Читать книгу Возьми моё проклятие - Юлия Клыкова - Страница 6

Вечером, когда вся семья собралась на кухне, подозрения Андрея подтвердились – между матерью и Милой и впрямь произошла размолвка. Ссорились они и раньше, но никогда сестра не вела себя столь нарочито и пренебрежительно, подчёркнуто игнорируя мать и общаясь с ней только через посредников – отца или брата. При этом, старшая Горяева, вместо того чтобы осадить дочь, ведущую себя так вызывающе и по-детски, напротив, чуть ли не заискивала перед ней!

Один отец вёл себя непринуждённо – хохотал, рассказывал дурацкие бородатые анекдоты и спорил до хрипоты по любому поводу. Но в атмосфере общей напряжённости такое поведение сильно отдавало фарсом. К концу ужина Андрей окончательно уверился, что вместо родного дома случайно попал в психушку. Настроение, и без того не самое лучшее, ушло в минус.

Тогда, решив отвлечь всех, он принялся задавать вопросы о Кузнецовой. Думал разрядить обстановку, но вышло только хуже. Отец, до того громко хохотавший над собственными шутками, внезапно разразился руганью:

– Сдохла – туда ей и дорога! Нечего эту нечисть в моём доме поминать!

Как ни странно, обычно уравновешенная мать, ненавидящая скандалы и ругань, поддержала отца:

– Андрюш, да какая разница – кто убил? Она же была очень старая. Убили и чёрт с ней – теперь хоть в лес можно спокойно ходить…

 Пропустив мимо ушей последнюю фразу, Андрей покачал головой, удивляясь легкомыслию родителей. Ладно, предположим, на старуху им наплевать. Но неужели они не понимают – нельзя оставлять убийцу на свободе, особенно если он из местных! Или – «моя хата с краю, ничего не знаю»?

Нет, он не сказал вслух ничего подобного – зачем усугублять без того паршивое настроение скандалом? К чему выяснять что-то, продираясь сквозь дискуссии и склоки, когда он знает человека, который ответит на все вопросы спокойно и с расстановкой, без воплей и нравоучений?

Приняв решение, Андрей встал из-за стола, пошёл к себе в комнату, достал смартфон и позвонил Филиппычу. Ему повезло – сосед как раз собирался идти в баню, но искренне обрадовался звонку и пригласил составить компанию, обещая подождать. Довольный придумкой, он достал из сумки сменное бельё, полотенце и гель для душа и двинулся на кухню – попросить у матери пакет и забрать из холодильника купленное по случаю пиво.

Мила, похоже, уже ушла париться; на кухне остались моющая посуду мать, отец, почти без паузы перещелкивающий каналы, и Санька, равнодушно наблюдающий безумное мельтешение картинок. Услышав шаги, мать глянула на него, оценила «боеготовность» и качнула головой:

– Соскучился по баньке? Не торопись. Сейчас Мила выйдет, потом я схожу, а следом уже вы с отцом.

– Мам, да я с Филиппычем попарюсь. Уже договорился, он меня ждёт.

Эти слова пришлись матери не по вкусу – выключив воду, она вытерла мокрые руки о полотенце и неприязненно поджала губы:

– А кому отец баню топил? В кои-то веки приехал навестить и снова удираешь к этому старому хрычу!

Андрей лишь глаза закатил – о материнской нелюбви к престарелому соседу он прекрасно знал ещё с тех самых пор, как Шашков в начале девяностых годов купил домик по соседству с Горяевыми. Причины этой антипатии оставались загадкой – Матвей Филиппович, будучи, как и мать бывшим педагогом, со всеми вёл себя очень корректно и дружелюбно, не давая повода для претензий и ссор.

В другой день он не стал бы делать никаких замечаний, но напряжённая обстановка в семье так накалила его, что не сдержавшись, Андрей бросил резковато и зло:

– Для вас и топил. Или ты хочешь за компанию со мной попариться? Нет? А что так? Бать, ты правда обидишься, если я уйду в баню к Филиппычу? Может, слезу пустишь?

