Читать книгу Возьми моё проклятие - Юлия Клыкова - Страница 5

Проводив взглядом «укатившегося» за поворот Борисова, Андрей потянулся к пассажирскому сиденью, чтобы поправить перекрутившуюся накидку и увидел сбитый в «гармошку» коврик, в одной из складок которого лежал ключ.

Повинуясь рефлексу, схватил с приборной панели мобильник и принялся искать номер полицейского – отыскав, хотел уже нажать «вызов», но резко погасил экран и озадаченно застыл с трубкой в руке. Услужливая память в подробностях воскресила нелепейшую по исполнению сценку с расшалившейся поджелудочной: театрально дёрнувшегося Борисова, упавший платок и пухлую ладонь, почему-то вцепившуюся в правый бок.

Ну, Толя! Ну, толстый лис!

С улыбкой покачав головой и подивившись предприимчивости бывшего коллеги, он положил ключ в карман брюк, завёл авто и двинулся дальше.

Непредвиденная встреча существенно задержала в пути, и в село он попал значительно позже, чем планировал. Именно что «попал» – как кур в ощип… На подъезде к дому пришлось лавировать между разномастных авто, разукрашенными лентами и воздушными шарами – благо из-за близости пруда, дома здесь располагались по одной стороне улицы и большинство водителей припарковались справа.

Но всё равно: улицу заставили машинами – одних «Жигулей» он насчитал больше десяти. Начиная с «копейки», заканчивая «девяткой». Среди пёстрого ассортимента отечественного и зарубежного автопрома особенно выделялась роскошная тюнингованная «Победа», смотревшаяся огромным шмелём среди роя пчёл. Это чья же красавица, интересно?

Рассматривая все эти шарики, ленточки и кукол на капоте сверкающего белого автомобиля, Андрей мысленно матерился. И как он забыл, что сегодня Вовкина свадьба? А ведь мать предупреждала! Эх, и не хочется же туда идти! Но придётся заскочить к Самойловым – столько народу, наверняка кто-нибудь хоть что-то, но сболтнёт о Кузнецовой. Они, кажется, два дня собирались праздновать? Значит, завтра и сходит. Сегодня к такому подвигу он не готов. Воскресенье, другой разговор – и поздравит, и информацию пробьёт. Пьяные люди благодушные, глядишь и расскажут что-нибудь.

Родительская «саманка» расположилась по соседству с самойловскими хоромами – окружённая хозяйственными постройками и деревьями, она затерялась в глубине сада, совершенно незаметная с дороги. Другие дома в селе смотрели фасадом на улицу или находились вблизи от забора, но их «гнездо», построенное прадедом по отцовской линии ещё 30-х годах прошлого столетия, единственное в Малой Талке целым пережило Великую Отечественную войну и встретило XXI век, почти не изменившись.

Только в новом тысячелетии отец с матерью облагородили простую прямоугольную конструкцию – изменили конфигурацию окон, добавили рельефности фасаду и сделали внутри современный ремонт. С красной черепичной крышей и резными лакированными ставенками, домик смотрелся сошедшим с пасторальной картинки – особенно летом, в разгар цветения подсолнухов, которые обязательно каждый год росли в огороде.

Заглушив мотор, Андрей вышел из машины и приблизился к старенькой ухоженной «Ауди», нахально оккупировавшей площадку перед воротами. Секунд тридцать смотрел на неё расфокусированным взглядом – всё ещё витая в мыслях о Кузнецовой, потом вздохнул, тряхнул головой и постучал по колесу обнаглевшей «немки». Ноль эффекта. Тогда, плюнув на приличия, взгромоздился на капот и стал ждать. После пятисекундной задержки сигналка всё-таки заверещала. Родительский пёс, и до того захлёбывающийся лаем, теперь вовсе поднял вой, существенно обогатив безумную какофонию звука заливистым бэк-вокалом.

Ну что ж, значит, точно услышат – не помешает ни орущая музыка, ни крики, ни хохот. Можно, конечно, зайти во двор… Вышло бы скорее. Так ведь не выпустят же!

