напоказ, как заспиртованный экспонат на полке в лаборатории, ожидаю своей участи. Неловко и неприятно будет потом, сейчас некуда деваться, и я мысленно отгораживаюсь от толпы, в глубине сознания сжимаюсь в маленький комок.

– Совет признаёт эккина угрозой Священной обители. Обвиняет в осквернении и святотатстве, – скрипит помощник Верховного с трибуны. – Но Совет благосклонен и дарует целые сутки – двадцать шесть часов на приготовления и моления. Священный артефакт вернётся к Создателям после принятия ритуального питья.

Меня словно ударили по голове. Я прирастаю к месту, смотрю на Совет, но ничего не вижу, от рокота голосов дрожит воздух, уши словно набиты ватой. Снимаю маску, не обращаю внимания на возгласы толпы, мне нужен воздух. Может, я всё неправильно поняла, это невозможно, не со мной.

Верховный спокойно посапывает на троне, не встревает и не перебивает, как это случалось прежде. Неразборчивый гул толпы скатывается на дно воронки амфитеатра вместе с неудачной попыткой швырнуть в меня гнилую капуру. Глухой звон гонга знаменует конец балагана. Я вздрагиваю и наблюдаю, как один из Безымянных несёт шкатулку и ставит перед Советом. На крышке обаккинский древний символ в виде четырёх перекрещенных линий: «чёрная смерть» – вот оно, ритуальное питьё. Гонг выбивает из меня способность ясно мыслить и чувствовать. Время останавливается. Этого не может быть, неужели лимит моего грехопадения настолько превышен? Я каменею и в ступоре таращусь на Совет, пытаясь услышать некое «но»: отмену, смягчение, опровержение, ведь я не первая забрела в Башню, и это не первый суд из-за осквернения святыни. Само собой, я ожидала чего угодно. Но яд! Совет молчит, встаёт с мест, расходится, а я жду до последнего и не верю, что этот флакончик для меня.