– А? – отец дёрнулся, на секунду отвлёкся от бессмысленного занятия и недоумённо взглянул на Андрея из-под очков. – Иди, конечно. Люд, ты чего воду мутишь? Ну, дружит Андрюха с Филиппычем, пусть дружит. Тебе что, плохо от этого?

Мать лишь руками всплеснула, но крыть ей было нечем – обидевшись, безмолвно отвернулась к раковине и снова включила воду. Вот интересно: что же такого натворил интеллигентный Филиппыч, если у неё от одного имени начинается истерика?

Кстати: со смертью «Бабы-яги» Филиппыч автоматически стал старейшим жителем Малой Талки. Правда, до ста сорока шести ему ещё коптить и коптить – полгода назад восемьдесят семь лет исполнилось. И всё-таки… Возраст.

До шестидесяти лет Шашков преподавал в Великоталкинской школе историю и географию – наверное, тогда и разругался с матерью. Когда Андрей пошёл в первый класс, бывший преподаватель жил в Великой Талке. В Малую перебрался спустя несколько лет: продал огромный дом в большом селе и купил хатку по соседству с Горяевыми. Вот тогда-то и началась дурацкая война, развёрнутая матерью.

В своё время Андрей задавал кучу вопросов, пытаясь понять причины её ненависти, но в ответ получал такую алогичную околёсицу, что становилось стыдно: неужели он выглядит болваном способным поверить в такую чушь? Взрослые часто недооценивают детей, отчего-то считая, что возраст добавляет ума. Но как показала жизнь – годы увеличивают опыт, но если нет мозгов, не будет и возможности грамотно оперировать информацией.

А ведь прежде всего из чувства противоречия он и сошёлся с Филиппычем. Сошёлся и не пожалел. Общаться с ним было сплошным удовольствием: каким-то чудом на склоне лет Шашкову удалось сохранить чистый незамутнённый разум, нетронутый надуманными обидами, старческой жёлчностью и обречённым ожиданием смерти. И это несмотря на то что он прошёл войну, сиротство и долгую одинокую жизнь! Но не скурвился – остался живым и смешливым, как ребёнок!

И то ли благодаря доброму нраву, то ли из-за занятий спортом и отсутствия вредных привычек, но выглядел Филиппыч значительно здоровее и моложе большинства начинающих Талкинских пенсионеров. Поставить, например, рядом с ним Горяева-старшего и любой незнакомый с ними человек, обязательно усомнится в старшинстве Шашкова.

Не удивительно: курить он бросил ещё сорок лет назад и тогда же начал бегать. По утрам местные частенько встречали старика на трассе, а у себя дома Филиппыч оборудовал настоящую тренажёрку – со штангами, гантелями и самодельным силовым комплексом.

Наверное, из-за всего этого, отношение к нему в селе колебалось от глубочайшего почтения до резкого неприятия. Сплетницы называли Шашкова не иначе как старым волокитой: по их мнению, мужчина, проживший почти девяносто лет бобылём, может быть только неисправимым гулякой, оставшимся у разбитого корыта. Даже здоровый образ жизни, ухоженный огород и аккуратный, собственноручно обшитый деревянной вагонкой домик, эти сороки толковали как стремление к популярности у молодых женщин.

У Филиппыча подобные домыслы вызвали лишь загадочную улыбку: несмотря на кажущуюся мягкость, круг общения он «фильтровал» твёрдой рукой, не пуская в него случайных или неприятных людей. Поэтому молодые бабы, которых и впрямь вокруг старика всегда крутилось в достатке, дальше калитки не попадали.

– Вот как опаскудюсь настолько, что зад станет лень самолично подтереть, так и женюсь, – комментировал своё поведение Шашков. – А пока я их спрашиваю: за что ты полюбила меня, милая? Ну, они думают, что я дурной и начинают бояться…

 Но дурным Филиппыч точно не был, и несмотря на близящийся к концу девятый десяток, жил куда насыщеннее и активнее, чем многие пятидесятилетние. Чего стоили одни только отлучки из села, причинами которых, женщины, видящие в мотивах самых невинных поступков любовь или секс, естественно, тоже считали отношения с какой-нибудь бабёнкой.

