Читать книгу Гавань - Юлия Бекенская - Страница 8

***

Он называл их «эти».

Эти хапают все, до чего дотянулись. Плодятся, как мухи-дрозофилы: вчера один, завтра – туча. Страну растащили, схарчили. Всосали заводские дымы, понатыкали кабаков. Под лубок расписали город: всюду торгуют, крутятся, перетирают, палят. И слова-то у них жуют и чавкают: тач-ки, тел-ки, ларь-ки. Гнилое племя!

Вот был пионер, Славка… щекастый пацан, ревел над воробьем, подранным кошкой. Птаха в руках, кот на дереве… глаза птичьи пленкой подернулись, лапки дрыг. Славка стоит, слезы капают… и чего вспомнилось?

Был Славка – и нету. Смолотило и выплюнуло. Есть теперь Ярый, авторитет. Сопляк, а туда же: пуш-ки, баб-ки…

Эти не то, что стрелки подведут – вовсе время растопчут. По головам пройдут, из каждого душу вытрясут. Куда не кинь – все тащат, под себя подминают. У них у каждого на часах свое время.

Ильичу казалось, что в этот год не только люди с ума посходили – само время взбесилось, рассинхронилось, болтается туда-сюда.

Говорят когда-то, тысячи лет назад, старик Хронос сожрал своих детей. А сейчас народились детишки-отморозки, освежевали папашу да обгладывают по кусочку.

Каждый день ему несут часы – разбитые, поломанные. И все показывают разное время. Если само время сломалось – что о людях-то говорить?

Теперь вот Кольку им подавай. Хватко за дело взялись: видать, квартиру его обшмонали, раз объявление выплыло.

И к Ильичу не забыли наведаться. Ну-ну.

Ильич Ярому сразу сказал: на, смотри. Хошь в цветочный горшок загляни, хошь в унитаз…

Старик хихикнул, вспомнив, как на башку Ярому с антресолей рухнули жухлые стопки «Правды». Ниагарский водопад. Пригодился рупор коммунизма, не зря он макулатуру сберег.

Хрен вам, а не Колька. Теперь не достанете.

Мозги куцые, все в мышцы пошло. Слуги безвременья, мелкие, будто вши, да кусачие. Как саранча, хватают все, до чего дотянуться могут.

Иногда Ильичу снился сон, как эти, болтаясь на стрелках, крутят куда попало часы, и от того время в Ленинграде, взбесившись, скачет: тут и баррикады с дурными анархистами, и доморощенный НЭП, и декаданс со шпаной, и ряженные попы с Кашпировским по телевизору.

Ускоряются минуты, секунды тают, как рафинад в чае, и неизвестно, что будет завтра, в какой стране, да и будет ли завтра? То-то.

Кто виноват? Ну, не мировой же капитализм. Сами до жизни такой докатились.

Са-ми.

Вот только снится Ильичу чудовище сторуко, стоглазо, раскрывает жадные рты. Рук у него не счесть, и все тянутся, хапают, хватают. Головы его – бритые, как у братков, холеные, как у депутатов с листовок, кукольные, пустые, как у рекламных шмар…

И есть среди них лицо – гладкое, узкое, с прищуром из-под круглых очков, и не знает Ильич, кто таков, но чует во сне – его это рук дело, он-то время и сломал, знать бы кто таков – замарал бы руки, удавил, не задумавшись…

Такие вот сны.

А пока – свое поле боя у Ильича, и на поле том он – санитар. Дальше фронта все равно не пошлют. Дедушка старый, ему все равно, ага.

Кольку вот вытащил. Люду. Ядвигу.

Тут Ильич ухмыляется.

Видел бы эту улыбку браток – мигом заподозрил неладное. Но тому не до часовщика – делом занят, продавцов потрошит.

…Ядвига позвонила ему, как ни в чем не бывало. И сказала привычный, с юности знакомый пароль:

– Покутим?..

Вот только на часах была половина третьего ночи, за окошком – кромешная ноябрьская хлябь, а голос ее до того был натянут, казалось, вот-вот оборвется.

Когда обоим за шестьдесят, трудно предполагать внезапно вспыхнувшую страсть. Да и перегорели страсти: в студенческих плясках в Политехническом, в стройотрядах да турпоходах. Теперь оба старики, оба жизнь красивую прожили. Страсти ушли – дружба осталась.

Вышел ей навстречу: пока доковылял до Черной речки, она с Петроградки пешком дошла, через мост, под снежным дождем.

Высокая, статная, в черном пальто до пят, с рюкзаком за плечами и клеткой под чехлом. Вот женщина: годы ее только красят.

Как Ильич клетку увидел – понял, что дело швах. Собралась.

Долго шли – весь остаток ночи. Но кому какое дело до стариков, что бредут сквозь пургу? Никому и не было.

А Ильич чуть от смеха не лопнул, когда Ядвига ему все рассказала.

Шуму было! Даже в газете писали.

Но эти поздно хватились – Ядвиги и след простыл.

Эти вечно позже, чем надо, спохватываются.