Читать книгу В плену ослиной шкуры - Юлия Пан - Страница 3

– Привет, Оливия! – бодро поприветствовал Райан.

– Привет, Райан, – ответила Оливия и уже приготовилась отвечать на его дежурные вопросы.

– Как прошел твой день? Что делала сегодня? – не замедлил спросить Райан.

– Всё у меня хорошо. Сегодня ушла с работы пораньше, чтобы уделить больше времени книге.

– Как движется процесс написания книги?

– Тоже неплохо. Постепенно знакомлюсь со своей главной героиней. К счастью, вокруг ее имени постоянно вьются какие-то разговоры, так что недостатка в информации нет. Сложно пока разобрать, где правда, а где вымысел. Но за эту неделю я сблизилась с одной медсестрой, которая постоянно ассистировала Тае. Так мне удалось узнать довольно забавные подробности ее обучения.

– Это здорово. Я рад, что у тебя всё получается.

– Но пока что всё равно мне сложно. Так как всё же большая часть персонала недолюбливает Таю. Порой рассказывают такие неприглядные подробности, что невольно зарождаются мысли, что в этот раз моя героиня будет отрицательным персонажем.

– Если это окажется так, что будешь делать? Будешь искать другого героя или начнешь писать другую книгу?

– Нет. Я не имею привычки бросать начатое и питать неприязнь к тому, что я делаю. Я всегда люблю своих персонажей и всегда найду кучу аргументов, чтобы объяснить их поступки.

– Это очень интересно. Я думаю, это по-христиански.

«Ого, это что-то новое…» – подумала Оливия. Она настолько привыкла к его дежурным репликам, что уже даже не обращала на них внимание. И тут такое неожиданное замечание.

– Могу я спросить, ты веруешь в Бога? – последовал не менее странный вопрос.

Оливия насторожилась. Вопрос веры она считала более чем интимным и поэтому обычно старалась избегать подобных тем. Но ей на секунду показалось, что Райан как будто нарочно искал возможность выудить у нее эту информацию. И сделал это так неуклюже… Немного поразмыслив, она ответила:

– Да, я верю в Иисуса Христа. Я приняла эту веру и крестилась, когда мне исполнилось восемнадцать. Ты, я так понимаю, тоже?

– Да, – ответил он, не скрывая своей радости.

Лицо Райана просияло такой улыбкой, что Оливия впервые всерьез задумалась над тем, что по другую сторону экрана сидит всё же живой человек, а не робот. В этой секундной улыбке мелькнуло какое-то особое тепло. Как будто он узнал в ней очень дальнего друга.

– Это здорово, – ответила Оливия и сама удивилась тому, как наигранно она это произнесла.

Между экранами повисла пауза. Оливия не могла понять, чего это они так друг на друга уставились. Да еще с такими маслеными улыбками, что она сама захотела двинуть себе и ему по носу, чтобы прийти в себя.

– Мы сегодня будем заниматься английским? – еле выдавила Оливия.

– О, конечно! – возбужденно ответил Райан, словно пробудившись от сна. – В прошлый раз мы остановились на шестнадцатой странице. Давай закончим с этой темой, а потом перейдем к новому модулю, или, если хочешь, можем просто пообщаться… То есть попрактиковать пройденную грамматику в разговоре. А новую тему начнем на следующем занятии. Если, конечно, ты не против.

– То есть мы сегодня не будем проходить новую тему?

– Это зависит от тебя. Сделаем так, как скажешь.

Оливия заметила, как на его чуть впалых щеках мелькнуло смятение, а по длинной шее, как на ниточке, подернулся кадык. Видимо, он смутился. «Что-то странно он сегодня себя ведет», – с подозрением подумала Оливия.

– Дай подумать… – ответила она и через несколько секунд ответила: – Хорошо, давай начнем новую тему со следующего занятия.

Райан так широко улыбнулся, что Оливии стало немного жарко от этого. «Надо же, как обрадовался… – хмыкнула она про себя. – Даже не подумал замаскировать свое довольное лицо. Посмотрим, куда он клонит».

« – Доктор Майер, а где ваша очаровательная ассистентка?

– Вы что, сегодня один?

– Как провели выходные? Были в театре? А с кем?

С тех пор как появилась Тая, на голову Фридхофа сыпались со всех сторон шутки и подколы. Прямо удивительно, как легко и быстро весь коллектив единогласно начал подтрунивать над этой парочкой. А всё началось с того, что Тая убедительно попросила доктора Кайзера оставить ее под крылом Фридхофа, когда ее вдруг неожиданно отправили в другую операционную ассистировать другому анестезиологу. Другой анестезиолог был вообще странный. Во время операции он беспардонно растекался по мягкому стулу и закидывал ноги на наркозный аппарат. Несколько раз Тая пыталась протиснуться к пациенту, стараясь не задеть это наглое развалившееся на стуле тело анестезиолога. Всякий раз, когда Тая пыталась пройти между его стулом и стеной то ли к пациенту, то ли к процедурному столику, этот другой анестезиолог вздыхал и кисло кидал ей в лицо какую-нибудь недовольную фразу типа «Ты еще скажи, что мне нужно подвинуться». Может быть, еще и поэтому в тот день при каждом удобном случае Тая сбегала к доктору Майеру, брала стул и снова садилась рядом с ним. Она делала это с такой искренней наивностью, и ей даже в голову не могло прийти, что со стороны это может натолкнуть людей на какие-то неправильные мысли. Тая свято верила, что всем должно быть ясно без пояснений, что она бегает за Фридхофом исключительно как за своим учителем. Он ведь гораздо старше ее, да к тому же женат, так что всё всем должно быть понятно: их связывает именно обучение. Тая совсем не стыдилась того, что постоянно околачивалась рядом с Фридхофом.

