Читать книгу Возьми моё проклятие - Юлия Клыкова - Страница 7

Сельцо Малая Талка состояло всего из двух улиц. Одна из них, Центральная, протянулась по разным берегам речки-Талки, вторая, Коллективная, находилась на левой стороне, параллельно первой – на ней в основном расположились фермерские хозяйства и угодья. Обе улицы пересекал короткий переулок, со стороны Коллективной маленьким хвостиком выходящий за границы скопления остальных построек. Там-то, от крайнего дома и начиналась тропинка, ведущая к избушке «Бабы-Яги».

Горяевы и Шашков жили на правом берегу реки и, чтобы попасть к Кузнецовой, не привлекая ненужного внимания, Андрею вместе с Филиппычем пришлось обойти задами чуть ли не половину села. Какое-то время шли молча; старик бодро вышагивал рядом, подсвечивая фонариком узкую, покрытую подмёрзшей грязью тропинку и временами, уводя луч подальше, будто ожидая кого-то встретить. Как только они свернули к лесу и село осталось позади, Андрей спросил:

– Так а ты-то сам видел новый дом?

– А как же! – тот фыркнул. – Как узнал, первым же делом сходил поглазеть. Ты же знаешь, я любопытный.

– Ну и как он?

– Говорю же – настоящий терем! Я не писатель, красиво не расскажу. Скоро сам увидишь.

Они снова замолчали, и Андрей подумал: а что если сейчас воспользоваться ключиком, так любезно подброшенным Борисовым? Нехорошо это, конечно – подозревать пожилого друга, а всё-таки проверить стоит. Лицом Шашков владеет плохо: как его корёжило всякий раз, как он принимался расспрашивать насчёт ссоры с матерью! Если бы сумел нащупать правильный вопрос, давно бы расколол… Жаль, с некоторых пор, эта тема у них табу – теперь, набравшись опыта, он легко бы нащупал правильные формулировки. Решено, устроит сюрприз! Реакцию к делу не пришьёшь, но надо же хоть с чего-то начинать?

– Одного я понять никак не могу, – заговорил Филиппыч. – На кой чёрт ей дался новый дом? Всю жизнь прожила в развалюхе и вдруг надумала строиться! Может, сбрендила? Решила на вечность замахнуться?

– Наверное, о наследнице захотела позаботиться, – скучающим тоном предположил Андрей. – Подумала: неправильно это – совсем ещё молодой женщине жить в глухомани без удобств.

– Наследнице? – удивился Филиппыч, резко останавливаясь и дёргая рукой так, что луч фонарика на секунду ослепил Андрея. – Какой ещё наследнице?

– Какой? Такой! – нарочито-зловещим голосом прогнусавил он. – Той, что завещала ведовскую силу!

– Тю, дурак! – облегчённо выдохнул старик, и отвернувшись, двинулся дальше. – А я уж подумал – и правда!

– А с чего ты взял, что неправда? – уже нормальным голосом отозвался Андрей. – Ты знаешь о Кузнецовой что-то ещё, о чём совершенно случайно забыл мне рассказать? Наследница-то есть. Я имею в виду обычная, безо всяких этих колдовских штучек с передачей силы. Зовут Кира Багрянцева.

– Да откуда?! Нет у бабки никакого потомства!

– Выходит, есть.

Остаток пути они провели в тишине, прерываемой только тонкими криками совы. В лесу пришлось вести себя осмотрительнее – лавировать между деревьев, то и дело уклоняясь от веток, тут и там возникающих возле лица. Фонарик, освещавший узкий участок дороги, помогал плохо и Андрей болезненно морщился каждый раз, когда не успевал увернуться от хлёсткого удара по лицу.