 Поелозив, Андрей устроился удобнее, повернулся к Самойловскому дому и приготовился ждать. За спиной громыхнула калитка – на улицу вышел отец, как всегда, дёрганный и слегка возбуждённый, вышагивающий взвинченной походкой, будто смазал пятки салом и поскальзывается при каждом шаге. Худой, остролицый и бородатый, Михаил Горяев и внешностью, и шумными повадками походил на грача. Подойдя к Андрею, он похлопал его по плечу и, заставив подняться с капота, заключил в крепкие объятия.

– Ну, здорово, Андрюха! Давно тебя не было! Совсем родителей забыл! А где Артём?

Потом, не дожидаясь ответа, разжал руки, сделал шаг в сторону и продолжил без паузы, сменив добродушный тон на крикливый, обращаясь к кому-то за спиной:

– Я тебе когда ещё говорил тачку отогнать? Или ты по-русски не понимаешь? Давай уже, катись отсюда!

Обернувшись, Андрей увидел бегущего к ним молодого парня с зеркальным фотоаппаратом на шее. На ругательства в свой адрес тот отреагировал индифферентно – глядя в пустоту перед собой и показательно игнорируя отца.

Андрею такое поведение напомнило молодых людей в общественном транспорте, что резко превращаются в пустоглазых безухих каменных истуканов, стоит поблизости оказаться какой-нибудь старушке. Он криво усмехнулся, удерживая за локоть с пол-оборота завёдшегося отца. Не получилось – отмахнувшись, тот вырвал из захвата руку и перегородил фотографу подход к машине.

– Нет, ты посмотри на него! Что за человек! Я как будто с табуретом разговариваю!

– Бать, угомонись, – снова схватив отца за плечо, Андрей потащил его в сторону, давая парню возможность открыть машину и сесть за руль. – Наплюй.

– Как это наплюй? – возмутился тот, пытаясь освободиться. – Таким ни за что нельзя давать спуску, иначе на шею залезут и ноги свесят!

– Какого «спуску»? Не смеши! Ты глаза его видел? Это ж вакуум! Пустота. Ни одной мысли, сплошные рефлексы. Говорить с таким бесполезно – ему твои слова, что мёртвому припарка. Поэтому не заводись, дольше проживёшь.

Фотограф напрягся, сохраняя невозмутимость, но блеснувшие злостью глаза и нервно дёрнувшийся кадык выдали истинное отношение к сказанному. Освободив подъезд к воротам, он чуть протянул машину вперёд и припарковался через дорогу – напротив дома Самойловых.

– Так я не понял, – проводив взглядом парня, заходящего во двор к соседям, поинтересовался отец. – Почему без Артёма?

Андрей поморщился – он никогда не делился с родителями проблемами и не собирался делать этого сейчас, поэтому не желая развивать тему, неопределённо махнул ладонью и направился к стоящей на обочине «Субару»:

– Не переживай. Приедет. Попозже. Я решил себе отпуск до третьего апреля устроить. В понедельник съезжу в Брянск и привезу.

– А что случилось-то? – не отставал отец. – С Ириной поругался?

– Вот ещё! – ничуть не погрешив против истины, открестился Андрей – он ведь и правда ни с кем не ругался. Пока. – Там у них экскурсия трёхдневная нарисовалась. В Москву. Цитирую – «зашибическая». Ну не мог же я оставить его без Останкино?

– Да, в Останкино я бы и сам на экскурсию сходил! – согласился отец и посторонился, пропуская авто. – Ну ладно. Ты давай загоняй в стойло коня, а я к Самойловым, за Милой схожу.

Загонять машину во двор и закрывать ворота Андрею пришлось под душераздирающий лай неказистого чёрного пёсика, с яростной истерией носящегося по огороженному рабицей вольеру. Подумать только: ростом с крупную кошку, но шума как от десятка собак! Отец всегда любил таких – мелких и голосистых, чем-то похожих на него самого и потому, наверное, отвечающих преданной любовью. Зато Андрей удался в деда по материнской линии и потому вырос высоким и молчаливым. Напоследок подмигнув уже начавшему хрипнуть Биму, он закрыл за собой гараж и двинулся к дому по дорожке, выложенной диким камнем.

