Читать книгу Нелепые и безнадежные - Юлия До - Страница 6

Голова раскалывалась. Последствия ночей, проведенных за кровопролитными обрядами. Утром тело перестает слушаться, все конечности немеют, в голове крутятся сотни мыслей, которые, кажется, готовы вот-вот продрать острыми когтями череп изнури. Словно похмелье, только без веселой ночи. Видения, кошмары, демоны – все они были неизменной частью жизни Пивэйна Лаветта, его сущности, его проклятия.

Он, в отличие от других членов семьи, смирился со своим проклятьем и научился использовать его. Хотя сложно сказать, что именно было проклятьем Пивэйна, а что вытекающими из него последствиями – видения Адовой пропасти или же преследование духом брата? Разницы, если подумать, никакой нет. Пивэйн страдал от галлюцинаций и от вечного присутствия призрака, твердящего, что это должен был быть он.

Нужно вставать, дел слишком много, чтобы откладывать их.

Пивэйн не знал, как долго он был в трансе, но по онемевшему телу, головным болям и жуткому голоду он догадался, что долго. Пивэйн с трудом открыл глаза.

Бордовые шторы, темно-синий махровый ковер, невозможно жесткая, неудобная во всех отношениях кушетка синей отделки. Он понял, в какой комнате находился. Одна из любимых гостиных отца. Раньше на этой самой кушетке он сидел, покуриваю трубку, расшучивался перед своими пьяными дружками и флиртовал с проститутками из Лундона, которых зачем-то пытался выдать за благородных дам.

От воспоминаний о нем сделалось еще тошнее. Пивэйн попытался встать, но тело не слушалось. Он вернулся в прежнее положение, только устроив голову поудобнее на подлокотнике, на котором удобства нельзя было достичь никоим образом. Он ненавидел эту кушетку, но, как ни странно, почти каждый раз после транса просыпался именно здесь. Ха! И не лень ей было переносить его сюда? Черт с ней, с ленью, но ведь он весит раза в два больше, чем Вадома, но каждый раз она умудряется перетаскивать его именно в эту самую ненавистную комнату. Женщина!

Кстати, где она? Пивэйн с трудом снова открыл глаза и осмотрел комнату. Либо Вадомы нет в комнате, либо она сидит прямо за кушеткой, там, где он не мог ее видеть, и насмехается над ним. Такое случалось не раз.

Тик-так-тик-так – стучали часы. Тик-так-тик-так. Каждый «тик» врезался в голову, как гвоздь, а «так» служил молотком.

Пивэйн выругался, затыкая уши.

Тик-так. Тик-так. Тик…

Така за тиком не последовало. Пивэйн поднял руками голову, в недоумении посмотрел на часы. Остановились. Что ж, старая штука. Как и все в Сейкрмоле.

Но прекратили издавать звуки не только часы. Стены перестали гудеть от порывов ветра, дождь не барабанил по карнизам забитых окон.

– Крипи, – вздохнул Пивэйн. – Только тебя мне не хватало.

Из темного угла остановившейся во времени комнаты вышел Крипи, пошаркивая копытцами по половицам.

– Привет, Пив, – хрюкнул он, приветственно маша хвостом с маленьким треугольным жалом на конце. – Как поживаешь?

– Как поживаю? Как поживаю?! Ты это серьезно? – возмутился Пивэйн, и без того обозленный наиглупейшим своим положением, в котором только черта не хватало для полноты картины.

– Раз можешь кричать, то все не так уж и плохо, а, Пив?

Кустистые брови – единственные волосы на голове чертенка – игриво запрыгали на зеленом пупырчатом лице.

– Да ты еще и издеваешься надо мной! Чего тебе нужно?

Рогатый гость выдержал небольшую паузу, комично вытягивая в трубочку болотно-зеленые губы, оголяя черную бездну рта. За двадцать пять лет ни одна ужимка Крипи не переменилась.