– Ну вот и пришли, – сообщил Филиппыч и посторонился, пропуская идущего сзади Андрея. – Эх, а раньше-то ведь лес под самое село подступал. Сегодня мы с тобой от опушки в два счёта до дому добрались…

Тот лишь хмыкнул, внимательно рассматривая чёрную крышу, возвышающуюся над высоким бревенчатым забором, до жути похожим на иллюстрации к русским народным сказкам. Не хватает лишь лошадиных и человечьих черепов, чтобы повесить их на острозаточенные деревянные колья.

– А юморок-то у Кузнецовой-то нашей… специфический, – заметил Андрей, не отводя глаз от ограды. – Может, поближе подойдём? Как думаешь, сумеем во двор зайти? Отсюда почти ничего не видно.

– Чего ж нет? – удивился Филиппыч. – Запросто! Топай за мной!

И махнув рукой, снова двинулся вперёд, направляя луч фонаря на забор. Калитка обнаружилась в десятке шагов – и не поскупилась же бабка на дерево! Толкнув её, старик отошёл в сторону и сделал приглашающий жест:

– Прошу!

Андрей ступил во двор, глянул на дом и уважительно присвистнул. И правда, терем: два этажа, свежий, сложенный «в чашу» брус, многоскатная крыша, резные коньки… На первом этаже, огромное, в человеческий рост окно, на втором, мансардном – ажурно-кружевной балкон.

Пока он рассматривал эти хоромы, одновременно прикидывая, как подать Филиппычу идею проникнуть внутрь, тот услужливо водил фонариком, поочерёдно направляя луч на стену, окно, на порог… На мгновение осветил опломбированную дверь, заставив усомниться в целесообразности задуманной проверки, но острый зуд внутри так и подбивал устроить провокацию, поэтому, отбросив сомнения, Андрей повернулся к товарищу, нащупал ключ в левом кармане брюк и спросил:

– Ну что, устроим обыск? Тебе же, наверное, интересно, кто её убил?

– А? – от удивления Филиппыч дёрнулся, рука его мотнулась и сделавший оборот луч на мгновение выбелил ошеломлённое лицо. – Чегойтось не пойму я тебя, Андрюшка. У тебя ордер есть?

– Да какой там ордер! – Андрей фыркнул, достал из кармана подброшенный Борисовым ключ и потряс им перед Филиппычем. – Ордера нет, за то вот что есть!

– Кхм…

Старик кашлянул и скосил глаза на ключ, отчего лицо его, освещённое тусклым светом опущенного фонаря, приобрело жутковатый инфернальный вид. Задумчиво взъерошив волосы, он недоумённо протянул, вплетая в речь клоунские интонации:

– Восемьдесят семь лет живу… Много чего видал, но вот уж не ждал, что самый честный из известных мне ментов и службу-то оставивший из чистоплюйских соображений, предложит мне, пожилому и глубоко порядочному человеку, пойти на дело.

Андрей хмыкнул, но не стал разубеждать Филиппыча в собственной «чистоплюйственности» – все не вполне законные делишки он всегда обделывал в одиночестве, не получив магарыча, палки в колёса не ставил, никогда ни с кем не делился и не хвастался, поэтому у окружающих и правда частенько складывалось впечатление о его пуленепробиваемой честности. Даже приятно, чёрт возьми.

Ёрнический тон старика не ввёл Андрея в заблуждение: будучи знакомым с Филиппычем уже больше двадцати лет, он легко считал и тщательно скрываемый шок, и досаду, и подозрение. Будь у него меньше опыта в общении с преступниками, поверил бы безоговорочно, а так лишь чуть-чуть расслабился. Шашкову не хватило терпения выдержать саркастическую интонацию – направив фонарь в лицо Андрея, он сорвался на крик:

– Откуда ключ? Отвечай!

Андрей моргнул и загородился рукой от света:

– Эй! Ты чего так взбесился? Знакомый мне ключ дал, успокойся!

– Знако-омый? – недоверчиво протянул Филиппыч, но фонарь отвёл. – Из ментуры, что ли?