– В этом нет ничего странного, – сказала она однажды Рите. – Доктор Майер – умный и опытный врач. Даже если бы он стал меня избегать, я бы всё равно гонялась за ним, пока не научилась бы всему, что он знает. Все молодые и неопытные врачи когда-то проходят этот путь.

– Не бери в голову, – успокоила ее Рита. – Всем просто скучно, вот они и пошучивают над тобой. До твоего прихода всё было слишком предсказуемо и обыденно. Все практиканты учились у разных анестезиологов. И только ты осмелилась заявить, что хотела бы всё время быть рядом с доктором Майером. Смешно просто смотреть, как ты и он идете вместе по коридорам или сидите вместе в операционном зале. Всё время вместе. Прямо не разлей вода.

Тая и не думала этого отрицать. Она действительно ходила хвостом за Фридхофом и в точности старалась повторить все его действия. Он надевает перчатки, и она надевает. Он дезинфицирует руки, и она дезинфицирует. Он жует мармеладки на перерывах, и она жует. В операционном зале Тая сидела рядом с Фридхофом и записывала за ним чуть ли не каждое слово. Говорить они могли бесконечно. Конечно, если есть столько важных тем, которые им нужно было обсудить. Фридхоф рассказывал ей о видах миорелаксантов, об опиоидных обезболивающих, о том, как пользоваться перфузорами, и многое другое. В этой профессии слишком много важных тонкостей, которые просто необходимо знать. Тая внимательно слушала и запоминала. В ответ она рассказывала ему всё, что успела прочитать дома по его наставлению. В чём разница «Порше» от «Ауди», и каким пациентам лучше подавать газ с синей крышкой, а каким с желтой. На все шутки со стороны хирургов ни Тая, ни Фридхоф не реагировали всерьез.

– О чём вы там всё время бубните? – ворчали хирурги. – Работать мешаете.

– Доктор Майер, я с вами говорю.

– Бесполезно. Он нас не слышит.

– Нужно что-то делать: мы его теряем.

– Им надо рты зашить.

– Доктор Майер, я уже третий раз вас прошу опустить операционный стол чуть ниже. Вы нас совсем не слушаете с тех пор, как появилась госпожа Воронкова.

Фридхоф жал на кнопку пульта управления, и после того как операционный стол опускался до нужного уровня, снова поворачивался к Тае и продолжал листать с ней анестезиологический справочник.

– …то есть ты просишь пациента открыть рот и по высоте нёбных дужек приблизительно определяешь, насколько сложной будет интубация, – как можно тише пояснял Фридхоф.

– А это что? – так же шепотом спрашивала любознательная Тая, тыча пальцем в красочный справочник.

– Это классификация объективного статуса больного. Она была разработана американским обществом анестезиологов. Здесь как раз всё расписано. Можешь почитать. А вот тебе еще три медикамента для самостоятельного изучения.

После этой фразы Фридхоф лепил цветные наклейки с названиями препаратов в блокнот Таи. В обучении доктор Майер был как самый типичный немец – структурированным и последовательным. Он каждый день давал Тае по три препарата для изучения, ни в коем случае не больше и не меньше. Так же началось и знакомство с наркозным аппаратом: с первых трех показателей на мониторе. Через две недели Фридхоф уже как на экзамене уточнял у Таи, что значит каждая цифра на мониторе, как ее поднять или снизить.

– Всё должно быть постепенно: от простого к сложному, – говорил он. – Сегодня ты держишь маску над лицом больного, а завтра учишься плотно прижимать ее к щекам. Ни в коем случае не торопись. И если не поняла, то перечитай и переспроси. Не бойся задать вопрос, даже если тебе кажется стыдным такое спрашивать. Анестезиология – это не просто наука, это целое творчество. Наркоз – это как самолет. Очень важно правильно взлететь, а потом совершить мягкую посадку. Если ты сделаешь с самого начала всё как положено, то во время полета будет меньше неприятных сюрпризов. Хотя и их никто не отменял. Так что всегда нужно быть начеку. Не переживай. Ты всему научишься, я вижу, как ты стараешься.