– С чего ты взял, что мне обязательно что-то нужно от тебя? – протянул он, обиженно хрюкнув. – Я что, не могу навестить друга?

– Шесть лет колонии строго режима, и три из них – в карцере. Что же ты меня тогда не навестил, бес?

Ему действительно не хватало Крипи. Не одиночество мучило Пивэйна в сырой тюремной камере, его обижало, злило чувство покинутости, предательства. Столько лет Крипи бегал за ним, выпрашивая душу, торгуясь, бесясь. За это время Пивэйн привык к своему «персональному демону», как сам себя называл Крипи. Вскоре эти его выпрашивания и маленькие подлости сошли на нет, сделались обыкновенными формальностями для отчета Начальству. Крипи привязался к Пивэйну и не хотел вредить ему. Наоборот, в детстве он присматривал за ним, лишь иногда настраивая на «нужный лад».

Однако стоило Пивэйну осознать, что Вадома не выздоровеет, Крипи исчез. Сколько бы ни звал его Пивэйн, черт не появлялся. Через шесть дней Вадома умерла – и появился джентльмен в черных очках. С тех пор Пивэйн не видел Крипи. Будучи человеком деловым, он понимал, что к чему, что черт, как-никак, при исполнении, но от мальчишеской обиды избавиться не мог. Все Лаветты в душе дети малые.

Пивэйн отчего-то привязался к мелкому пакостному существу. В день их первой встречи Пивэйн впервые испытал чувство неподдельного гнева, в его детской головке появились первые нехорошие мысли, желания причинять кому-то боль, мстить; тогда, опять-таки из темного угла, заморозив время вокруг, появился Крипи собственной персоной. Он, понимая, что работает с ребенком, и к детям нужно иметь особый подход, решил для начала напугать мальчишку до чертиков – начал выть, издавать страшные звуки, играться с тенями на стене над кроватью мальчика. Пивэйн же, завидев у подножья кровати коротконогое существо с брюшком, обтянутым затасканной вельветовой жилеткой, тоненьким хвостиком и волосатыми ножками, начал хохотать до слез, чем очень, очень обидел ранимого посланника Ада. «Я ЖУТКИЙ!!! БОЙСЯ МЕНЯ!!!» – заливался гортанным хрюканьем чертенок. Мальчик не преставал смеяться, пока не свалился с кровати и не начал задыхаться. Так и познакомились.

– Я был занят, знаешь ли! Не все камни колют да молотком размахивают, некоторые – работают, – гордо произнес Крипи, задрав длинный бородавчатый нос.

Гордость не позволяла произнести вслух, но глаза так и кричали: «Парень, мне жаль».

– Ну, разумеется. Я же теперь уже не являюсь твоей работой, – проскрипел изнуренный головной болью человек. – Прикрепили к кому-то новенькому или так, по случаю бегаешь?

– Пока по случаю, – махнул рукой Крипи. Да… С персонального демона-искусителя до рожек на побегушках! – Ловлю людишек в парке за нехорошие мысли, прицепляюсь, обрабатываю, – бухтел Крипи, царапая когтем выцветшее пятно на жилете. – Люди, знаешь ли, пошли нынче просто отвратительные!

– Да, знаю, – согласился Пивэйн, потирая глаза.

– К кому ни подойдешь, никто в меня не верит! – возмущался разгоряченный Крипи. – В Бога – может быть, и то поверхностно, а про нас совсем позабыли! «Неужто я так много выпил? Привидится же такое!» – вот что я слышу теперь! Были же времена, славные время. Демоном Поляны звали – о, какая почесть, а звучит-то как! А сейчас – тьфу! Никакого страха, ужаса, даже уважения, черт возьми! Тьфу!

– Тяжело тебе.

– А то! Не то, что раньше работенка была, а? – подмигнул чертенок. – Ходил за тобой по пятам, ты меня на плече катал…

Черт улыбнулся воспоминаниям, показывая маленькие острые клыки, выстроенные желтым частоколом в два ряда.