– Да тебе-то какая разница? Не думаешь же ты, что это я убил?

Эти слова вогнали старика в ступор – похоже, тот и в самом деле думал именно так, поэтому надолго замолк с озадаченным выражением на лице, в поисках ответа на заданный вопрос. Наконец, отрицательно покачал головой.

– Ты прав, прости. Что-то я перенервничал и не подумал сразу. Я же тебе в прошлую пятницу звонил – жена телефон взяла, мы ещё с ней немного поговорили. Ты как раз купался. Помню, сказала ещё, ты только что закончил какое-то очень тяжёлое дело. Стало быть, не мог отлучаться раньше. Да и в тот день был дома.

От этих рассуждений Андрей захохотал в голос, напрочь позабыв о конспирации. Нет, ну молодчага же Филиппыч! Как переиграл его! Или не переиграл, а действительно испугался, но это уже неважно. Дурацкая, в общем-то, была затея. Шитая белыми нитками.

– Ладно, не хочешь, пойдём обратно, – успокоившись, предложил он, пытаясь сгладить неприятную ситуацию. – Чего тут торчать? Прогулялись, посмотрели… Пора по домам, в люлю.

Но Филиппыч и тут удивил – неловко переступил с ноги на ногу, снова повёл фонарём в сторону порога, высветил опечатанную дверь и виновато признался:

– Да я как раз не прочь… Нельзя это убийство так оставлять. Никакое нельзя, но это в особенности. Но что ты с этой штукенцией сделаешь?

И кивнул на круглую металлическую пломбу, заполненную пластилином. Андрей прищурился:

– Ты прав. Просто мне эта идея только что в голову взбрела. Ключ-то мне случайно подогнали. Я и не думал всерьёз об этом, а тут ты предложил прогуляться…

– А зря! – погрозил пальцем Филиппыч. – Не спрашиваю, кто тебе так удружил, но согласись: всё равно страховка нужна. Не можем же мы наследить? Хотя бы перчатки!

– Да не собирался я туда лезть! – махнул рукой Андрей и, ощущая необъяснимый какой-то азарт, рубанул правду. – Интересно стало, как ты на ключ отреагируешь! Криминалисты выяснили – убийца слабый и высокий. Предполагают, что подросток, женщина… Или старик.

– Что-о?

Филиппыч вытаращился, как будто чем-то поперхнулся и не может дышать. Даже в отсвете направленного в землю фонаря, было видно, как его лицо заливает свекольный румянец возмущения. Он моргнул, согнал оцепенение и на долю секунды Андрею показалось, что старик сейчас расхохочется, но тот вместо этого нахмурился, сунул ему фонарик и запальчиво произнёс:

– Это я-то слабый? Я?! Да ты, я смотрю, совсем оборзел, Андрюха! Гляди!

И, сделав пару шагов вперёд, резко опустился на землю, упёрся ладонями в нижнюю ступень и вытянул ноги:

– Считай вслух!

И принялся отжиматься – быстро, размашисто, касаясь грудью порожка. Андрей стоял позади и послушно считал. Добравшись до двадцати, не выдержал и сказал:

– Филиппыч, хорош. Я всё осознал. Мне стыдно. Заканчивай выкаблучиваться.

– Ха! – ответил тот, проигнорировал требование и очередной раз согнул руки. Так бы, наверное, и отжимался до упада, если бы не раздавшийся внезапно скрип. Андрей повёл рукой, направляя повыше фонарь, Филиппыч сменил позу и переместился сначала на корточки, а потом и выпрямился в полный рост.

Дверь открывалась, тихонько поскрипывая. Пломба никуда не делась, только утопленный в пластилине язычок почему-то оказался повёрнутым вниз, а не перекрывал, как до́лжно, узкую щель, но при этом выглядел совершенно нетронутым. Распахнувшись во всю ширь, дверь коснулась деревянных перил и застыла. В сенях что-то грохнуло, застонали половицы, будто кто-то потоптался на месте, раздался глуховатый смешок и сразу за ним, кашель. Доски заскрипели под удаляющимися шагами и Филиппыч, хватая Андрея за локоть, напряжённо выдохнул в ухо:

– Ну так… Пойдём? Или как? Приглашают вроде.

