Читать книгу Мы остаёмся - Юлия Ива - Страница 2

На первый урок я опоздала. Хотела прошмыгнуть в раздевалку и отсидеться до звонка, но попалась завучу. Она зачем-то пришла к охраннику, а тут как раз я вкатываюсь!

– Та-а-ак! Кто у нас опаздывает? – прогремело в пустом коридоре.

Я приготовилась к нагоняю. Завучиха сдвинула очки на кончик носа и прищурилась, глядя на меня поверх блестящей оправы:

– Кольцова? Восьмой «Б»?

Её звали Ёлкой из-за имени и любви к яркой бижутерии. Я посмотрела в мелко-морщинистое лицо с тёмными волоском на подбородке и кивнула:

– Здрасьте, Елена Петровна.

– Здравствуй-здравствуй. – Она уставилась так, будто у меня на лбу что-то написано, но ругаться, вроде, не собиралась. – Ну пойдём, провожу тебя в класс.

Ёлка застучала каблуками по коридору. В такт шагам звенели висюльки крупного кулона, болтавшегося у неё на шее. У кабинета литературы она остановилась и снова прошлась по мне взглядом:

– Одеваться всё-таки нужно соответственно школьным правилам, Кольцова. – Она распахнула дверь. Русичка удивлённо обернулась, мои одноклассники начали нехотя подниматься. Жестом разрешив им не вставать, Ёлка подтолкнула меня вперёд, а сама подошла к училке и что-то сказала вполголоса.

Обычно, когда я прихожу в класс, никто вообще не реагирует. Для одноклассников я – пустое место, в общем-то, как и они для меня. Но сегодня, пробираясь к своей парте, я чувствовала их взгляды. Машинально натянула капюшон, как будто под ним можно спрятаться от двадцати трёх пар глаз.

По рядам пролетел шёпот. Случайно встретилась взглядом с Машкой Червяковой по прозвищу Пиявка. Она смотрела на меня со смесью интереса и жалости, как на сбитую машиной собаку. Я заметила ещё несколько сочувствующих физиономий, и стало не по себе.

– Мои соболезнования, – буркнул Платон Горелов, когда я проходила мимо. От неожиданности я запнулась. Красавчик снизошёл заговорить со мной?! Впрочем, Платон тут же отвернулся. Наверняка, сказал это не ради меня, а чтобы выпендриться перед остальными. Я шагнула дальше и вздрогнула: староста Настя Одинцова поймала меня за руку.

– Нам всем очень жаль, – шепнула она. Я растерянно кивнула.

Один Захар Семёнов, кажется, не заметил моего появления. Он развалился на всю парту, и занавесившись светлой чёлкой, сосредоточенно читал что-то в смартфоне. Пихнула соседа в плечо:

– Подвинься.

Захар убрал длинные конечности и передвинул учебник с моей территории. Я плюхнулась на стул и бросила рюкзак под парту. Захар поднял глаза от смартфона:

– Ты как?

Как я? Я сдохла три недели назад! Только об этом никто не узнает, потому что всем всё равно. И даже если не всем, уже никто не поможет. А говорить об этом – словно резать по живому. Сглотнув ком в горле, я просипела:

– Нормально. – Голос теперь часто подводил, как будто задавленные слёзы изнутри раздирали горло.

Семёнов кивнул и опять уткнулся в телефон. В отличие от большинства одноклассников, он вполне вменяемый, только весь в своей робототехнике. На уроках чертит в блокноте какие-то схемы, морщит лоб и бормочет себе под нос.

До звонка оставалось пятнадцать минут, не было смысла вынимать учебник.

Училка что-то плела о Джульетте. Типа она символ любви и жертвенности. А по мне, так просто дура. Самовыпилиться из-за какого-то левого парня, которого видела один раз с балкона! Или не один? Да не важно.

Я положила на стол руки и легла на них щекой. Всего-то дошла до школы, а кажется, таскала мешки с картошкой на даче у Агуши.

Перед глазами медленно завертелись заставки из вчерашней игрушки. Вообще-то я нуб. Играл Серёжка, а я иногда наблюдала из-за его плеча и ржала над комментариями вслух. А вчера включила ноут и запустила игру. Слилась, ясное дело, почти сразу, но это было типа таблетки нурофена: боль притупилась, хотя болезнь и не ушла. Мне казалось, это Серёжка кликает мышкой и жмёт на клавиши, а я просто смотрю, как раньше.

– Лина! – раздалось над ухом. Я подняла голову и непонимающе уставилась на училку. Скрестив руки на груди, она нависла надо мной своим метр семьдесят с чем-то плюс каблуки. – Ты что, спать сюда пришла?

Захар негромко сказал:

– У неё брат умер.

Ударило по нервам. Я стиснула кулаки: только не зареветь!

– Я в курсе, – бросила русичка. – Кольцова, я понимаю, у тебя… э-э-э… сложная ситуация, но ты на уроке!

Хм, спасибо, что подсказала.

– Немедленно доставай тетрадь и записывай. – Русичка хлопала наращёнными ресницами. – Сегодня я не стану тебя спрашивать, но к следующему уроку, будь добра, подготовься. И, кстати, где твоя форма?

Я молча пожала плечами.

– Она её забыла из помойки достать! – брякнула толстая Лизка Першина – фрейлина местной королевы красоты Янки Красько. Сама Янка молча сверлила меня взглядом. Кажется, ей не нравилось, что мне уделяют столько внимания. Вика Шестопал что-то нашёптывала ей на ухо. Терпеть их не могу! Три курицы, которые вечно лезут, куда не просят. Красько обожает быть в центре внимания, а её подпевалы готовы ради неё на любую глупость и гадость. Их хлебом не корми, только дай морально опустить кого-нибудь. В классе их не то чтобы боятся, но относятся по принципу «не тронь, чтоб не воняло». Кому охота становиться объектом ядовитого глума? Раньше и я переживала из-за их подколок про мои дешманские шмотки или макияж. Вот идиотка! Будто других проблем мало.

– Лиза! – запоздало одёрнула Першину училка. Ещё раз окинула меня с головы до ног недовольным взглядом и демонстративно вздохнула. Но наконец отвязалась. Остаток урока я тупо смотрела в стену над её головой.

Следующим в расписании стоял русский, в другой кабинет тащиться было не нужно, и после звонка многие остались в классе. Лениво переговаривались или торчали в телефонах. Я снова легла щекой на парту.

Вдруг кто-то сзади резко дёрнул за капюшон, зацепив волосы. Я зашипела от боли и вскочила. Прохрипела:

– Миронов, кретин, отвали!

Мирошка скалился, хлопая бесцветными ресницами. У него дебильная привычка лезть к девчонкам: шлёпать по заду, толкать в спину, расстёгивать молнии на одежде. Видать, он не только ростом не вышел, но и мозгами остался на уровне пятиклассника.

От Мироновского рывка резинка сползла с моих волос, и жирные пряди сосульками повисли у лица. И, конечно, это сразу заметили. Платон Горелов обернулся на мой крик и тут же брезгливо скривился:

– Фу, Кольцова, ты вообще, что ли, голову не моешь?

Ну почему это сказал именно он?! Платон красивый: высокий, спортивный, зеленоглазый. На нём даже обычный форменный пиджак сидит, как на модели. Когда я попала в этот класс, прямо не могла насмотреться. Ладно хоть вовремя сообразила, что слишком часто пялюсь на нового одноклассника, и прекратила эту историю. Обойдусь без всяких любовей-морковей. Но слышать гадости от Горелова, оказывается, и сейчас больнее, чем от кого-то ещё. А главное, я до сих пор дико торможу, если он обращает на меня внимание. Всё-таки красота – страшная сила!