– А как же мне было не носить тебя? – хохотнул Пивэйн. – Ножки-то у тебя ведь совсем коротюсенькие, не поспевал за мной!

– Эй, эй, эй! Не смей тут! Не оскорблять!

Черт погрозил костлявым волосатым пальцем, выпятив рожки вперед, как теленок, возомнивший себя быком. Прямо-таки как в детстве.

– Так чего хотел-то? – вяло спросил Пивэйн.

Неожиданное появление черта не предвещало ничего хорошего.

– Я? – удивился Крипи, тыча пальцами в ребра. – Да ничего. Просто навестить…

– Я слишком хорошо тебя знаю. Чего ты хочешь?

Чертенок замялся в нерешительности, открывая и закрывая зеленый рот, проговаривая одними губами «а», «о», «у».

– Поговорить надо, – выдохнул Крипи, тень окутала лицо его, словно вуаль головку барышни.

– Что ж, говори. Я слушаю. Только давай быстрее, а то я помру раньше, чем ты скажешь.

– Да, да, конечно. Но-о-о… – протянул черт, выразительно подмигивая и кивая рожками на окно.

Шпионские сигналы не дошли до адресата, адресат лежал, закрыв глаза. Дурак.

– Не хочешь выйти на свежий воздух, нагулять аппетит? – хрюкнул Крипи, намекая открыто настолько, насколько мог.

– Я на твои окорока поглядываю, Крипи, и слюнки у меня так и текут изо рта. Аппетиту у меня достаточно, уж поверь.

Черт вздохнул, запрыгнул на столик, чтоб находиться на одном уровне с Пивэйном.

– Может, хоть на балкон выйдешь? – жалостливо спросил он. – Мне здесь не по себе!

– Нет, говори здесь, – отрезал лежащий лорд.

– Слушай, а тебя не смущает то, что сейчас происходит? – изумился Крипи.

Изнемогающий на жесткой кушетке собеседник вопросительно посмотрел на него.

– Я – бес второго уровня, Пив, – принялся разъяснять недогадливому подопечному Крипи. – И я до мурашек боюсь этого дома, тебя это не настораживает? Ни о чем не говорит, нет?

– Я знаю, что это место проклято. Отлично знаю. Давай ближе к делу, – раздраженно поторапливал его Пивэйн. Желудочный сок начинал разъедать жизненно важные органы. – Я хочу есть. Скоро придет Вими.

От этого имени черта передернуло.

– Бр-р-р, она и при жизни-то у тебя не ангелом была, а теперь…

– Не смей так говорить, она до сих пор жива, и ты знаешь об этом! – прорычал Пивэйн. Копье собственного голоса пронзило его барабанные перепонки.

– Живой труп – он, конечно, живой, – согласился черт. – Но все мы понимаем, что это уже не жизнь, Пив.

Крипи с неподдельной жалостью посмотрел на Пивэйна, и жалость эта не была безосновательной. Продать душу – и за что? Он хотел поступить как лучше, хотел спасти Вими, а сделал только хуже.

Он собственными руками толкнул Вадому в лапы Существа, коего даже черти обходят стороной. Теперь она принадлежит Дому на веки вечные, и отныне даже в Ад дорога ей закрыта. Лишь вечные бесплотные скитания ждут любимую сестру после смерти (ну, то есть окончательного уничтожения тела), лишь пустота и тьма.

Пивэйн понимал, какую страшную ошибку совершил, но исправлять что-либо было слишком поздно. Заключенную сделку уже не расторгнуть. Пивэйн мог лишь смириться, жить как раньше, отложив переживания о дальнейшей судьбе на пару лет, но даже с этим он, глупец, не справился. Поддался гневу и оказался в колонии.

Две глупости подряд – и жизнь разрушена.

Маленькая когтистая рука, размером меньше, чем детский сжатый крепко-крепко кулачок, похлопала по плечу Пивэйна.