Андрей кивнул, потом сообразил, что в полутьме товарищ, скорее всего, не видит этого жеста, но язык почему-то присох к нёбу. Пришлось вместо ответа шагнуть вперёд, подняться по ступенькам и войти в сени, стараясь ничего не касаться руками. Дверь сзади захлопнулась. Он дёрнулся, повернулся к Филиппычу, увидел в свете фонаря его ошалевшие глаза и сообразил, что тот не имеет к хлопку никакого отношения.

В этот момент в доме снова кто-то заходил и Андрей, поведя фонариком, двинулся на звук. Пересёк сени и зашёл в помещение, большую часть которого занимала русская печь. Там никого не оказалось – он осмотрел всю комнату, изучил стены и стол, стоящий, как и в старом доме, у окна…Даже зачем-то заглянул в горнило, но и там ожидаемо никого не нашёл. Тогда повернулся к ведущей наверх лестнице и в этот момент рядом кто-то вздохнул.

Вздрогнув, Андрей повернулся к Филиппычу, вместе с тем осознавая, что звук прозвучал совсем с другой стороны. Тут же дёрнулся обратно, мимоходом заметив, что волосы на затылке у старика стоят торчком, а глаза безумные, как у кота, которому устроили «самолётик».

Интересно, он также выглядит?

Словно ответом на прозвучавший мысленно вопрос, рядом раздался смешок. Направив фонарь влево, Андрей застыл с нелепо разинутым ртом. Рядом клубился квадратный сероватый силуэт, похожий на метрового полупрозрачного туманного йети. Черты лица и особенности фигуры различить было невозможно – энергетическая субстанция, из которой состояло существо, постоянно находилась в движении, вырываясь из тела крохотными язычками, наслаиваясь друг на друга и образуя участки с неоднородной плотностью.

Сообразив, что его заметили, существо хмыкнуло и пошевелилось, перетекая чуть в сторону, по направлению к лестнице, ведущей на второй этаж. Андрей, не решаясь глянуть на Филиппыча, двинулся следом, с трудом переставляя негнущиеся ноги, из-за чего едва не сверзился со ступеней и вписался лбом в стену. Зато пришёл в себя – шок прошёл, и ноющая от удара голова стала соображать куда лучше.

Верхний этаж оказался поделённым на три комнаты. Провожатый привёл их в среднюю – похоже, кабинет или библиотеку, подошёл к шкафу, полному каких-то очень старых судя по корешкам, книг и принялся что-то искать. Со стороны это выглядело довольно-таки необычно – объёмные тома сами собой выпрыгивали с полки и складывались стопкой на столе. Когда ряд опустел, в нише обнаружилась замаскированная под стенку дверца, из которой выскочила объёмистая тетрадь в кожаном переплёте и ненадолго зависнув в воздухе подлетела к Андрею и легла на предусмотрительно протянутые ладони.

…Большую часть обратного пути Андрей и Филиппыч провели в молчании – то и дело косясь друг на друга, покряхтывая и вздыхая, но не решаясь обсудить увиденное. Для них обоих произошедшее стало настоящим откровением. Андрей безостановочно крутил в голове слова, сказанные утром Борисовым: «…в разуме я своём уверен и не собираюсь убеждать себя, что мне всё показалось» и думал, думал… О том, что Толян, похоже, прав и именно столкновение с чем-нибудь необъяснимым, лучше всего говорит о человеческой адекватности мировосприятия. Потому что скептицизм хорош в умеренных дозах, в больших мало чем отличается от религиозного фанатизма. Да, «религия» у скептиков другого порядка: не вера, недоверие. Но как и фанаты разных богов, скептики часто стоят на своём, вопреки всяким доводам разума и логики. Потому-то сомнение, как и убеждённость, в руках одержимых легко превращается в оружие. Потому-то важно соблюдать баланс: слушать, смотреть и оценивать, стараясь быть отстранённым, не прогоняя случившееся через призму привычного или невероятного для него и других людей. Сложно, похоже, будет с этим делом.