Мать ждала на пороге, второпях выскочив в одних носках. Невысокая, стройная как девушка, с серебристо-белой головой и гладким, почти без морщин лицом, она и в шестьдесят три года всё ещё оставалась красавицей. Заметив неуверенно-изучающий взгляд, устремлённый на ведущую к дому дорожку, Андрей резко ускорился и пересёк разделяющее пространство в несколько гигантских шагов: не хватало ещё, чтобы она бросилась навстречу почти босиком.

– Андрюшенька! Сынок!

Хотя он и наклонился, матери всё равно пришлось встать на цыпочки, чтобы обнять его. Не сводя щемящего обожающего взгляда, она взяла в ладони его лицо и поцеловала сперва один, а потом и другой глаз. Будучи ребёнком, он всегда стеснялся этих «телячьих» нежностей – пытался избежать их и удрать; только с годами стал относиться к ним терпимее. И всё равно, каждый раз, после долгой разлуки, глядя в усталые и печальные глаза, Андрей испытывал растерянность и смутные опасения.

Что-то неправильное и странное виделось ему в этой любви. Ладно бы мать была квочкой или, как сейчас говорят – «яжематерью». Так нет! Она никогда не истязала его гипертрофированной заботой, наоборот, опасаясь «распустить», порой проявляла такую строгость, какой не знала и сводная сестра Милана.

– Андрюша?! – скользнув руками по плечам, Людмила Горяева нырнула под куртку и нащупала экипировку сына. – У тебя что, оружие?!

– Мам, ну чему ты так удивляешься? – Андрей неловко пожал плечами, проклиная себя за то, что забыл переложить пистолет в бардачок, – Я, вообще-то, уголовный адвокат! Обычная предосторожность.

Мать отнеслась к этим словам недоверчиво – нахмурилась, покачала головой и отдёрнула руки, пряча их за спину:

– Я надеялась, когда ты ушёл из милиции… Полиции, – тут же поправилась она. – То перестал рисковать собой!

– Ма, да какой риск? О чём ты говоришь?

– Так! Давай, не вешай мне лапшу на уши! – мать погрозила пальцем и отступила в сторону, освобождая проход в дом. – Знаю я твои сказки!

– Ма, да честное слово…

– Так. Не ври мне, сын. Тоже мне – лохушку нашёл! Давай, иди в дом и запри пистолет в секретере. А то сейчас Сашка примчится, насядет на тебя – не отцепишься. Знаешь же, какой он неугомонный. И хватит уже зубоскалить!

Андрей не выдержал и заржал – слишком уж комично в устах матери, педагога-филолога с сорокалетним стажем работы в школе, прозвучало сленговое словцо «лохушка». Но в таком настроении – озабоченном и слегка сердитом, она нравилась ему куда больше, чем в грустном. Поэтому, нацепив на лицо пафосно-серьёзную мину, он щёлкнул каблуками и отрапортовал, вскинув руку:

– Есть, мэм!

Он едва успел скинуть верхнюю одежду и запереть пистолет в секретере, как в прихожей громыхнула дверь и по стенам пошла вибрация. Усиливая эффект, в дом ворвался пронзительный вопль племянника:

– Крёстный? Где крёстный? Крёстны-ый!

На ходу распахивая двери в комнаты, по коридору мчался тайфун по имени Сашка. Андрей бесшумно скользнул к стене и затаил дыхание.

– Крёстный, ты где?

Дверь распахнулась, в проёме возникла детская фигурка и Андрей с диким рычанием выскочил из засады. Племянник восторженно взвыл и бросился навстречу, выставляя вперёд «когтистые» лапки:

– Я грозная чупакабра! Р-р-р!

Схватив крестника под мышку, Андрей кинул его на кровать и зловеще искажая голос, рявкнул:

– Я пожиратель чупакабр!