– Ты облажался, но ты хотел поступить правильно, – утешал обладать руки. – С точки зрения логики, религии, морали – да, ты облажался, причем в полной мере, но ты сделал сестру счастливой. А ведь именно этого ты хотел, разве нет?

Невзирая на свой статус, зачастую Крипи давал не самые плохие советы. Он утешал одинокого мальчика с самого детства и теперь не мог не облегчить боль единственного, кто стал ему дорог.

– Не знаю, от чего мне тошнее: от того, что я натворил, или от того, что единственный, кто меня утешает, – это демон, живущий у меня под черепушкой, – горько усмехнулся Пивэйн.

Повисло молчание. Пивэйн прокручивал снова и снова беседу с господином в черных круглых очках, который подсел к нему в парке в день смерти Вими. Непосредственный Начальник Крипи.

Почему-то вспомнился Морал.

Крипи ходил вдоль стола, утопая копытцами в ворсе ковра, время от времени спотыкаясь, путаясь в вылезших нитках, чертыхаясь себе под нос.

– Ты видел Пламя, Пив?

– Да.

– Конец близок, – прохрюкал черт низким несвойственным ему голосом, подражая выражением лица и торжественной позой актерам дешевого театра.

Допускал кривляния даже в самых серьезных речах Крипи то ли от привычки, то ли от подсознательного желания смягчить удар, наносимый в самое сердце Пивэйна, мальчика, с которым он пробыл так долго.

Снова повисло молчание. «У всего на свете есть конец, почему же так неприятно осознавать свой собственный?» – думал Пивэйн.

– Конец… – задумчиво повторил он.

– Для тебя – да.

– А Вими?

– О ней ничего не могу сказать, прости. Я – твой демон, не ее. Но, – чертенок замялся, – давай на чистоту, Пив, ее судьба уже предрешена.

Немой кивок, и снова тишина.

– Зачем ты все мне это говоришь? – спросил вдруг Пивэйн.

– Хочешь – верь, хочешь – нет, но ты для меня не просто сосуд для души, которую Начальство так хотело заполучить для коллекции. Я, можно сказать, вырастил тебя, я ведь для тебя как отец!

Собственная речь так растрогался черта, что пришлось промокнуть огненно-красные глаза мятым платочком, выловленным из бездонного кармана вельветовой жилетки.

– Я узнал кое-что, Пив, – проговорил Крипи серьезно. – Это, конечно, только слухи, Сверху, но… может, это что-то важное… – И снова многозначительная пауза. – Девчонка должна выжить, Пив. Не дай девчонке покинуть остров раньше срока. И будь душкой, не играй в героя. Ты меня понял?

Пивэйн молча, благодарно кивнул. «Я все понял», – говорил его кивок.

– Вот и славненько! – Крипи облегченно хлопнул в ладоши. – Пора мне людские душонки совращать, до скорой встречи!

– Ты меня еще навестишь или срок мой настолько близок? – жестко усмехнулся Пивэйн, провожая взглядом старого друга.

Черт не улыбнулся.

– Лучше сходи на исповедь, – сказал он. – Авось поможет.

Тик-так-тик-так. Тикали часы.

***

За дверью послышались размеренные неторопливые шаги и шуршание платья. Она все-таки не подшучивала над ним – это мысль порадовала Пивэйна, хотя любая мысль приносила невыносимые рези в голове. Он вернулся в положение, в котором проснулся, не желая, чтоб Вадома знала, что он уже давно не спит, что он говорил с Крипи. Чертенок никогда не вызывал симпатии у Вадомы.

«Обладателей рогов, Пиви, мы должны либо готовить на наш изысканный вкус и употреблять в пищу, либо изгонять святой водой и распятием в глубины Преисподней, откуда эти твари вылезли, – говорила она, трепля за смуглую щечку любимого братца. – Ты хочешь съесть его, Пиви? Нет? В таком случае прогони беса».