В этот момент над их головами низко пролетела какая-то птица и Андрей встрепенулся, отбрасывая задумчивость. Филиппыч прокашлялся и заговорил сипловатым голосом:

– Может, винца по полстаканчика? Не пьянки ради, для успокоения нервов? Иначе не засну. У меня домашнее, старый товарищ из Крыма передал…

Они как раз подошли к задней калитке, выходящей в огород, Андрей положил руку на низенький забор и повернулся к товарищу, собираясь ответить, когда над головой снова раздалось хлопанье крыльев, громкое карканье и неожиданно рядом с ладонью уселся ворон.

– Кар!

Он произнёс этот звук так членораздельно и чётко, будто повторял за человеком, а не каркал, как обычная птица. Огромный, размером побольше курицы, глянцево-чернильный ворон бесстрашно смотрел Андрею в лицо, чуть задрав голову и, словно бы от любопытства, слегка приоткрыв клюв.

– Кар!

– Ты кто такой? – спросил Андрей, поражаясь бесстрашию птицы. – Что тебе надо?

Стоящий чуть позади Филиппыч шумно выдохнул и ответил вместо нахохлившегося вдруг пернатого:

– Бабкин он. Я его видел, когда на стройку в том году ходил посмотреть. А вот что надо… Чёрт знает, что там в этих птичьих мозгах творится?

Реагируя на едкое замечание старика, ворон встрепенулся, недовольно потряс головой, коснулся клювом перьев, охорашиваясь, расправил крылья и, взмахнув ими, очень внятно произнёс, выставляя вперёд четырёхпалую лапу:

– Мрак. Приятно.

Андрею ничего не оставалось, как только пожать костистую конечность. Ворон, пользуясь моментом, перехватил пальцами ладонь, уцепился клювом за рукав и полез вверх. Забравшись на плечо, ещё раз взмахнул крыльями и выдал:

– Домой!

– Ты прав, Филиппыч. Винцо не помешает.

Домой Андрей попал глубоко за полночь – сначала они, как и договорились, выпили по полстакана вина, потом, слегка придя в себя, решились обсудить случившееся – сравнить впечатления. А для того чтобы исключить возможность самообмана, записали подробно каждый свою версию на листах бумаги, вырванных Филиппычем из школьной тетради в клетку, и обменялись.

Убедившись, что оба видели одно и то же, облегчённо вздохнули – всё-таки шанс коллективного помешательства стремится к нулю – и со спокойной душой принялись изучать принесённую из дома старухи добычу. Это была пожелтевшая от времени тетрадь с выцветшими клетками, судя по всему, что-то вроде гроссбуха – аккуратным убористым почерком Кузнецова записывала в неё всех клиентов и посетителей, которых с 1949 года насчитывалось больше тысячи.

Имена, фамилии, даты рождения, краткие описания болезней или проблем – снабжённые неподражаемыми саркастическими характеристиками клиентов, явно свидетельствующими об остром языке и язвительной натуре старухи. Так, запись от 1957 года гласила:

«Поддуваева Анна Сергеевна, супруга крупного партийного работника. Обратилась с жалобами на неплодность. Привезла бумаги от врачей, подтверждающие неспособность к чадородию, однако после осмотра оказалась рожавшей и, больше того, изгонявшей плоды. Помогать ей отказалась. Без того много на мне, брать ещё и грехи нераскаявшейся лгуньи и убийцы собственных детей не хочу. Посоветовала взять ребёнка в детдоме, глядишь и смилостивится Бог, даст ещё своих. Уезжала, понося меня грязными словами. Да я и сама в долгу не осталась».