На самом деле, большую часть времени, проведённого вдали от зорких глаз Талкинских сплетниц, Шашков колесил по России в поисках какой-то архивной информации и не раз гостил у Андрея, в Брянске. Об этих поездках Филиппыч говорить не любил, он и не настаивал и единственное, что знал о расследовании – то как-то связано с ВОв. Уж больно старинные документы хранились в скромной картонной папочке с надписью: «Дело №»…

Дом Шашкова находился по правую руку от Горяевых и выходил фасадом на улицу. Был он маленьким, аккуратным, облицованным лакированной вагонкой, крытый самодельной деревянной черепицей и окружённый высоким штакетником. Собаку у Филиппыч не держал, потому что:

– Помру, а его куда? Вряд ли кто-то из местных захочет забрать. Жаль животину! Да и что у меня воровать-то?

Поэтому когда Андрей зашёл во двор, его встретила гробовая тишина. Закрыв калитку изнутри на ключ, убедился, что свет в доме погашен и направился прямиком в баню. Филиппыч уже вовсю орудовал в парной – как только Андрей открыл дверь, в лицо ему хлынула густая волна душного воздуха. Старик стоял у печи с полным ковшом кипятка – поздоровался кивком и выплеснул очередную порцию воды на раскалённую каменку. Горячее облако пара рванулось из печного нутра и повисло у потолка молочно-белой пеленой, волосы затрещали от жара, кожа мгновенно покрылась крохотными капельками влаги, а по спине, щекоча, потекла струйка пота.

Повалившись рядышком на полок, они уставились в пространство расфокусированными взглядами и какое-то время сидели молча. За это умение молчать, слышать и говорить важное Андрей очень любил старика и обязательно при каждом посещении родителей заходил в гости.

Бывает настроение – говорить не хочется, но и одному оставаться невмоготу. Не все люди умеют молчать правильно: часто затишье говорит о напряжённости, обиде или равнодушии. С Филиппычем тишина звучала иначе. Казалось, он считывает настроение на самом глубоком уровне и легко подстраивается под человека. Так вышло и в этот раз – старик заговорил только после того, как они по очереди отлупцевали друг друга вениками и Андрей, выудив из бочонка с холодной водой принесённую бутылку пива, расслабленно уселся обратно.

– Что, с женой полаялся? – полюбопытствовал, наблюдая, как запрокидывая голову, он делает первый глоток.

От неожиданного вопроса Андрей поперхнулся и пиво пошло носом – скривившись, отставил бутылку, помотал головой и только после этого спросил:

– С чего ты взял?

– Так пиво же принёс, – охотно пояснил Шашков, – Хотя не дурак вроде, знаешь, что в бане нельзя. Притом пиво дорогое. У нас в магазине такое не продают. Значит, родители ни при чём. Из города вёз. Жена?

– Да ты просто Шерлок Холмс, Филиппыч, – усмехнулся Андрей. – Ладно, угадал. Жена.

– Поживёшь с моё, не только Холмсом – и Ватсоном, и собакой Баскервилей побываешь, – сострил Филиппыч. – Что случилось-то?

– Что, что… Бабья дурь случилась. Давай, не будем о ней говорить, а? Как вспомню – глаз дёргаться начинает.

– Глаз – это серьёзно, – согласился старик. – От нервов все болезни. Давай не будем. А о чём будем?

– Ну, например… О Кузнецовой. Как тебе такая тема?

– Хм…

Услышав эту фамилию, Шашков сощурился и вперился в глаза Андрею: явно понял о ком речь. Впрочем, это ни о чём не говорило – вполне возможно, фамилию Филиппычу сказали полицейские. Хотя… Будучи старейшим жителем Малой Талки, он просто обязан знать её лично!