Тем, кто не знает Вадому, эти слова покажутся самым обыкновенным моментом в воспитании Лаветта. Тем, кто с ней знаком, стоит напомнить, что никто не рождается во тьме, в Объятья Ночи окунаются лишь отчаявшиеся, одинокие люди, в полной мере разочаровавшиеся в человечестве и самих себе.

В дверном проеме появилась стройная высокая фигура. В руках – серебряный поднос с чайничком, двумя пустыми чашками и тарелкой со странной на вид, неаппетитной массой. Она тихо прошла – нет, проплыла – по комнате и, поставив на столик поднос, села напротив брата. Она нависала над ним, изучая каждую черточку его лица. Обычно от таких жестов, от такой близости исходил жар, от Вадомы исходил холод.

– Я же знаю, что ты не спишь, – прошептала она. – К чему все эти игры? Мы давно не дети.

Несколько расстроенный разоблачением Пивэйн открыл глаза и посмотрел сестру, не в силах сдержать улыбки. Ее сурово сдвинутые брови умилили его.

– Сколько я проспал? – спросил Пивэйн, приподнимаясь на ненавистной кушетке не без помощи сестры.

– Четыре дня.

Ее голос такой же спокойный, как и всегда.

– Вот, поешь.

Рука, окруженная белоснежной манжетой, поднесла ко рту лежавшего ложку с той самой массой.

Пивэйн послушно открыл рот и проглотил кашу. Пускай он и понимал, что готовить сестра не умеет, что ее стряпней можно отравить целую деревню, он любил этот вкус.

Почти у всей еды, приготовленной Вадомой, был какой-то особенный, непохожий ни на что привкус. У большинства людей он вызывал рвоту. От одного запаха, доносимого с кухни, отцу и его гостям приходилось бежать в противоположное крыло Сейкрмола, зажимая носы, или скрываться в саду. Но Пивэйн любил этот вкус, этот запах, любил эту кашу, хотя и знал, из чего она была приготовлена.

Разваренная масса из неизвестных ботаникам круп, схожих чем-то по виду, но не по вкусу с овсянкой, выращенных на ведьмином огороде в пустующей части кладбища Лаветтов, не раз была доставлена в камеру Пивэйна, будучи утянутой в желудочки крыс и проглоченной верным вороном Эдуардом. Каша была омерзительно теплой, пропитанной зловоньем внутренностей проклятой птицы, но съедобной, приготовленной с любовью. Иногда Эдуард прилетал со сжатыми в цепкий когтях грызунами, их оставалось лишь освежевать и проглотить, не думая о вкусе и запахе.

Благодаря заботе и постоянным ухищрениям сестры Пивэйн не умер от голода; Вими, твердя себе каждую минуту, что брат не продержится без нее и двух суток, не давала своей слабой душонке впасть в уныние.

Разодрав материю бренного бытия, открыв друг пред другом бездонные Адовы пропасти, оставшись вдвоем, лицом к лицу, стоя нога к ноге на узком, изъеденном червями безумия перешейке, они удерживали друг друга от падения, неизменно подталкивая к самому краю и одергивая, подталкивая и одергивая, тем самым поддерживая хрупкое равновесие. Их сердца бились в унисон, хотя сестринское сердце остановилось много лет назад, а сердце брата замирало при одном лишь взгляде в пропасть. Но вряд ли кто-то станет говорить о Лаветтах такими замысловатыми фразами. Это своенравная семейка, живущая на острове Святой Надежды. Не более того.

От каши и горячего горького чая Пивэйну сделалось лучше, живот наполнился приятным теплом, душу грела сестринская забота. Пивэйн даже нашел в себе силы, чтобы скинуть с себя колючее, шерстяное одеяло, которое он ненавидел, и которым он был так заботливо укрыт.

– А ты, погляжу, воспользовалась моим беспамятством и раздела меня! – Пивэйн было засмеялся, но резкая головная боль, ударившая прямо в висок, как молния в сухое дерево, не дала ему насладиться шуткой.