Он дружески хлопал ее по плечу, ободряя при каждом ее действии. Тая действительно прилагала максимум усилий, чтобы постигнуть эту непростую науку. Каждый вечер и каждую свободную минуту она сидела за учебниками и справочниками. Огромным преимуществом Таи над другими практикантами было ее безоговорочное послушание. Она безукоризненно выполняла все задания и запоминала всё с первого раза. Любо-дорого было порой смотреть на то, как Фридхоф со своей ассистенткой стояли посреди операционного зала и в четыре руки ловко распутывали кабели, шнуры, системы и бинты. Как будто играли на фортепиано в четыре руки. Такие между ними установились гармония и понимание, что прямо песня, а не работа. Через пару месяцев Тая настолько изучила повадки Майера, что по одному только взгляду понимала, что ему нужно. Не успевал он повернуться, как она уже стояла с наполненным шприцем акринора. Она с точностью знала, на каком модуле какие параметры устанавливать, чтобы Майеру было привычнее и удобнее. Знала, как заполнить протокол так, чтобы Фридхоф не смог отличить ее писанину от своего почерка. А потом между ними и вовсе установился свой язык, который другие сотрудники не могли понять.

– Сегодня мы поедем на «Порше», – говорил Фридхоф, включая на всю мощь десфлюран. – Только будем ехать аккуратно. Нельзя гнать, и лучше включить глушитель.

Когда после операции пациент открывал глаза и легко давал себя экстубировать, Тая улыбалась и говорила:

– Табло «Пристегните ремни» погасло. С мягкой посадкой вас, коллега.

А бывало, что аппарат искусственной вентиляции начинал громко пищать, и больной начинал беззвучно кашлять.

– Вот она, грубая посадка, – говорил Фридхоф Майер и издавал шум тормозящих колес. – Ну, что ж, и такое бывает. Главное – что все живы.

Наблюдая за тем, как работает Фридхоф, Тая даже не пыталась скрыть своего восхищения. И ее восторженные слова всегда звучали так искренне, что в них не пролеживалось ни капли лести.

– Как вы так просто находите вены? – обычно говорила она. – Как будто раскаленной иглой в мягкое масло. Доктор, как это у вас так легко получается проводить блокады? Как здорово! А меня научите? А вы долго этому учились?..

Ко всем этим словам Фридхоф относился без особого смущения. Не зазнавался, но и не делал вид, что ему это мешает. Он смотрел в ее огромные глаза без дна и видел в них только детскую радость и безграничный энтузиазм. И именно это, как ни странно, забавляло его. Он по-отцовски трепал ее по шапочке и ободрял:

– Придет время – и ты всему научишься.

– Не могу поверить, что я смогу помнить столько деталей одновременно, – отвечала Тая.

– Сможешь. Все мы так начинали. И тоже не верилось, что можно успевать одной парой рук расправлять провода, управлять аппаратом, держать маску, громко звать пациента, чтобы он дышал, и в эту же секунду слушать, как тикает аппарат, подключённый к другому пациенту, находящемуся за дверью в ожидании своей очереди. Вот почему наша профессия никогда не бывает скучной. Ну или почти никогда не бывает.

Тая понимающе улыбалась. Она поняла, что под словом «почти» Фридхоф подразумевал долгие и унылые операции на щитовидной железе. Обычно при таких операциях ничего особенного не происходит. Лицо пациента накрывают простынями, так что ничего нельзя увидеть даже при всём желании, и время тянется как резина. Так, по крайней мере, кажется, если сидеть на наркозе одному. Но теперь Фридхоф имел верную ученицу, и именно на эти скучные «щитовидные» операции приходилась львиная доля лекций. Вот почему именно эндокринные хирурги больше всех подшучивали над Фридхофом и Таей.

– Тая, а ты умеешь печь пироги? – спросил как-то один ассистент хирурга во время операции.

– Доктор Майер любит сладкое, – поддержал его главный хирург.

– Да. Я умею, – с наивной простотой отвечала Тая, а потом поворачивалась к Майеру и говорила: – Я могу вам испечь что-нибудь, если хотите.

И в эту секунду раздавались смешки, а Фридхоф оборачивался к Тае и как ни в чём не бывало говорил:

– Вот смотри, у нас упало давление. Что нужно делать в таком случае?

Тая как будто и в самом деле не понимала, над чем все так забавляются. А Фридхоф, в свою очередь, делал вид, что ничего не слышит. Только однажды им всё же пришлось ответить на постоянные передёргивания. Как-то раз, когда те же эндокринологи накладывали швы, главный хирург на пару с ассистентом с пристрастием подняли тему взаимоотношений Майера и Таи.

– Будь осторожнее, – шаловливо сказал ей главный хирург. – У доктора Майера есть жена, и она очень ревнивая.

– Это не причина останавливаться, – улыбнулся молодой ассистент. – Да, Тая?

– О чём вы говорите? – недоуменно ответила Тая. – Доктор Майер уже совсем старый.

И прежде чем зал взорвался всеобщими возгласами и смешками, Тая, переполненная испугом от собственных брякнувшихся слов, резко повернулась к стоящему рядом Фридхофу.

– То есть… – растерянно начала она. – Я совсем не это имела в виду. Боже мой, что я сказала? Это всё мой ужасный немецкий. Я хотела сказать, что вы меня намного старше. Не старый, а старше. То есть я имела в виду…

И тут все присутствующие разразились хохотом в один голос.

– Ой, всё понятно! – хохотал операционный медбрат.