 На этом месте Филиппыч отодвинул тетрадь, широким жестом снял очки и воскликнул:

– А ведь я помню эту…даму! Красивая такая – беленькая вся, гладенькая, глаза, как синька! Останавливалась она в Великих Талках, у Проскуриной бабы Мани. Вся такая фифа – ни дунь, ни плюнь! Двух суток не продержалась, на второй день вернулась от Кузнецовой злющая, как будто на ежа села. Бабу Маню облаяла, собрала шмотки и тю-тю! Позвонила с телеграфа в город, и уже к вечеру за ней машину выслали.

– Вот что, Филиппыч, – широко зевнув, заговорил Андрей. – Ты же, наверное, многих из этой тетрадки знаешь? Давай, я её тебе на завтра… то есть, на сегодня уже… оставлю, а сам спать пойду. Я-то хотел ещё на свадьбу сходить, мало ли, вдруг получится там что-то узнать. А в понедельник ты мне тетрадь отдашь, когда я за Артёмом поеду. Почитаю, пока сын будет собираться. Вернусь, поделимся…выводами. Идёт?

– Идёт, – согласился Филиппыч, послушно захлопывая тетрадь. – Ты прав, поздно уже. Ступай, мать, наверное, распереживалась.

– Думаешь, не спит?..

– Мало ли. Кто знает?

Андрей вздохнул и поднялся, протянул ладонь ворону, который весь разговор расхаживал взад-вперёд по подоконнику и время от времени спускался на стол, брал из вазочки крекер, чтобы, вернувшись на место, положить перед собой и отклёвывать по крохотному кусочку. Из-за этого вся поверхность подоконника оказалась усыпана крошками – заметив это, Филиппыч покачал головой, встал из-за стола и пошёл за тряпкой, наводить порядок. Проходя мимо окна, Андрей ещё раз на прощание отсалютовал товарищу, Мрак на его плече солидарно каркнул и тот с усмешкой махнул им рукой.

Филиппыч угадал. Когда Андрей зашёл во двор, в одном из окон всё ещё теплился свет. Пришлось спешно засовывать ворона за пазуху – не хватало ещё, чтобы родители устроили скандал. Если они так отреагировали на одно лишь имя Кузнецовой, страшно представить, что будет, если они увидят её питомца. Поругаться можно и утром, а сейчас надо бы отдохнуть. К счастью, Мрак не стал протестовать, только пробурчал из-под куртки какую-то нецензурщину, вгоняя в ступор своим лексиконом.

Ай да бабка, ай да сучья дочь!

Мать встретила его поджатыми губами – она ждала, сидя на кухне и читая книгу у включённой настольной лампы. Слава богу, подходить и целовать на ночь не стала: увидев Андрея, резко встала, буркнула «спокойной ночи» и ушла к себе в комнату. И то хлеб.

Как он не пытался заснуть, ничего не вышло. В голову лезли мысли об убийстве Кузнецовой и избавиться от них не получалось. И ладно бы что-то дельное, так ведь какой-то бред! Не зря говорят: утро вечера мудренее. Подразумевая, что решать на ночь серьёзные вопросы не стоит – можно наломать дров. Но с другой стороны – это дело вообще ни под какую классификацию не попадает, так стоит ли судить о нём привычными мерками?

Вот интересно, это существо… Домовой? Мог ли он навести порядок в доме Кузнецовой после убийства? Мысль идиотская и нелогичная, да. Но ведь она ничем не хуже версии Борисова, что убийца мог остаться наводить после себя порядок! Будь преступление спланированным – он и так не оставил бы после себя существенных улик. В противном случае вряд ли бы рассуждал трезво. Да и йети этот туманный не позволил бы по дому шуровать – если уж менты наложили «кирпичей», то и одиночку домовик шуганул бы не хуже. Да, убийству он мешать не стал – бабка сама хотела смерти, а вот смотреть, как чужак шарится по его владениям, вряд ли бы согласился. К тому же Кузнецова наверняка дала своему «демону» какие-то указания. Непонятно, правда, чем она руководствовалась, если стерильная чистота наведена домовым. Жаль, он этого, скорее всего, не узнаёт.