– Ты ходил под себя трое суток, – равнодушно ответила Вадома. – Я не убирала, хотела, чтобы ты нашел свое пробуждение особенно приятным, но вид у тебя был настолько жалкий, что даже мое черствое сердце не выдержало. – Ее голос оставался все таким же бесстрастным, но на лице выступила язвительная улыбка.

– Прости, – начал расстроенный своим очередным поражением, смущенный Пивэйн. – Спасибо, Вими.

Забытое детское прозвище всегда смягчало Вадому. Пивэйн жил с ней в Сейкрмоле, хотя ненавидел это место и каждый день смотрел на прогнившие стены с надеждой, что вскоре они обвалятся, Сейкрмол рухнет к чертовом матери, и они, Пивэйн и Вадома, смогут начать жизнь в более приятном месте. Именно эту картину рисовал джентльмен в круглых темных очках, подсевший к Пивэйну в парке. Живая Вадома где-то вдали от острова. Ради этого стоило продать душу!

– Ничего. Я скучала по тебе.

«Плевать, оно того стоило, – повторил себе в тысячный раз Пивэйн. – Да, она мертва шесть лет. Да, я лишился души. Да, она слилась с Домом окончательно. Да, ее тело стало марионеткой, но пока за веревочки дергает сама Вадома, оно того стоило».

Вими любовно провела кончиками пальцев по щеке брата, по мокрым от пота, золотым, коротко остриженным волосам. Прикосновения ледяной кожи давали острые импульсы в тело Пивэйна, словно электричество.

«Оно того стоило».

– Что ты видел? – спросила Вадома.

Пивэйн в смятении посмотрел на сестру. Он боялся говорить ей правду, но лгать не умел. Точнее, лгал он превосходно – правдоподобно, уверенно, выпятив грудь, смотря противнику в глаза; именно так Вадома учила его лгать, именно она привила ему умение казаться правым в любой ситуации. По этой причине ей лгать было невозможно.

– Я видел Пламя, – признался Пивэйн.

– Пламя? – Черные брови слегка дрогнули. – Какое пламя?

– Всепоглощающее, Вими, – прохрипел Пивэйн. Тело задрожало от воспоминаний. Сестра вновь накрыла его колючим одеялом. – Я видел Пламя, поглотившее Дрэгонкёрс. Но это было не прошлое, а будущее.

Он выжидающе смотрел в серо-голубые глаза. Они ничего не выражали. Вадома к чему-то прислушивалась.

– Дрэгонкёрс уже не раз тебе снился, Пиви.

Тихий монотонный голос успокаивал, убаюкивал. Длинные мертвые пальцы переводили умственную напряженность в упругость сокращающихся мышц под холодными прикосновениями.

– Это было не прошлое, Вими, – настаивал брат. – Это было не прошлое!

«Что я делаю? – думал Пивэйн. – Зачем ей знать об этом? О грядущем ей стоит говорить столько же, сколько и о появлении Крипи. То есть ничего».

Пожар в Дрэгонкёрсе Пивэйн видел не раз в своих кошмарах, но тогда все было по-другому. Он никогда не чувствовал смерть так близко. Он слышал крики женщины. И видел лицо… так близко и так размыто, словно в дымке. О, это лицо! Пивэйн никак не мог вспомнить его, оно стояло у него перед глазами и не давало себя разглядеть, запомнить, словно забытое когда-то слово, вертящееся на языке. Это лицо – оно принадлежало девушке, молодой. «Девчонка», – как сказал Крипи. Рыжие волосы, цвета пламени… Лицо, лицо!

Пивэйн видел в пламени Сейкрмол. Он понимал это, чувствовал, знал.

«Нет, не буду ничего говорить, – решил он. – Не стоит давать Вими лишний повод для волнений».

Вадома была уверена, что Пивэйн испугался слишком реалистичных картин из прошлого. К тому же так сказал Дом.