Блин! Какое дело Платону до моих волос? Какое дело мне до его мнения? Но щёки загорелись от стыда. Хорошо, что Горелов тут же отвернулся. Зато «курицы» оживились: переглянулись и заухмылялись. Лизка Першина заявила:

– Слушайте, а вшей у неё нет? А то ещё нас заразит! Сидела бы ты и дальше дома, Кольцова.

С удовольствием, если бы не Агуша! Но вслух я хрипло огрызнулась:

– Тебе надо, ты и сиди!

– Ой, Лиза, какая ты вредная! – натурально возмутилась Янка Красько. Её голубые глаза блеснули. – Может, Кольцовой помочь надо?!

Это что за аттракцион невиданной доброты? Я настороженно наблюдала, как Красько поднялась, эффектно откинула за спину золотистые волосы и модельной походкой направилась к нашей парте. Усевшись рядом с Гореловым, Янка повернулась ко мне. От неё растекался приторный ванильно-цветочный аромат, меня аж затошнило. Ненавижу тяжёлые парфюмы. А вот Горелов, видно, наоборот, заценил и придвинулся ближе, пожирая Янку глазами. Но та его проигнорила и подалась ко мне.

– Хочешь я тебе шампунь подарю? – Мелодичный голос, ясный взгляд – ну прям сама невинность! – У нас собака сдохла, а шампунь остался. Он вообще-то от блох, но, наверное, и от вшей поможет, как ты думаешь?

«Курицы» захихикали, а тупоголовый Мирошка загоготал, как ненормальный.

– Ян, как ты можешь?! – возмутилась Одинцова, но Красько её проигнорила. Изображая наив, она хлопала длиннющими ресницами. Ангелочек, блин! Вцепиться бы в её идеально закрученные локоны! Но Красько только этого и ждала.

Я поймала себя на том, что тяну пальцы ко рту, и быстро сунула руки под парту. Ногти и так уже обгрызены до мяса. Громко сказала:

– Спасибо, Янусик, ты такая добрая! – Красько распахнула глаза от удивления, как будто с ней парта заговорила. Наверно, думала, я промолчу, как все, над кем она обычно стебётся. Но у меня даже хрипота прошла от накатившей ярости. – Можно, я тебе тоже подарок сделаю?

– Ты – мне?!

– Ну да. Дедушкину вставную челюсть.

Янка мгновенно покраснела, как свёкла. Вскочила и прошипела:

– Рот закрой, коза драная!

Но я быстро договорила:

– Понимаешь, дед умер, а челюсть у него вытащили. Не пропадать же добру. А тебе как раз подойдёт.

Красько швырнула в меня учебник Захара, потом с силой толкнула парту.

– Заткнись!

От книжки я увернулась, а стол сумела удержать.

Курицы заохали, сочувствуя кривозубой Янке, но со всех сторон послышались смешки. Потому что хоть улыбочки Красько и были отрепетированными, чтоб не показать лишнего, все знали, что зубы у неё некрасивые.

Серёжка бы меня сейчас не поддержал, сказал бы, что подло упрекать человека в изъянах внешности. Но Красько сама напросилась!

Она вылетела из класса, и смех стал громче. Курицы-подружки кинулись следом, а надо мной вдруг навис Платон:

– Думаешь, если сестра героя, можешь зарываться?! – Тёмно-зелёные глаза взбешённо сверкали. Длинные пальцы забарабанили по столешнице.

Я смотрела на него снизу вверх и молчала.

Подошёл Захар и удивлённо спросил:

– Вы чего?

– Овца тупая! – бросил Платон. Как и Янка, двинул на меня парту, и пошёл за девчонками. Его толчок был сильнее, а может, я просто размякла перед ним, не успела среагировать, и край столешницы больно ударил под рёбра. Я согнулась, но этого уже никто не заметил, даже Захар, который, ворча, вытаскивал свой учебник из-под стула.

Русичка меня не вызывала, Платон не поворачивался, и урок прошёл нормально. На следующей перемене мы побрели в другой кабинет, и всем было не до меня.

До конца уроков Янка Красько меня игнорила, а «курицы» то и дело оборачивались и бросали убийственные взгляды. Я делала вид, что не вижу: больно много чести обращать на них внимание!