Так он проворочался до шести утра и уснул, когда за окном уже начало сереть. Проснулся почти в обед, когда Мила зашла в комнату, со всех сил громыхнув дверью и проорала над ухом:

– Горяев, подъём! Сколько можно дрыхнуть? Скоро вечер! О! А это у нас тут кто?

 Андрей перевернулся с живота на спину, лениво продрал глаза и покосился в окно. Убедившись, что на дворе день, потянулся за лежащими на тумбочке часами и глянул время – будильник, который он завёл перед сном, сработает через пятнадцать минут. Застегнув на запястье ремешок, закинул руки за спину и выдал, глядя в потолок:

– Кофе.

– Гля, ты наглый! – восхитилась Мила, упирая руки в боки. – Ты и с женой ведёшь себя так по-барски? Не удивляюсь, что у неё после переезда в Брянск испортился характер!

– Ты по себе-то не суди, – скривился Андрей, усаживаясь в кровати. – Если бы я так вёл себя с Ириной, она бы на цыпочках ходила и угождала. Характер у неё от безделья испортился. От безделья, да от нехватки настоящих эмоций.

– Ха! – усомнилась сестра, но спорить не стала. Вместо этого ткнула пальцем за спину и поинтересовалась: – А про него ты мне ничего не хочешь рассказать?

– Про него-о? – Андрей повернулся к устроившемуся на спинке кровати Мраку, до сих пор сидящему в «спящей» позе – повернув голову назад и спрятав клюв в оперении, с закрытыми глазами. Правда, веко дёргалось, выдавая притворщика, – А что ты хочешь узнать? Познакомься, кстати: это Мрак.

Услышав своё имя, ворон перестал прикидываться спящим и встрепенулся, смачно зевнул, несколько раз взмахнул крыльями и повторил коронный номер – выставил вперёд лапу и произнёс:

– Мрак. Приятно.

– Фигасе, – вылупила глаза Мила, послушно пожимая предложенную конечность. – Я Мила. Взаимно.

Довольный выходкой, Мрак скосил сливовый глаз на Андрея, важно распушился и принялся чистить пёрышки клювом, то и дело поглядывая на зрителей: «Какой я молодец, правда?» Мила ошеломлённо потрясла головой и обратилась к Андрею:

– Откуда у тебя ворон Бабы-Яги?

– А почём ты знаешь, что это её? – сощурившись, ответил он вопросом на вопрос.

– Да все сельские знают! – фыркнула сестра и язвительно добавила. – Это же ты один такой…дикарь. Ничего не знаешь, ничего не видел. А местные хоть и бздят, но многие таскались в лес, одним глазком на строительство посмотреть. Даже папка ходил. Только ты маме об этом не проболтайся, я тебе по секрету сказала. Так откуда он у тебя?

– Шёл-шёл и нашёл, – скаламбурил Андрей, отметив про себя, что круг подозреваемых, похоже, включает в себя жителей обеих Талок – и Малой, и Великой. – Серьёзно говорю, не смотри на меня такими глазами. Заходил во двор к Филипычу, он опустился передо мной на калитку, лапу протянул, представился и когда я её пожал, залез на плечо.

Он замолчал, глядя на задумчивую Милу, с улыбкой рассматривающую разошедшегося от её внимания Мрака – с фанатичным педантизмом наводящего глянец на чернильное оперение и бросая на постель и прилегающий к ней пол, снятые с молоденьких пёрышек остатки белых «наконечников». Потом добавил, состроив просительную мину: