Читать книгу Мадлен - Юлия Негина - Страница 6

Следующим вечером ко мне зашла Тамара. В этом не было неожиданности, это у нее один из ритуалов: сходить в салон красоты, пробежаться с собакой по парку, вечером с Ириной и Максом спуститься в подвальчик послушать джаз, ну и по последней моде на толерантность и политкорректность раз в неделю навестить убогого протеже подруги – программа минимум, ничего личного. Тем не менее я в предвкушении обязательно брился и менял треники на джинсы.

– Где т-т-твоя шапка и перчатки? Холодно же. Нужно купить оренбургский платок.

– Да тут недалеко добежать, хотя ты прав – колотун стоит который день. Я кое-что принесла нам к чаю. Знаешь, что это?

– Выглядит как печенье.

– Это не просто печенье, это Мадленки. Читал Пруста? Считается, что он первый понял ассоциативную природу памяти. Запах печенья, которое ты ел в детстве, может пробудить целую гамму воспоминаний. Собственно, так он и написал: «В поисках утраченного времени». Многие говорят – слишком затянуто, а я обожаю!

– Готовить по рецептам из художественных книг – это п-п-проявление ф-ф-ф-фанатизма.

– Не спорю. И это лучшая форма одержимости!

Она накрывает на стол, садится, сдувает золотой локон со лба, тонкими пальчиками берет блюдце так, что мизинец торчит вбок, подносит чашку к губам, всегда обветренным, а над губой у нее – родинка, и у меня аж мурашки бегут по спине.

– Что? Что ты так смотришь? – и она хватается за салфетку, думает, я гляжу на крошки на губах или джем на щеке. Тогда я отворачиваюсь и пялюсь в окно, потому что чувствую, как уши у меня краснеют.

– Собираюсь завтра пойти на митинг, сниму репортаж, – продолжала Тамара, – Представляешь, они хотят блокировать интернет, под видом борьбы с терроризмом.

Она говорила про митинг в поддержку свободных от контроля соцсетей и тайны переписки. Я прекрасно представлял, что это будет из себя представлять, однажды я вместе с Ириной был на таком. Санкционированный. У меня вызывало много вопросов уже то обстоятельство, что перед тем, как возмутиться несправедливостью, люди обязаны спросить на это разрешения у тех, чьими действиями они и возмущены. Мой первый и последний митинг представлял из себя противоречивое зрелище: цветная толпа – сотни и, наверное, даже тысячи довольно молодых, стильно одетых людей с креативно выполненными, обнаруживающими образованность авторов, транспарантами: «так плохо, что даже интроверты здесь», «говори, что думаешь, но только дома и только шепотом», «не выходи из комнаты, не допускай ошибку», сходились на площади, пройдя через узкое горлышко металлоискателя. Поорать мотивирующие слоганы предлагалось под строгим присмотром, на огороженной забором и оцепленной вооруженным спецотрядом по периметру площадке. Как овечки в загоне, бараны со спиленными рогами, предаваясь священному гневу, мы оставались подконтрольными. Сюда не вышли авторы законов, против которых мы протестовали, официальные СМИ не посвятили событию ни минуты эфирного времени. Митингующие, чувствуя себя дерзкими и непримиримыми, по сути разговаривали сами с собой; добровольно войдя в озаборенное пространство, мы уже сложили свое идеологическое оружие. Тебе указали место: «вот здесь кричи, сюда выпускай пар, а потом иди и дальше работай! И ни шагу в сторону», и ты подчинился. Кто после этого будет тебя слушать, кто будет с тобой считаться?

– Хоть я и не питаю иллюзий по поводу того, что есть стопроцентная приватность переписки в соцсетях сейчас… Но теперь они хотят обязать любой мессенджер предоставлять информацию о пользователе при первом же запросе ФСБ. Когда я вижу к какому тоталитаризму все скатывается, у меня буквально земля уходит из-под ног.

