Читать книгу Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова - Страница 12

В пору ещё не рождённого Интернета первокурсницы Алла и Валерия учились на одном потоке лучшего столичного вуза, но в разных группах, а вечная дружба соединила их в читальном зале нового корпуса, походившего на огромный лайнер из стекла. Здесь, в окружении книжных полок и вазонов, на учебных местах оседали студенты и щёлкали расчётные задания – на столе одна методичка на пятерых.

На первом году студенческой жизни Алла густо красила ресницы и обводила губы коричневым карандашом, поверх намазывая яркой цветной помадой. Если бы не грим на лице, она вполне могла бы сойти за юношу: высокая, худенькая, без округлостей, да и стрижка такая короткая, что расчесать можно только чёлку. Её дерзкий взгляд и крутой нрав скрывали множество комплексов: папа не водит машину, а мама себе и дочери вяжет одинаковые кофточки. А самым неприятным обстоятельством в её жизни было то, что родительская квартира, хоть и трёхкомнатная, располагалась в простейшей девятиэтажке на краю города.

Вот и приходилось Алле лезть из кожи, чтобы доказать – она не простушка. Лекции девушка не пропускала и конспекты вела безупречно: строчки ровные, теоремы и правила – в красном цвете, формулы – в зелёных рамочках. С первого взгляда видно – отличница. То, почему она облила слезами первое же расчётное задание, осталось тайной и было уже давно забыто. Тогда пришлось-таки юной королеве спуститься с трона прямо в читалку и искать помощи у простых студентов…

Закусив губу, Алла обводит взглядом переполненный зал. Духота не даёт сосредоточиться. Несчастная, она теребит уголки конспекта.

Она шагает-таки в рой озабоченных студентов и тут же наталкивается взглядом на атлетическую фигуру слишком взрослого первокурсника, нависающего над письменным столом, за которым сидит девушка и рисует в тетради пределы. Алла кривит губы. Перед ней – незаметная толстушка, которая сидит на лекциях только на первом ряду и задаёт преподавателям интересные вопросы. А сейчас задаёт вопросы ей перезрелый усатый первокурсник, получает пояснения скороговоркой и с важностью министра кивает. Но едва дождавшись решения последней задачи, он хватает свою тетрадку и вприпрыжку убегает из читального зала.

«Как лихо она расправилась с матаном», – думает Алла и занимает место рядом с умной студенткой. Та улыбается и без тени превосходства спрашивает: «Тебе тоже нужна помощь? Меня зовут Лера, Валерия». В ответ, промямлив своё имя, Алла кивает. Не проходит и часа, как её тетрадь заполняется решёнными задачами, а гений математики сияет, одержав новую победу. На радостях Алла дарит спасительнице цветной от корки до корки толстый журнал нового формата. Его немного жаль, ведь журнал не простой, настоящее сокровище: и прогноз астрологический с периодами по пять лет, и секреты хиромантии, и заговоры на любовь – читать не перечитать. А главное – портрет Кузьмина на глянце, который можно над кроватью повесить. От царского подарка у Валерии перехватывает дыхание: толстый журнал – такая редкость, экзотичней бананов.

Расщебетавшись и почти не отрывая взгляда от цветастости страниц, юные создания не замечают, как оказываются под покровом осени на крыльце институтского корпуса, усыпанного кленовыми листьями. Солнце клонится к закату. Строй клёнов, обитателей студенческой аллеи, собирает последние лучи и раздувает пожар в кронах. Этим обласканным красавцам нет дела ни до счастливых первокурсниц, ни до хмурых пятикурсников, которые курят на крыльце и между перекурами разгружают грузовичок. Коробки из белого картона поскрипывают в приученных к тяжёлому труду руках последних.

– Повезло же вам, салаги, – обращается к подругам худющий выпускник, одетый в обвешанную значками куртку бойца стройотряда. – Не то что нам! Четыре года оттрубили на больших машинах! Ёлы-палы!

– Ага, Серый, мне эти перфокарты ночами снятся. А наши малолетки – сразу за персоналки. Эх, «мумзики в мове», – перебивает его второй юноша, бородатый, в такой же куртке, только расстёгнутой на груди так, чтобы была видна надпись «Nirvana» на чёрной майке.

Алла хлопает глазами, а Лера в ладоши, уже успев познакомиться с персоналками на папиной работе, в институте прикладной физики.

До встречи с Лерой Алла не подозревала, что в мире есть квартиры с двумя туалетами. Когда она оказалась в гостях у Дятловских, то просидела в каждом не меньше десяти минут. В одном – синий кафель, фарфоровая балерина на полочке под зеркалом, полотенце белее снега, а в другом – и унитаз, и ванная, как в глянцевом журнале, коврик на мраморном полу, напольная ваза. Над ванной – корзина, свитая из чугунных прутьев, а в этой корзине – бутылка душистой воды и баночка с перламутровыми шариками соли.

За обеденным столом Алла вытянулась в струну, звучащую в унисон каждому слову Дятловских, – только бы понравиться всем, только бы вернуться в этот сказочный дом ещё и ещё раз. Мама Леры казалась ей волшебницей, от прикосновения рук которой оживал даже пузатый кофейник и позвякивал крышкой, а папа – если уж не богом, то человеком по уму и достоинству мощнее всех землян без исключения.