– Поздно оправдываться. Доктор Майер столько сил на тебя потратил, а ты вот как…

– Мы всё поняли. Можешь уже ничего не говорить.

– Вот вам и спасибо, доктор Майер.

– Нет, ну вы это слышали?

Пока все забавлялись и бросали во все стороны шутки, огромные глаза Таи стали невероятно синими и покрылись блестящей пеленой. Сложив руки в замок у груди, она умоляюще смотрела на Фридхофа и пыталась объясниться. Но эти проказники-хирурги так хохотали, что больше не дали возможности Тае и слова произнести. Заметив ее смятение, Фридхоф улыбнулся и по-отцовски потрепал ее по плечу.

– Всё в порядке, – сказал он. – Я понял, что ты имеешь в виду. Всё правильно. Не обращай на них внимание. Им просто скучно.

Фридхоф сам был не прочь побаловаться, но при этом всегда знал, где и когда нужно быть серьезным. Поэтому он никогда не переступал черту дозволенного. И в этот раз, когда Тая готова была расплакаться от чувства вины, он нежно коснулся ее плеча и принялся успокаивать. Он уже давно заметил, что зачастую Тая всё понимает буквально. Может быть, так сказывается другая ментальность или же недостаток знания немецкого языка.

– Не переживай, – сказал он ей, когда они вывозили пациента. – Ты привыкнешь к их шуткам. Им просто делать нечего.

– Но дело в том, что я не считаю вас старым, – сказала Тая, опустив глаза.

– Я знаю. Это уже не важно. Посмотри лучше на пациента. У него губы чуть посинели.

Тая принялась тормошить больного.

– Господин Мюллер! – громко позвала Тая. – Господин Мюллер, дышите глубоко!

– Господин Мюллер! – с выражением подхватил Фридхоф. – Господин Мюллер!

– Э-э-э… – ответил Мюллер и открыл глаза.

Фридхоф подмигнул Тае:

– С мягкой посадкой, коллега».

Оливия уже хотела было выключить ноутбук, как вдруг в уголке всплыло окошко. Райан прислал сообщение в чате. Прежде чем открыть диалог, она посмотрела на время. Два часа ночи в Цюрихе, значит, в Чикаго только восемь вечера. По субботам у Оливии обычно не было занятий по английскому, и Райан никогда не давал о себе знать вне учебного времени. Оливия покрутила курсором над окошком. «Открыть? – спросила она себя. – С чего бы ему писать в такое время? Дай угадаю. Наверное, прислал мне что-то для самостоятельного изучения. Он это сделал, потому что такой заботливый учитель? Нет. Прошло уже тринадцать занятий, и он прежде ни разу этого не делал. Значит, он ищет повод начать со мной общаться вне учебного времени. То есть что бы это значило? Так, я сейчас открою. И если там какая-нибудь полезная ерунда для изучения английского, то всё с ним понятно. А если всё станет с ним понятно, что тогда делать? Что я обычно делаю, когда мне становится всё понятно? Обычно я незаметно прерываю общение с теми парнями, с которыми всё понятно. Потому что рано или поздно встанет вопрос об отношениях. Ах, жаль будет терять такого учителя. А вдруг с ним ничего подобного не возникнет? А вдруг возникнет, и что тогда? Тогда надо ответить себе: нужны мне какие бы то ни было отношения сейчас, даже с самым хорошим парнем? Правильно, не нужны… И что я опять творю? Человек просто прислал мне сообщение. Я еще даже не знаю, что там. А что тут знать? Как обычно начинают все парни? Правильно. Присылают что-то нейтральное, чтобы в случае, если девушка повернется спиной, не было так больно самолюбию. Или как обычно еще поступают мужчины, когда девушка отказывается? Начинают говорить своим знакомым и друзьям, что она дура дурой. Странная и сложная, и вообще хорошо, что не связался с ней. Так сказать, Бог уберег его от меня. И при этом не важно, живет парень в Америке, в Европе или под ледниками в Антарктике; в этом вопросе они все одинаковы».

Вот чего на самом деле Оливия никогда не могла понять: как мужчина, который совсем недавно закидывал ее комплиментами и пылко признавался в любви, вдруг меньше чем за неделю так кардинально менял свой взгляд? А может быть, всё дело в том, что ей не везло: притягивало к самовлюбленным идиотам, которые не могли с лёгкостью признать свое поражение. Или, может быть, в этом мире на самом деле перевелись хорошие мужчины?

Подведя курсор к мигающему окошку, Оливия наконец кликнула по нему. Открылся диалог, а там:

«Привет, Оливия. Это темы следующих двух занятий», – две короткие строчки, два прикрепленных документа и махающий ладошками желтый колобок.

– И что прикажете с этим делать? – сказала Оливия себе, загрузив документ.

«Спасибо», – написала она в ответ.

Через секунду под ее коротким сообщением мигнула его фотография. «Прочитал, – усмехнулась она. – Ну? Давай теперь напиши: «Пожалуйста. Как дела?»

Только она так подумала, как в диалоге замигали точки и фраза «Райан набирает сообщение».

«Пожалуйста», – пришел ответ. И за ним следующее сообщение: «Как дела? Как прошел день?»