Я, видимо, не смог удержаться от того, чтобы скользнуть взглядом по собственным, беспомощно свисающим с табуретки ногам, и тем пробудил в ней ту самую прустовскую ассоциативную память:

– Ах, да, у меня же есть для тебя подарок! – заявила она и протянула мне золотистый сверток, перетянутый красной ленточкой, – С новым годом!

Я пошуршал и извлек оттуда пару синих шерстяных носков с имбирными человечками.

– Не-не-не ожидал, спасибо.

– Будешь носить?

– Конечно.

– Я себе тоже такие купила. Есть в имбирных человечках что-то революционное, и это мне нравится.

Я понимал все оттенки Тамариного настроения уже по тому, как она обращается с посудой. Сегодня она особенно гремела чашками. Страшно тянуло до нее дотронуться, но я не смел, все во рту пересыхало и пульсировали виски.

– У т-т-т-тебя кровь, – я испугался, когда у нее из носа упало три крупных капли прямо в чашку с чаем.

– Черт, опять! – Тамара схватила кухонное полотенце и побежала к раковине, – у тебя есть лед в морозилке? И вата? И перекись?

В итоге после десятиминутной суеты в ванной, она с турундочкой в левой ноздре полулежала на моей кровати и прикладывала то к переносице, то к затылку пакетик со льдом.

– Сейчас остановится, у меня бывает такое, – это она меня успокаивала, чувствовала себя виноватой, не догадывалась, что я счастлив, как идиот от того, что она лежит на моей кровати, а сижу рядом. Я мечтал, чтобы у нее кровь шла подольше, хотя это жутко эгоистично.

– У меня недавно началось кровотечение прямо в душе, да еще электричество вырубили, представляешь, как назло, именно в тот момент, когда я намыливалась. И вот я в замкнутом пространстве, в темноте, вся в пене и в крови – весело, да? Но я теперь знаю, что делать: аскорутин, аминокапроновая кислота… Это уже хорошо заученный алгоритм, а не чрезвычайные меры на фоне паники, как это было вначале.

– А д-давно у тебя к-кровотечения?

– Недавно. Раньше никогда такого не было.

– А ты?

– Что я?

– Ты всегда был… ну, я имею в виду…

Она кивала на мои ноги.

– Па-па-па-парализован?

– Да.

– Нет, не всегда.

Ей было трудно разговаривать, рот заполнялся кровью и приходилось сплевывать. Потом она посмотрела на меня очень внимательно, я даже подумал, что она никогда не смотрела на меня так долго, не отворачиваясь. Обычно же все через некоторое время отводят взгляд – не принято глазеть на инвалида. А сейчас она взгляд не отрывала, словно увидела меня впервые, как будто все время, что мы знакомы, она просто пробегала мимо и бросала «привет!» на ходу, а тут остановилась.

– Расскажи про свое детство, – попросила она.

– Я не помню, – признался я, – не помню, как это про-про-произ-зошло. Я родился н-нормальным и занимался плаванием, в футбол все время гонял с ребя-ребятами во дворе. Потом что-то про-произошло. Но я не помню. Говорят, бывают вы-вы-вытеснения.

– Совсем-совсем не помнишь?

– Не-а.

– Везет! А я вот слишком много помню… Есть вещи, которые лучше вообще забыть, перестать чувствовать. Но это никуда не уходит, сидит в тебе и сжигает. Мне кажется, я тоже в чем-то парализована. Может быть, в том, что не могу как следует разозлиться. Мне кажется, что если я позволю себе разозлиться, то это выйдет из-под контроля, и я переубиваю всех – столько во мне злости, Алик! Ты и представить себе не можешь. А ведь с виду я милая девушка, не так ли?

Тамарка зажмурилась, как будто от боли, и по лицу шли красные пятна. Когда злилась, она поджимала губы, словно запрещала себе говорить лишнее. Мне невыносимо хотелось ее обнять.

– Полежи со мной! – вдруг попросила она, и я чуть не задохнулся от изумления.

– Что молчишь? Приляг со мной! Это же твоя кровать. Что-то мне так грустно…

Я думал, у меня сердце стучит так, что слышно за стенкой у соседей. Я подтянулся и пересел на край кровати.