Читать книгу Мы остаёмся - Юлия Ива - Страница 4

Утром в голове точно гудел маневровый локомотив. Я попыталась остаться дома, но Агуша пихнула мне в ладонь таблетку, выдала отутюженную форму и выставила из квартиры. Я плелась вниз по лестнице, когда заметила высокого дядьку в голубых джинсах и куртке. Его русые волосы были собраны на затылке в густой хвост. Везёт же некоторым! Вот зачем мужику такая копна? Он закрыл дверь на первом этаже, скользнул по мне взглядом и, сосредоточенно потерев высокий лоб, вышел из подъезда. Наверное, это муж той женщины с красивым голосом и акцентом.

По дороге в школу вчерашние слова Горелова не выходили из головы. Раньше я рассказала бы Серёжке, а сейчас приходилось рассчитывать только на себя. Просить прощения я не буду. Платон, ясное дело, не отстанет. Ладно, прорвёмся. Больнее, чем сейчас, он мне всё равно не сделает.

И всё-таки когда я остановилась перед дверью класса, в животе похолодело, а мышцы неприятно напряглись. Не хочу никаких разборок. Ну пожалуйста, оставьте все меня в покое!

Не верю в высшие силы, но меня будто кто-то услышал: Янка не пришла, курицы без неё присмирели, а когда Горелов попытался вновь на меня наехать, Захар Семёнов, оторвавшись от телефона, резко спросил:

– Чего тебе?

– Не твоё дело, – хмыкнул Горелов и презрительно скривил красивые губы. – Ты чё, Семёнов, за эту впрягаешься?

– Я, Горелов, за справедливость. Загугли, что это.

– Да пошли вы оба, – изобразив пренебрежение, Платон отвернулся, и я выдохнула. Шепнула Захару «спасибо», он кивнул и опять уткнулся в смартфон.

И всё-таки в школе оказалось легче, чем дома. Глоток воздуха, передышка перед новым погружением в чёрную толщу горя, в которой я барахталась, задыхаясь, но никак не могла утонуть.

Случались короткие моменты, когда я отвлекалась на уроки и совсем не думала о Серёжке. Мне даже захотелось чаю, хотя я не помню, чтобы чего-то хотела в последнее время.

В столовке я протиснулась мимо народа, толкавшегося в очереди за пюре и котлетами, и взяла стакан горячей бурой жидкости, напоминающей чай. Но только встала с ним в уголок к подоконнику, как подгребла Машка Червякова и уставилась на меня своими прозрачными глазами.

– Знаешь, фотка твоего брата целую неделю около расписания висела. А под ней – подпись «Наш выпускник – герой» и букет в вазе.

Я отвела взгляд от Машкиных рыбьих глаз и стала смотреть в окно на спортивную площадку.

«Мужественный парень… геройский поступок… совершил подвиг…» – твердили все, кто появлялся в Агушиной квартире в те страшные дни. Как будто сам Серёжка был не важен, и ничего, кроме этого… поступка, в его жизни не имело значения. Те же речи неслись из Агушиного телека по местному каналу. Из-за работы в шумных цехах Агуша стала туговата на ухо и выставляла громкость выше средней. Я накрывала голову подушкой и с трудом сдерживалась, чтобы не расколотить телек вдребезги, потому что мне нужен был не герой, а брат. Живой.

Машка придвинулась ближе и заговорщицким шёпотом понесла какую-то чепуху:

– Кольцова, слушай, а к тебе брат приходит?

Наверно, я совсем тупо смотрела на неё, потому что Машка заторопилась:

– Ну вот к моей тёте муж до сорокового дня каждую ночь приходил. А соседка покойному сыну пряники покупала, он мятные очень любил. И представляешь, пряники к утру исчезали.

Я сделала большой глоток и обожгла язык. Поморщилась:

– А соседка толстела?

– Чего?

– Маш, ты издеваешься? – прямо спросила я.

– Думаешь, враки? – Машка ещё больше выпучила круглые глаза и стала похожа на жабу. – Инфа сотка! Соседка маме рассказывала.

Так бы и двинула в плоскую переносицу! Я в упор посмотрела на одноклассницу:

– Свали.

– Я же ничего такого, ну, интересно же…

Теперь ясно, почему её прозвали Пиявкой! Я отодвинула стакан и ринулась прочь из столовой. Закрылась в туалетной кабинке, прислонилась к двери и, запрокинув голову, долго смотрела на белёный потолок с жёлтым пятном протечки и паутиной в углу. Моя жизнь похожа на этот потолок: грязная, тоскливая и пустая.

В кабинет я вернулась со звонком. И похоже, пропустила что-то интересное. Машка-Пиявка торчала посреди класса, яростно жестикулировала и тараторила, но заметив меня, осеклась. А вот Гошка Клевцов меня не видел, и, продолжая разговор, небрежно бросил в сторону Платона Горелова:

– Слабо!

Тот хмыкнул:

– Не слабо, а нафиг надо кого-то спасать, чтоб сдохнуть самому!

– Не кого-то, а беременную женщину! – Лизка Першина с хрустом откусила шоколадный батончик. Вафельные крошки посыпались на объёмистую грудь.

– Была бы это моя женщина – другое дело, – ухмыльнулся Платон, откидываясь на спинку стула. Парни глупо заржали. – А так… я что, похож на идиота?

Я стиснула зубы и пошла на место. Платон не только красивый, но и умный. Если б мой брат рассуждал так же, как он, был бы жив.

Но из слов Горелова получалось, что идиот – Серёжка, и я не могла это просто так оставить. Дошла до Платона, посмотрела в зелёные глаза и сказала:

– Кишка тонка, да, Горелов? Это же не меня гнобить, на такое дело смелость нужна.

Платон со зловещим видом начал подниматься, но появился физик, и ему пришлось остыть.

Сорок пять минут я тупо пялилась на формулы, накарябанные на доске, и не слышала ни одного слова учителя. Мои одноклассники выходили отвечать, что-то объясняли, решали. А я всё пыталась понять: когда человек оказывается перед выбором, своя жизнь или жизнь другого, как получается, что он выбирает не себя? И не своих близких, которые будут мучаться, потеряв его? Почему в критический момент моему брату посторонняя тётка оказалась дороже родной сестры. Почему Серёжка не подумал обо мне, бросаясь под колёса? Ведь у меня никого, кроме него, нет.

К концу урока я уже не понимала, на кого больше злюсь: на себя, Платона, урода на мотике, подрезавшего здоровенный внедорожник, беременную тётку у него на пути, или Серёжку, который ринулся к ней на помощь.

Ненавижу мотоциклистов! И вообще всех, из-за кого рискуют другие. И беременных… ладно, не ненавижу, они у меня вызывают ощущение бомб замедленного действия, от которых лучше держаться подальше.