Оливия рассмеялась.

«Спасибо. Всё хорошо», – быстро настрочила она, а потом вышла из диалога и захлопнула ноутбук.

Встав с нагретого рабочего места, Оливия побрела на кухню. Еще чашка кофе, еще одна глава, и спать. Она снова заверила себя, что ни в коем случае не должна кого-то впускать в свою жизнь. Достаточно было неприятных отношений в прошлом. Нельзя же быть такой дурой, чтобы надеяться, будто какой-то парень из Чикаго окажется лучше тех, кого она уже успела повстречать на жизненном пути. В любви ей повезло только однажды. А точнее, это была горячая и преданная дружба. Может быть, и была между Оливией и ее первым парнем любовь, только она была совсем другая. Стоило Оливии упомянуть себе о своем первом парне, как снова все ее внутренности сковало чугунными тисками. Столько лет прошло, но до сих пор от мыслей о нем ее грудь начинала гореть, словно ей внутрь заливали раскаленный свинец. Перед глазами снова предстало его юное и красивое лицо. Он всегда будет всплывать в ее памяти как шестнадцатилетний подросток. Слёзы сами собой накатились на ресницы, и Оливия поторопилась отвлечься. Ей нельзя ни на секунду оставлять свои мысли в свободном плавании.

Оливия поспешила вернуться в комнату и снова уселась на диван, накрыла ноги пледом. Одну подушку подложила под спину, другую подушку на колени. Потом на эту подушку огромный атлас по анатомии, а на него ноутбук. В ее квартире было целых три стола, но Оливия никогда не работала за столом. Даже будучи школьницей и студенткой, она никогда не делала домашнее задание, как все нормальные люди, за письменным столом. Более того, она искренне не понимала тех, кто может сосредоточиться в таком неудобном положении: ноги свисают, спина горбится, попа костенеет на стуле, хоть десять подушек подложи под себя. И совсем другое дело – на раздвинутом диване. Ноги вытянуты, укрыты пледом. Потом, часа через полтора, можно поджать ноги под себя, и сразу экран ноутбука поднимется на уровень глаз, что обычно очень даже кстати после долгих рабочих часов. Спине мягко, и она не горбится. Шея не затекает, как при работе за столом. Короче, прелесть. Вот это называется устроить свое рабочее место. С этими мыслями она с удовольствием проделала всю процедуру по новой. И вот она уже в своем теплом гнёздышке. Подушки, плед, атлас по анатомии, открытый ноутбук, подключенный к сети питания. Значит, ничто не будет ее отвлекать во время литературного процесса. И только она так подумала, как поняла, что забыла захватить заваренный кофе с кухни. Оливия досадливо вздохнула. Ну почему в жизни столько боли? Только она собралась лениво выбираться из своего гнездышка, как в эту минуту на экране снова высветились непрочитанные сообщения.

«Что делаешь? Как идет процесс написания книги?» – писал Райан.

Оливия поджала губы. Теперь эти сообщения оказались как нельзя кстати: нужно кому-то рассказать о ее нелепой ситуации. А там, глядишь, полегчает, и она сможет работать без кофе или всё же пересилит себя и попрется на кухню.

«Привет, – начала она стучать по клавишам. – Ты можешь себе представить: я как раз села на диван, укутала ноги пледом, положила подушку под спину, а потом другую на колени. На эту подушку атлас, а на атлас ноутбук. Всё так хорошо началось. Я даже не забыла подключить ноутбук к розетке. И тут такой облом: я забыла взять кофе из кухни. Вот что теперь делать? Сижу и думаю: пойти за ним или продолжать работать без кофе? Если идти за кофе, то придется заново выстраивать свое рабочее гнездышко. А если просто начать работать, то без кофе я выдохнусь уже на пятой странице. Короче, жизнь – такая непростая штука…»

В ответ на ее такое длинное сообщение растянулась длинная пауза.

«Так тебе и надо! – хихикнула Оливия. – Сам напросился. Не люблю короткие мимолётные беседы. Теперь сиди и думай, что со мной не так, а я все-таки схожу за кофе».

Раскидав подушки и плед, Оливия снова нехотя выбралась с дивана и побрела на кухню. Кофе уже остыл, и пришлось заварить новую чашку. «Когда я работаю, всё вокруг должно быть по максимуму хорошо. Даже если это просто кофе», – сказала она себе. Когда она вернулась, на экране уже мелькало новое сообщение от Райана:

«Ты забавная. Не приходилось еще встречать таких». Следом пришел смеющийся колобок.

«Приятно, – ответила Оливия. – Мне сейчас нужно работать. Спасибо, что прислал темы следующих занятий. Только вот я не пойму, зачем мне это сейчас нужно. Но всё равно спасибо».

«Я подумал: раз ты такая старательная ученица, то, может быть, ты захочешь ознакомиться с учебным материалом заранее?»

«Очень мило. Может быть, тогда я сама всё это выучу и отменю все занятия с тобой?» – написала Оливия, закончив предложение подмигивающей рожицей.

«Не думаю, что ты это сможешь сделать», – подмигнул ей в ответ Райан.

