Читать книгу Мы остаёмся - Юлия Ива - Страница 3

Я тащилась через пустырь из последних сил. Кое-как добрела до подъезда и рухнула на лавочку. Хотелось лечь прямо тут, закрыть глаза и провалиться в глухой тёмный омут. Может, я и «поплыла» бы, но мешала песенка. На первом этаже, в квартире, куда утром заносили вещи, было приоткрыто окно. За ним не по-русски напевал женский голос. Я не понимала ни слова, но мелодия была такая ласковая, журчащая, будто тёплый ручеёк, что хотелось слушать её бесконечно. Вдруг песенка оборвалась, и тот же голос сказал:

– Сынок, ну что ты киснешь! Не хочешь погулять?

Наверное, в этот момент она выглянула в окно, потому что слова прозвучали прямо за моим плечом. Я замерла, будто незванно ввалилась в чужую квартиру, подслушиваю и боюсь, что заметят. Хоть бы она ещё что-то сказала, всё равно что! Этот голос – глубокий, мягкий, с едва заметным акцентом, был из другой жизни. Из той, где нет горя, матери живут со своими детьми и поют им красивые песни.

– Погулять?! – колюче отозвались из глубины квартиры. Походу, говорил пацан вроде меня – уже не мелкий, но и не совсем взрослый.

Женский голос немного поник, но не сдался:

– Ну да. Смотри, какая хорошая погода, какой зелёный двор!

Я невольно окинула взглядом прямоугольник между панельными пятиэтажками. Он в самом деле уже покрылся яркой весенней травкой. Распускали листочки подстриженные кусты у подъездов. Вдоль дома напротив зеленели берёзы. На детской площадке в центре двора кто-то покрасил ярко-голубым лавочки, бортики песочницы и опоры скрипучих качелей.

– Замечательный двор, – язвительно сказал пацан. – Дом ещё лучше. А какая слышимость, какая акустика!

Женщина ласково и терпеливо принялась уговаривать его:

– Глеб, ты же понимаешь… Пока придётся так. А всё-таки здесь тебе удобнее: большие проёмы, первый этаж и нет ступеней в подъезде – проще спускаться, нельзя же постоянно сидеть в четырёх стенах. Скоро ведь лето…

– Спасибо, что напомнила, – фыркнул её сын. – Всю жизнь мечтал о таком лете!

Треснуть бы его, как следует! Мама перед ним расстилается, а он… Вот бы со мной мать так разговаривала!

– Ну не ворчи, – вздохнула женщина. – Будешь сырники?

Я невольно потянула носом воздух и уловила аппетитный аромат поджаренного творога. Представила, как они будут есть горячие сырники, запивать их чаем или какао, разговаривать, смеяться. Потом мать всё-таки уговорит своего вредного сыночка выйти из дома и, наверное, будет смотреть ему вслед из окна. И он будет знать, что она смотрит. Сердито передёрнет плечами и нарочно не оглянется на окна, уходя со двора.

Я стряхнула оцепенение и вынырнула в свой пасмурный, пропитанный горечью мир.

Поднялась в квартиру, бросила в прихожей рюкзак и прошла в комнату. Серёжка смотрел с фотографии сочувствующе: «Ну что, устала, систер?» На книжной полке рядом с портретом стоял кораблик – последний из Серёжкиной коллекции. Он собирал её чуть ли не с рождения: пластмассовые катерки, керамические статуэтки, простенькие фанерные лодочки, кораблики из лего. Были даже парусник в бутылке и дорогущая и очень красивая модель клипера с полотняными парусами, витыми канатами и крошечным якорем – Агуша подарила на день рождения.

Серёжка мечтал поступить в мореходку, но после девятого класса врачи зарубили его мечту. Несколько дней брат ходил чернее тучи. А потом избавился от своей флотилии: пластмассовые игрушки вынес в дворовую песочницу, керамический пароход перекочевал в шкаф к соседке в компанию к фарфоровым слоникам и ангелочкам. Стеклянный кораблик переехал в коробку с другими ёлочными игрушками. Модель клипера Серёжка продал.

Только один кораблик он пожалел: деревянный, с крутыми боками и надутым треугольным парусом. Его корпус удобно умещался в ладошку и почему-то всегда казался тёплым, живым.

Я упала на кровать, а кораблик поставила рядом на подушку. В ушах зашелестело, и меня приняла мягкая милосердная тьма. Она была тёплой и не страшной. Странный шелест в ушах сменился шёпотом серебристых листьев ивы. Я оказалась в живом тенистом шалаше под её ветвями.

Мягкий зеленоватый свет льётся сквозь крону. Беспощадный июльский зной растворяется от близости воды. К концу лета речка Ржавка обмелеет, сожмётся, начнёт затягиваться бархатной зеленью, а пока глубина ещё парням по плечи, а нам, мелюзге, с головой. Но я совсем не боюсь, когда прыгаю с Серёжкиных плеч или почти неподвижно зависаю лицом вверх в тёплой взбаламученной воде. Надёжные руки брата всегда готовы поймать, подхватить, вынести на сушу. Это единственные руки, которым я доверяю безоговорочно.

Речка течёт за гаражами позади маминого дома. Летом мы, ребятня, купаемся с утра до вечера, строим под громадными косматыми ивами домики из веток и разного хлама, зимой катаемся с крутого берега на ледянках или картонках.

Наша с Серёжкой ива – самая дальняя и большая. От её основания отходят сразу пять могучих стволов. В тесном пространстве между стволами я люблю играть в ракету: даю обратный отсчёт, командую «Старт!», дрожу всем телом – перегрузки же! – и наконец выхожу на орбиту. Зависаю в счастливой невесомости и блаженно улыбаюсь. Серёжка хохочет надо мной, но не обидно, а весело.

Он принёс книжку, бутылку воды и пакет ванильных сушек. Значит, мы будем хрустеть сушками и читать о приключениях Пеппи, весёлого озорника Эмиля или Мальчика, который выжил. Серёжка так читает, что я замираю, почти не дыша, и оказываюсь в другом мире, где случается всякое, но добро всегда побеждает.

Когда жара спадёт, мы переплывём на другой берег и будем искать среди пологих холмов горячую от солнца сладкую луговую клубнику…

Если бы кому-то взбрело в голову спросить меня, где самое лучшее место на земле, я сказала бы, что там, на берегу под ивами.

***

Вернулась Агуша. Гремела посудой на кухне, говорила по телефону. Потом растормошила меня, погнала на кухню и заставила съесть несколько ложек подгорелой гречки. Готовка – вообще не её, в школьной столовке кормят намного лучше, даже мать вкуснее готовила своим ухажёрам.

Я сидела над тарелкой и тихо ненавидела гречку и саму Агушу. Как она может ходить на работу, готовить, жить?! Ну да, ведь Серёжка ей всего лишь внучатый племянник…

Отодвинула тарелку, я ушла к себе. Агуша припёрлась следом, неловко повернулась и уронила со стула Серёжкину футболку. Вовремя подхватила её и оглянулась на меня.

– Может, убрать? – Она качнула синий тряпичный ком на ладони. – Что ты душу рвёшь?

Я отняла у неё футболку, расправила и повесила на место. Ничего я не уберу! Пусть всё остаётся, как есть, будто братик, как обычно, ушёл в свой колледж и скоро вернётся. Это Агуше по барабану, живёт, как ни в чём не бывало, а мне от Серёжки только вещи и остались.

Я так на неё глянула, что Агуша махнула рукой и ушла. И больше меня не трогала.