Подобные бесячие игры с Санькой могли длиться часами, поэтому Андрей старался всегда нападать первым и, получив фору, быстренько затормошить племянника до полусмерти, чтобы поскорее унять маленькое, но острое шило в заднице. Неизвестно, сколько бы длилась «битва с нечистью» в этот раз, если б над ухом внезапно не раздался голос сестры:

– Так, чупакабра. А ну, марш отсюда. Дай мне потискать братишку.

– Ну, мам!

– Не мамкай тут. Брысь!

Сашка тут же надул губы, набычился и скрестил руки на груди, всем видом демонстрируя негодование. Мила на эту пантомиму не обратила ни малейшего внимания – наоборот, подцепив сына за шкирку, стащила с кровати и подтолкнула в сторону дверей:

– Иди, иди. Теперь моя очередь.

Андрей поднялся с кровати вслед за племянником, поправил сбившийся джемпер и вопросительно глянул на сестру. Та никогда не отличалась особенной ласковостью – не любила «ритуальные обжиманцы», как она называла приветственные и прощальные объятия. Так что же ей надо? Хочет поговорить?

Он ошибся. Мила заглянула в глаза умильно-лисьим взглядом и пропела медовым голоском:

– Братишка! Андрюшечка!

И, поднявшись на цыпочки, обняла.

Это поведение, обычно несвойственное сестре, поразило Андрея и он закаменел в объятиях, вопросительно косясь на Саньку, с любопытством наблюдающего за этой сценой от дверей. Разжав руки, Мила слегка отодвинулась и потрепала поочерёдно за щёки:

– Братик мой!..

Добила она тем, что, заставив ладонью склонить шею, стиснула лицо руками и по-прежнему присюсюкивая, по очереди поцеловала глаза. Вот тогда-то у Андрея в голове всё стало по местам: шарики – справа, ролики – слева. Это же она мать передразнивает! Вот ведь… коза! Что случилось? Они что, поссорились? Всё ведь всегда было нормально – родители поженились, когда сестре почти исполнилось четыре года, поэтому она считала Людмилу Горяеву матерью, а не мачехой. Да и мама относилась к ней как к родной дочери… Да, временами сестра потешалась над ним – дразнила маменькиным сынком, «Андрюшечкой-душечкой»… Над ним потешалась! Не над матерью же! Никогда её шутки не были такими неприятными. Что за муха её сегодня укусила? Может, перепила? Свадьба всё-таки.

Сбросив оцепенение, Андрей наклонился к сестре и тщательно понюхал воздух перед лицом – запах слабый, да и в глазах Миланы не безрассудное тупое веселье, присущее пьяным людям, а скорее шальная ликующая злость. Или показалось? А, неважно! Прижавшись губами к уху сестры, он шепнул приторно-ласковым голосом:

– Ах ты ж пьянь! – и звучно шлёпнул её по заднице.

Мила такого поворота явно не ожидала – изумлённо вытаращила глаза, шарахнулась в сторону и завопила:

– Ты… ты… ударил меня!

– И ещё раз вмажу, бесстыжая ты засранка! – пригрозил Андрей, угрожающе рванувшись в сторону сестры.

Та отскочила в сторону, выставила руки в оборонительном жесте и вдруг запела:

– Как на Андрюшины именины… Испекли пирог… из глины! Каравай-каравай кого хочешь выбирай! Я люблю, конечно, всех! А Андрюшеньку, душеньку – милого сынка – больше всех!

Последнюю фразу сестра уже не пела, а выкрикивала из противоположного угла комнаты, из-за дверей, за которыми спряталась от разошедшегося Андрея, с подушкой в руке пытающегося выудить прячущуюся хулиганку.

– Хватит! Прекратили, я сказал!

Это кричал Санька, исподлобья наблюдавший за их дикими скачками по комнате со стиснутыми в кулачки ладонями. Заинтересовавшись, Мила чуть отпустила дверь и Андрей воспользовался моментом – дёрнул за ручку, вытащил сестру из укрытия и хорошенько наподдал подушкой по заду.

– Всё! Прекратите! Вы же взрослые! Вы не можете так себя вести!