– А что это ты, Андрюшка, замашки ментовские вспомнил? Никак расследованием решил заняться?

Андрей вдохнул: он прекрасно понимал, что Филиппыч угадал случайно – выстрелил наугад в небо и попал в утку. Но как же ему это удаётся? Ведь постоянно так угадывает! Жаль, что словам Борисова Филиппыч идеально подходит на роль подозреваемого – высокий, пожилой… Старуху, вероятно, знал. С другой стороны – ну какой из него убийца? Главное, зачем? Пусть даже бабка и правда была богатая. На что ему её деньги в почти девяносто лет?

И всё-таки не стоит сильно с ним откровенничать. Если человек к восьмидесяти семи годам не изрисован по уши синим граффити, то прежде всего, это говорит о его уме. А не о законопослушности. Уж в чём, а в уме Филиппычу не откажешь.

Но вслух эти мысли Андрей высказывать не стал. Лишь съюморил, с нарочито-серьёзным видом грозя пальцем:

– Ты, Филиппыч, хвостом не крути. Спрашиваю – отвечай. А то решу, что замешан в этом деле.

– Я? – изумился старик. – Замешан?

И захихикал искреннее и по-детски – щуря глаза, хватаясь за живот и раскачиваясь из стороны в сторону. Отсмеявшись, икнул, вытер выступившие на глаза слёзы и покрутил головой:

– От же ты остряк! Ладно, спрашивай, чего хочешь знать! Тока давай, в дом пойдём. Чего тут торчать?

В доме у Филиппыча было уютно и чисто: глядя на обстановку, даже не верилось, что хозяин этого жилища, старый холостяк. Бывшая владелица – Лидия Фёдоровна Дольцева, известная на всю округу рукодельница оставила после себя множество вышитых крестиком гобеленов, вязаных скатертей и салфеток, дорожек, пледов и наволочек. Покупая дом у её детей, Шашков, кроме стен и кучи старомодной мебели получил весь этот ворох хендмейда – серванты и комоды позже заменил на новые, а рукоделье оставил и пользовался им с огромным удовольствием, не хуже заправского дизайнера сочетая этнические элементы с современным декором.

На кухне, за накрытым красно-белой клетчатой скатертью столом, с чашкой чаю в руках, Филиппыч подтвердил догадку Андрея: Кузнецову он знал лично. В войну, ещё будучи мальчишкой, ходил однажды по её приказу к партизанам – Баба-Яга отловила его у своего дома и послала предупредить, что приведёт за собой немцев. Пусть, мол, готовят засаду. Те и приготовили – кого-то захватили в плен, кого-то убили…

– Припёрся к ней лейтенантик и говорит: ты, бабка, знаешь, где они. Ты-то старая, смерти не боишься, так мы половину села расстреляем, если не поможешь. Она согласилась. А я как раз недалеко крутился. Лейтенант, когда понял, что бабка их сдала, считай всю обойму в неё и разрядил. А я спас. Вот только в благодарность она…

На этом месте Филиппыч замолчал, тяжело вздохнул и, пододвинув заварочный чайник, налил себе ещё чаю. Андрей терпеливо ожидал продолжения, но заговорив, собеседник почему-то обошёл стороной подробности спасения. Завёл речь о другом.

– До конца войны мы с ней оставались при отряде. Она даже орден Славы первой степени получила.

– Это за какие же подвиги? – поразился Андрей.

– За какие… – огрызнулся Филиппыч, – За такие! Ведьма она!

Настроение у него испортилось – он больше не горел желанием развивать тему и Андрей не стал настаивать, решив, что эти сведения можно будет уточнить через Борисова. К делу они, скорее всего, отношения не имеют, а всё же интересно.