«Почему такая уверенность?»

«Я просмотрел твой профиль. Просмотрел всех твоих учителей и заметил, что у каждого учителя ты берешь ровно сорок уроков. Не важно, какой язык ты учишь, ты берешь ровно сорок занятий у каждого преподавателя. А со мной ты провела всего тринадцать. Так что рано нам еще прощаться».

«Почему у меня вдруг появилось такое чувство, что за мной шпионят?» – и в конце задумчивая желтая рожица.

«Я тут подумал, может быть, мы могли бы стать с тобой друзьями. Почему бы и нет? Мне с тобой очень интересно».

«Вот как, значит. Давай лучше останемся на своих местах».

«Что ты имеешь в виду?»

«Давай ты останешься моим учителем, а я твоей старательной ученицей. Так всё более-менее понятно и легко. А в дружеских отношениях слишком много тонкостей и подводных камней».

«Что ты такое говоришь?» – написал он после недолгой паузы.

«Я говорю то, что думаю о дружбе между парнем и девушкой; ее не бывает. Так что зачем нам становиться друзьями? Ты ведь всё равно потом рано или поздно признаешься мне в симпатии. А если вдруг во время общения поймешь, что я не та, кто тебе нужен, то прервешь общение. Но ведь у настоящих друзей так не бывает. А если такое произойдет, то это не дружба вовсе, или, по крайней мере, не настоящая дружба. Тогда зачем мне тратить время на то, что не настоящее?»

«Ты довольно странная».

«Я знаю, но зато как ученица я очень прилежная. Ты ведь сам это заметил. Так что давай ты просто будешь моим учителем. Ты ведь не против обучать странных?»

«Я лучше пойду спать».

«Не ври. У тебя еще рано для сна. Ты ведь ложишься в половине двенадцатого».

«Теперь ты за мной следишь?»

«Нет. Ты сам мне это сказал на одном из занятий. Правда, до сих пор не пойму, зачем».

«Спокойно ночи».

Оливия прямо услышала, с каким испугом он это написал. Она внутренне торжествующе рассмеялась и закрыла диалог.

– Подружили – и хватит, – сказала она себе и снова открыла свою книгу. Ей еще предстояла долгая ночь, так как за прошедшую неделю она успела многое разузнать о Тае. Оливия включила диктофон, на который она незаметно записала разговор с Ритой, когда они в очередной раз мило беседовали на кухне.

« – …медсестры – они и в Африке медсестры, – зазвучал голос Риты. – Они повсюду одинаковые. Поработают чуток, наберутся опыта и потом ходят и на новеньких практикантов фыркают, глаза закатывают. Почти все с легкостью позволяют себе обсуждать врачей. И скажу тебе по совести, что нередко старые медсёстры считают себя намного умнее любого врача. Они не упустят возможности продемонстрировать свое превосходство. Часто самоутверждаются за счет новеньких. Обсуждают и сплетничают между собой, делая при этом такие важные лица, какие могут позволить себе только светила науки. Короче, есть за нами такие грешки. Я себя из этого списка не исключаю. Признаться, мне порой самой нелегко с этим бороться. А по поводу Гардуллы я тебе вот что скажу: она женщина уже в летах, прошла многое, видела многое. Как медсестра имеет большой опыт, поэтому частенько позволяет себе много лишнего. Именно с нее чаще всего начинается моббинг новеньких практикантов. Если кто-то попадет к ней в немилость, то она быстро настроит весь коллектив против этого человека. Гардулла уже знает, как это сделать. У нас была одна практикантка из Кореи. Звали ее Ли. Она проходила у нас практику с последующим трудоустройством в нашу клинику. Но ей не дали здесь житья. Девочка была совсем тихая и несмелая. Она не могла за себя постоять. Доктор Франкос и Гардулла просто затравили ее. Что там случилось на самом деле, я не знаю. Но у Агнесс Франкос есть плохая привычка бить по рукам. Гардулла этому научилась от нее. Но с Таей всё было иначе. Через полтора месяца обучения доктор Майер решил, что Тая уже в состоянии работать одна. И вот представь себе ситуацию: в первый рабочий день Таю поставили работать с Гардуллой. Пациент уже лежит на операционном столе. Гардулла уже обмотала его проводами, подклеила кучу электродов и к приходу Таи как раз пыталась поставить венозный катетер. Тая просмотрела историю болезни, потом завела обычный диалог с пациентом. Гардулла уже трижды пыталась поставить катетер, и всё безуспешно. Бывают такие пациенты, у которых вены чёрт знает какие. Тогда Тая взяла другой катетер и принялась искать вены на другой руке. Гардулла прямо взбесилась и даже не думала это скрывать. «Там нет вен. Я уже смотрела. Я уже почти всё сделала. Не трогай там ничего», – сказала она Тае в приказном тоне. Тая никак не отреагировала. Через несколько секунд на запястье больного Тая таки вошла в вену. Закрепив пластырем катетер, она сказала Гардулле, чтобы та подсоединила к катетеру систему. Гардулла прямо позеленела от злости, но говорить ничего больше не стала. Но это еще не всё. Во время введения наркоза Тая приказала Гардулле ввести сто миллиграммов пропофола, на что Гардулла ответила, что такому пациенту стоит вводить сто пятьдесят. Тая твердо повторила: «Сто миллиграммов». Гардулла опустила лицо и с такой яростью надавила на поршень, что бедный пациент вскричал от боли. От пропофола вены жжет, поэтому с ним нужно быть аккуратнее. После этого Тая достала из кармана телефон и набрала нашу старшую медсестру. Без скандала и возмущений Тая вежливо попросила прислать ей другую медсестру. «Я сейчас не могу объяснить, потому что я уже с пациентом. Потом всё скажу. А сейчас пришлите мне кого-нибудь кто смог бы мне помочь транспортировать пациента в операционную. Если можно, пришлите Риту». Когда я туда пришла, то увидела, как Гардулла, проходя мимо Таи, нарочно толкнула ее плечом. Тая уже стояла над головой спящего больного и готовилась ввести ларингиальную маску, поэтому никак не отреагировала на этот дерзкий жест. Гардулла с легкостью такое выкидывает, многие уже на это жаловались. Но когда операция закончилась, Тая прямиком пошла к начальству и в красках расписала, как некомпетентно ведет себя Гардулла. В конце она добавила, что подобное поведение может очень навредить пациентам. И хотя Гардулла успела нажаловаться на Таю первой, всё равно свою порцию выговора она получила. Но и это еще не всё. После рабочего дня Тая подождала Гардуллу у выхода. Отозвав медсестру в сторону, Тая строго сказала: «Если вы еще раз позволите себе меня толкнуть или говорить со мной в грубом тоне, да еще при пациентах, я поступлю с вами подобным же образом. Вы у меня свое еще как получите. Я делаю вам первое и последнее словесное предупреждение, а потом начну действовать вашими же методами. Я тоже умею бить по рукам, толкаться и всё такое прочее. Если нам придется работать вместе, то лучше сотрудничайте со мной. В конце концов, я хоть и молодой, но всё-таки врач, и ответственности на мне лежит больше. Вам всё понятно? Моббингом я вам заниматься не дам».