Уже к весне Алла ощущала себя пани Дятловской, а не дочерью Скорохватовых. Она выпекала заварные пирожные по рецепту Катерины Аркадьевны и училась уже в группе вместе с Лерой. При любом удобном случае, в обществе студентов или маминых друзей, пани вставляла в разговор цитаты из речей профессора Дятловского и приподнимала свои причёсанные брови. Губы её чувственно блестели, а глаза горели тёплым спокойным огнём. С Лерой она расставалась только на ночь, и то с неохотой, даже выходные девчата проводили вместе, а Николай Николаевич иногда шутил, представляя Аллу кому-нибудь из гостей: «Вот, мы удочерили девочку». И удочерённая светилась, подтверждая – сущая правда.

До встречи с Лерой Алла не подозревала, что и в советском подъезде дежурит консьерж, да ещё в фуражке – синей, с козырьком, как во французских кинокартинах. Правда, в кино консьерж равнодушно читает газету, пока грабители спокойно выносят рояль из квартиры на последнем этаже, а наш, советский, впивается взглядом и допрашивает, как милиционер в детективе про Петровку.

«Да что вы, – отмахивается Лера, – это сестра моя, Алла Скорохватова! Запомнили?» Но Алла, уже поднимаясь по лестнице, забывает о въедливом старике. Повсюду ковры, красные и бордовые, а вдоль чистых стен, ребристых, как течение реки, стоят вазоны с диковинными цветами. На втором этаже на неё пристально смотрит глазок, ввёрнутый в чёрную кожу входной двери, за которой волшебная страна, а золотой ключик рядом, семенит по ступенькам.

Самое главное – отыскать ключик, тогда дверь откроется сама.

Она и открылась сама. Едва перешагнув порог, Лера с воплем «Мама, мы дома!» нырнула в шкаф, чтобы найти тапочки, самые красивые, для дорогой гостьи. Но гостье не до тапочек, она забыла, как дышать. Она стала Золушкой на балу. Прихожая казалась ей залом королевского дворца, и, не чуя ног, она, на одних только носочках, на самых кончиках, добежала до входа в ванную комнату, вдыхая райский воздух профессорской квартиры.

По правую руку от входной двери – коридорчик, убегающий в королевскую спальню, а по левую стоит зеркало в человеческий рост, одетое в старинную раму из дерева, потемневшего от воспоминаний. Прежние хозяева реликвии, бабушка и прабабушка Валерии, претерпели все трагедии двадцатого века, и зеркало с ними, и не разбилось, а в серебре его памяти остались образы революционеров и оккупантов.

Зеркало никогда не врёт. Первокурсница Лера не любила заглядывать в серебряную душу оракула. Неприятно же, когда изо дня в день показывают твой реальный вес, да не просто ещё показывают, а укоряют: нельзя в семнадцать лет весить семьдесят два кило, нельзя из бара под торшером таскать конфеты, нельзя, нельзя… Лера показывала язык и убегала – да ну тебя!

Но Алла не сбежала. Остановилась у зазеркалья и на мгновенье застыла. Она не узнала себя: бальное платье превратилось в вязаную кофточку и джинсы. Волосы на голове, кроме чёлки, теперь выглядели как щётка одёжная. Принцесса попробовала поправить руками причёску, но только обколола о щетину ладони. Чёрт-те что. По губам размазан какой-то красный маргарин, а на коленях морщатся складками джинсы.

Гостья одной рукой растирает губы, а другой вытягивает джинсы на коленях. Но остатки помады оранжевыми мазками въелись в кожу около рта так, что не помог и платок. Алла готова была разрыдаться, но тут подоспели тапочки, каждый с белым пушком на носу, как раз по ноге, бархатные, – ну чем хуже хрустальных туфелек? Сама хозяйка, волшебная фея, появилась из спальни и преподнесла их в подарок: «Надевайте, Аллочка, будьте как дома. Отныне эта пара будет вашей. Меня зовут Катерина Аркадьевна. Девочки, ступайте мыть руки, обед готов».

Душа несчастной Золушки согрелась, и началась другая сказка, настоящая, в которой у принцессы волосы длинные, тёмные, как шоколад, блестят и падают на плечи.

До встречи с Лерой Алла ненавидела домашние вечера. Мама приходила с работы и в перекошенном халате бегала от плиты к телевизору. Одной рукой жарила картошку, другой – утюжила простыни, а душа её томилась в любви из сериала. При этом картошка подгорала, ткань морщилась, но мама темп не сбавляла и даже в рекламу успевала переброситься парочкой милых фраз с единственной дочерью. С приходом отца же, обычно поздним – он что-то где-то выяснял, одно и то же и каждый день, – мама надевала маску неподвижности, собираясь для атаки. Спина и взгляд её становились напряжёнными. Она выявляла всё новые промахи этого никчёмного человека или, в крайнем случае, припоминала грехи минувших дней. Один промах отца – свет не выключил в ванной или разбросал носки, – и дом взрывался.

Никчёмный человек смиренно глотал яд. Молчал. Мыл ботинки под краном. Просил: «Замолчи». Плёлся на кухню. Ковырял вилкой в сковороде, вылавливая гладкие неподгоревшие дольки. Бросал вилку. Потом тарелку. И дом взрывался.

Сценарий шёл по кругу, но с годами папины глаза налились собачей тоской, а запах алкоголя уже обгонял его шага на два.

Но и это была не беда теперь, когда у Аллы появились Дятловские, люди из высшего общества. Теперь у неё будет своя жизнь и свой сценарий.