Минуты тянулись грязной жвачкой. Я корябала в тетради бессмысленные загогулины или тупо смотрела на доску и опять чувствовала себя сонной рыбой, только теперь в аквариуме: всё вижу, ничего не понимаю, и в ушах гул воды. «Просыпалась» от неожиданности, только если кому-то из учителей приходило в голову окликнуть меня по имени. Они что, типа сочувствие так проявляют? Я с первого дня в этой школе отвоёвывала право быть просто Кольцовой, а теперь всё сначала?

Линой меня называют только мать и её знакомые. Агуша обычно говорит «доча», а Серёжка звал Желькой. Потому что на самом деле я Анджелина. Ага, в честь Джоли. Мать дала её имя, чтобы я выросла такой же красавицей. А судьба решила прикольнуться и сделала меня серой мышью с пепельными волосами и сизыми глазами. Даже брови у меня графитового оттенка, нависшие у переносицы и приподнятые к вискам. Из-за бровей мне в детстве всегда прилетало, взрослым казалось, что я хмурая, дикая, злая, себе на уме. И все знакомые матери старались меня перевоспитать. Некоторые даже ремнём, идиоты! Как будто от ремня я сразу стану весёлой и счастливой!

После уроков я пошла не к воротам, а к боковой калитке. Она скрывалась за гаражом, между стволов двух старых сосен. Влажный сумрак стоял под соснами даже летом, и я не очень любила там ходить, но это был самый короткий путь к пустырю.

Свернув за угол школы, я заметила, что в тени у калитки кто-то стоит. Невысокий. В клетчатой чёрно-красной рубашке.

Сердце пропустило удар, а потом забарабанило в рёбра с такой силой, будто вот-вот их сломает. Солнце слепило. Я приложила ладонь козырьком, но перед глазами всё равно скакали радужные пятна, не давая разглядеть лицо человека.

Я побежала. Помчалась. Налетела на какого-то старшеклассника, тот беззлобно отпихнул: «Куда прёшь, ненормальная!» Запнулась, еле удержалась на ногах. Чёрт! Большой палец прошило болью даже сквозь кроссовку. Аж до слёз! Похромала дальше, на ходу вытирая глаза. Проморгалась, подняла голову, и… под соснами никого не было.

То есть были, но только парни из нашего класса, а не Серёжка.

Я выбежала за забор, заметалась. Народ разбредался от школы по тротуарам и тропинкам. Школота. Не он.

У меня глюки? Крыша поехала?

Я зачем-то ринулась обратно и чуть не врезалась в Платона Горелова, но ударилась о его взгляд, как о бетонный забор, и встала.

– Линочка, деточка, ты ко мне так спешишь? – кривляясь, вынырнул из-за плеча Горелова Мирошка. – Или к Платону?

Писклявый голос доносился будто издалека, а перед глазами ещё маячил силуэт в чёрно-красной рубахе.

Хотела обойти парней, но Платон вдруг загородил дорогу.

– Слушай, ты, уродина, тебе чего не живётся спокойно? – лениво процедил он. – Совсем ошизела? Ты на кого катишь?

В голове глухо стучало. Я не понимала, о чём он, и молча таращилась на Горелова.

– Завтра попросишь прощения у Красько перед классом. А потом засунешь свой язык куда подальше, и будешь сидеть тихо, чтобы я тебя не видел и не слышал. Ясно? Всё, вали отсюда. Он оттолкнул меня с дороги и пошёл к школе. Мирошка семенил следом, оглядывался и тупо хихикал.

Почему твари вроде Миронова живут на свете? Делают гадости, ржут, жуют жвачку, воняют табаком и потом. Почему они есть, а Серёжки нет? Я бы всё отдала, чтобы он не погиб! Лучше бы Агуша, или мать, только не он! Лучше бы я. Или хотя бы вместе. И пусть бы меня закопали рядом с братом. Это было бы правильно, потому что куда я без него?