После этого короткого разговора Гардулла присмирела. По крайней мере, внешне она уже вела себя сдержаннее. Мы все были в шоке, что кто-то посмел дать отпор этой мадам. Мы от кого угодно это могли ожидать, но не от госпожи Воронковой. Тая только с виду выглядит кроткой и тихой, но в ней что-то есть такое… Я даже не знаю, как объяснить. В ней есть стержень и какая-то неведомая сила духа. Я иногда думаю, что ей наверняка пришлось многое пройти в жизни.

– Странно всё это, – прозвучал голос Оливии. – Ты одна из немногих, кто отзывается о Тае хорошо. В основном ее обвиняют невесть в чём. Говорят, что она хамка, драчунья, легкомысленная девка, воровка и даже разлучница. Она ведь разрушила семью Фридхофа, хоть это ты не станешь отрицать?

– Я во всё это не вникаю, – ответила Рита. – Говорю только то, что знаю. Гардулла просто та еще стерва, вот и плетет интриги. Личная жизнь Фридхофа и его отношения с Таей меня тоже особо не интересуют. К тому же тяжело верится, что именно Тая разрушила семью Фридхофа. Она вообще очень долго воспринимала Фридхофа исключительно как своего наставника. Сначала у Таи намечались отношения с Томасом Кайзером. Какое-то время они были вместе. Все даже думали, что Тая угомонит этого бабника. Так сказать, наденет на него поводок. Но потом всплыла эта история с украденными часами, после чего Томас сразу сбежал невесть куда, а Таю закрыли до суда за решетку. Вот тогда Фридхоф сам проявил максимум заботы о ней. Уже тогда стало ясно, что он неравнодушен к ней.

Оливия задумчиво хмыкнула и перевела разговор:

– А что случилось между Таей и Агнесс?

– Ох! – вздохнула Рита. – Вообще-то это не моё дело…

– И всё-таки, что там случилось? Неужели Тая правда накинулась на Агнесс чуть ли не с кулаками?

– Ой, нет. Всё было совсем не так…»

Оливия выключила диктофон. Что там было дальше, она запомнила до мельчайших деталей. Чуть поразмяв пальцы, Оливия приступила к работе.

Через четыре с половиной часа она снова глянула на табло с часами. Уже пять утра. В окно легко просачивались нежно-розовые нити рассвета. Кисти рук онемели, а пальцы уже охватывала судорога. Такое с ней бывает часто. Это значит, что пора уже на сегодня заканчивать. Оливия еще раз пролистала наверх документ и перечитала окончание только что дописанной главы.

«Тая ворвалась в комнату для переодевания. Она чувствовала, что еще немного – и у нее лопнет мочевой пузырь. Справив нужду, она уже хотела было мчаться обратно в операционную, как вдруг до ее слуха донеслись чьи-то жалобные всхлипывания. Тая вышла из кабинки, обошла шкафчики и увидела сидящую у окна девушку. Из-за того, что девушка сжалась в тугой узел, она выглядела совсем крохотной. Тая узнала в плачущей их новую практикантку Ли, которая работала у них уже около трёх недель. Ли, как и большинство азиаток, была маленькой и щуплой. При разговоре избегала смотреть в глаза и стыдилась своего немецкого, хотя говорила она уже весьма бегло. Тая подошла к Ли и, взяв ее за руку, принялась успокаивать.