Между тем Филиппыч рассказал, что после войны Кузнецова много лет зарабатывала знахарством. Люди к ней приезжали часто, да не простые: сплошь чиновничьи жёны, часто с детишками. Останавливались в селе – у себя бабка их не привечала, и каждый день ходили на какие-то процедуры. Хвалили очень. Много хороших слов говорили. Но местным Кузнецова наотрез отказывалась помогать. Даже за деньги. А как перестройка началась, то и приезжих стало поменьше, потом и вовсе как отрезало.

– А что до убийцы, если уж тебе интересно моё мнение, – резюмировал Шашков. – Так наш это кто-то. Как пить дать.

– Почему так решил?

– Ну так нашли-то её в воскресенье. Да не первой свежести, пусть и не сильно попортившейся. Стало быть, денёк-другой пролежала. Изба, говорят, была холодная. Вот и сохранилась. Получается, убили в ту субботу или пятницу. А в эти дни у нас никого на селе из чужих не было, точно тебе говорю. Сейчас ведь весна – тишь да глушь. Любой приезжий человек на виду. Летом дачники и реконструкторы попрут, другой разговор. А нынче муха пролетит – уже всё село знает.

– А гости? На свадьбу? У Самойловых много родичей в других регионах. Когда они начали приезжать?

– Свадьба? Не, мимо. Первые гости явились в эту среду. А кто здесь в ту пятницу был из неместных? Ну, сестра твоя. Она в четверг вечером приехала. Назад её Вовик Самойлов отвозил, в субботу. Он как раз в город ехал. Ещё к Самойловым племянница заглядывала. Та, что с Миланой раньше дружила. Она сейчас тоже в Староберезани живёт.

– А, Жданова. Маринка.

– Ну, она уже трижды как не-Жданова, как говорят. Но да, она. Правда нынешней её фамилии я не знаю.

Андрей задумался – озвученный Филиппычем расклад пришёлся ему не по нраву. Если с Кузнецовой расправился кто-то из своих… Значит, убийца шастает где-то по округе. Паршиво. А интересно – эта не-Жданова и есть Бодайко? Борисов заявил, что на пятницу у неё алиби, а он и не уточнил, где она была. Надо бы пробить вопрос с фамилией да поинтересоваться у Тольки подробностями её алиби.

– Значит, ты уверен, что это кто-то из своих?

– Не уверен, – поправил Андрея Филиппыч. – Предполагаю. Но я с биноклем по полям не хожу и тайных лазутчиков не высматриваю. Одно дело, убийство спонтанное. А если кто-то тщательно готовился? Знаешь, сколько у неё было денег? О-о-о! Она такой дом себе прошлым летом отгрохала!

– Кстати, что за дом-то? Родители не очень-то хотят о ней говорить. Чуть что, сразу в крик.

– Это, наверное, потому что после того, как ты у бабки в гостях побывал, несколько дней болел. Температура поднялась под сорок, два дня сбить не могли. Чуть не помер. И кошмары тебя потом ещё почти год мучили.

– Да? – по-настоящему изумился Андрей. – А почему я ничего не помню?

И подумал: так может и правда – эти воспоминания плод воспалённой фантазии? И тут же засомневался – и так может быть, но ведь пережитый страх лучше всего объясняет и жар, и кошмары. Так что пока нет иных сведений, будет придерживаться старой версии – память не врёт. Кроме странного перевоплощения Кузнецовой и необъяснимой трансформации малинового пирога, конечно. Но их можно объяснить чем-то вроде гипноза.

– А я почём знаю? Тебе виднее. – пожал плечами Филиппыч. И неожиданно предложил: – А хочешь, к бабке сходим?

Потом поднялся из-за стола, собрал грязные кружки, подошёл к раковине, включил воду и принялся тщательно оттирать их от чайного налёта. Андрей наблюдал за этими манипуляциями с посудой молча, чуть хмурясь и спросил, дождавшись, когда собеседник обернётся:

– Пиво пил я, а в голову, смотрю, ударило тебе… Да?

– Так а много ли мне надо, в моём-то возрасте? – в тон ответил Филиппыч. – Давай, не хмурься! Ты же ещё не видел её хоромы? Вот и посмотришь!