Сестра не поверила Пивэйну, хотя давно предчувствовала развязку затянувшейся трагедии. Или лучше сказать: фарса?

– Тебе что-нибудь нужно? – ласково спросила Вими.

– Почта есть?

Дел было много. В отсутствие Пивэйна крестьяне совсем обленились, станки на фабриках заглохли. Власть проклятых лордов давно опротивела чрезмерно религиозным нищим, населявшим большую часть острова. А, как известно, опаснее завистливой ненависти может быть только ненависть, подпитываемая религиозными убеждениями кровожадной толпы. Это могут подтвердить жители Лаветт-Роу. Ах, нет, не могут, они же мертвы.

Обитатели Проклятой земли ненавидели Вадому, не раз пытались сжечь.

Единственный Лаветт, которого в деревнях уважали, – Пивэйн. Только ему удалось заполучить их непоколебимую преданность, однако Пивэйн пропал на шесть лет, а значит, повиноваться было некому.

Вадома довольно улыбнулась.

– Так и знала, что ты это спросишь, – промурлыкала она, вынула откуда-то из-под складок платья три конверта.

– Они адресованы тебе, – заметил Пивэйн, рассматривая конверты с водяным знаком, изображающий до отвращения знакомый герб. – Что же ты их не прочитала? Вдруг что-нибудь важное?

– От Слага-то важное? – рассмеялась Вадома. – Думаешь, я не знаю, что он мне пишет? Наверняка выпрашивает встречи, где мольбой и ложными обещаниями попытается выпросить хоть малую долю наследства.

Три конверта были одинаковыми – белоснежными, с противным гербом и размашистой подписью хозяина. Пивэйн разорвал все конверты сразу, внутри оказалось три идентичных письма, с разными датами. Они были написаны от руки самого адресанта, а такой чести удостаивались немногие. Стоит отметить, Вадоме Лаветт господин Слаг всегда писал от руки.

– А ты права, – оскалился Пивэйн, дочитав первое письмо. Просмотрел мельком остальные два – да, одинаковые. – Он приглашает на прием в эту пятницу, просит, чтоб ты обязательно там была, ибо он хочет «наладить семейный отношения»… Гм.

– Разумеется, – усмехнулась Вадома. – Удивительно, что он только сейчас о них вспомнил, вернее, только сейчас догадался, что они могут ему понадобиться. Помню, года два назад я с ним на улице столкнулась, так он на другую сторону перешел, лишь бы не здороваться со мной на людях. Не понимаю, чего он стыдится. Для человека, женившегося на незаконнорожденной самозванке, он слишком раним до чужого мнения, ты не считаешь?

– Какой сейчас день недели? – спросил Пивэйн, озадаченный расчетами, составлением стратегии дальнейших действий.

– Пятница.

– Значит, прием сегодня, – задумчиво пробормотал он.

«Что-то здесь нечисто, – ломал голову Пивэйн. – Слаг не стал бы приглашать ее, если бы не имел неизвестного доселе рычага давления. Доктор? Нет, не решился бы. Совет Созидателей? Тоже нет. Они бы не одобрили мою кандидатуру сразу, без прелюдий. Тогда что? Что имеет трусливый слизняк Слаг, раз так осмелел?» – рассуждал Пивэйн, борясь с головной болью.

Травы, что подмешала в чай Вими, уже начинали действовать, боль утихала, но вместе с ней ослабевала и способность мыслить.

Девчонка…

Проклятое слово чуть не сорвалось с уст.

– Готовь лучшее платье, моя дорогая! – Вот что сошло с его уст, задавив слово, которое нельзя ни в коем случае произносить. – Нам пора выйти в свет!

Вадома недоверчиво посмотрела на брата. Последний их с Пивэйном «выход в свет» обернулся скандалом, а для кого-то – скандалом с летальным исходом.

– Кажется, тебя не пригласили, – заметила она, прочитав письмо.

– Уверен, лишние стул и столовые приборы найдутся у этого чопорного лизоблюда.