– Что с тобой такое? – спросила она. – Тебя кто-то обидел? Дома что-то случилось? Ты в порядке? Почему ты плачешь?

Ли замотала головой и заверила, что у нее всё хорошо, а слёзы, мол, у нее из-за аллергии на пыльцу. Глупое было оправдание, и Ли сама это понимала, но, видимо, она посчитала, что лучше уж выглядеть глупой, чем кому-то довериться в этой клинике. Тая обняла ее, как старшая сестра, и та разревелась еще сильнее.

– Ой, какая страшная у тебя аллергия… – поглаживая ее по плечу, тихо сказала Тая.

Ли продолжала реветь до тех пор, пока слёзы совсем не иссякли. Отогревшись на груди у Таи, молодая практикантка оттаяла. Откинув все страхи, Ли рассказала Тае причину своих слёз.

– Я еще никогда не работала в окружении европейцев. И это мой первый опыт, – хлюпая носом, сказала Ли. – Сейчас у меня складывается такое впечатление, что все швейцарцы и немцы – очень грубый и невоспитанный народ. Хотя я всё же пытаюсь найти объяснение их такому странному поведению.

– Кто тебя обидел? – спросила Тая.

Ли утерла слёзы бумажной салфеткой и посмотрела на Таю, словно желая убедиться, можно ли доверять этой девушке.

– Всю эту неделю я работаю с доктором Франкос и медсестрой Гардуллой, – наконец заговорила Ли. – Доктор Франкос не давала мне даже к аппарату подойти. Машет на меня руками, нервничает и кричит, чтобы я ничего не трогала руками. Даже если я просто хочу надеть перчатки, она встает передо мной и кричит, чтобы я ничего не делала, ни к чему не прикасалась, и не мешала. Сегодня я хотела вытащить провод, который застрял между колесами лафета. Я ведь ничего дурного не хотела. Доктор Франкос подлетела ко мне и ударила меня по рукам. Нет, это было совсем не больно физически, но было так неприятно и унизительно. Она это сделала при медсестрах. А медсестры, ты ведь уже знаешь, идут на поводу у врачей. Агнесс накричала на меня и ударила. После этого медсестра Гардулла решила, что и ей так можно. Когда мы въезжали в операционную, Гардулла так сильно толкнула меня, что я вылетела за порог. Я старалась держаться из последних сил. Всю операцию я простояла у наркозного аппарата, не смея двинуться. Я не знаю, как это объяснить, но у меня так горела рука, по которой доктор Франкос ударила. После того как она так сделала, я почувствовала, что меня будто парализовало. Мне теперь кажется, что я совсем ничего не смогу делать. Я даже не знаю, получится ли у меня теперь хотя бы заинтубировать больного. После операции пришла Гардулла с другим медперсоналом. Видимо, она успела на меня нажаловаться. Видела бы ты, с какой насмешкой они на меня смотрели. А потом началось: со всех сторон меня стали пихать медсестры. Гардулла стала орать, что я не там стою, не туда иду. Если держу руки в карманах, ее это раздражает. Если хочу помочь, она отталкивает меня и говорит, чтобы я держала свои руки при себе. Я просто не знаю, что мне делать. Моя еще не измененная ментальность не позволяет мне дать отпор, так как я выросла и училась в Азии, там нас с детства приучали к почтению к старшим. И у нас не принято бить по рукам. То есть не принято бить по рукам и по лицу. Потому что это убивает личность человека. Всё это, конечно, бред. Я ведь в другой стране, и тут другие порядки. Мне просто нужно время, чтобы привыкнуть. Со временем я стану сильнее. Но сейчас мне так тяжело, что я не могу удержаться от слёз…

Боль с новой силой хлынула из глаз Ли.

– Ты не должна к этому привыкать! – не выдержала Тая. – Как ты могла такое позволить? Какая бы ни была ментальность, это грубо и дерзко – бить и толкать. Ты что такое творишь?! Ты ведь врач. Почему ты позволяешь с собой так обращаться?!

– Я ведь здесь совсем новенькая. Я думала, что если я буду стараться и помогать, то они увидят моё желание и оформят меня официально на работу. Я слышала, что доктор Кайзер старается помогать иностранным врачам в начале их пути, – вытирая щеки от слёз, сказала Ли.

– Никакая работа не стоит того, чтобы вот так унижаться и мучиться, – возмутилась Тая. – Посмотри на себя. Ты ведь умная девушка. Одно то, что ты так быстро освоила немецкий, на котором я еле мямлю, говорит о том, что ты очень способная. Это не они тебе нужны, а ты им. Через год или два ты станешь опытным врачом, а Гардулла на всю свою жизнь так и останется медсестрой, пусть у нее хоть пятьдесят лет опыта за спиной. У каждого есть свое место. Ты врач, и не забывай об этом, где бы ты ни была.

Ли слабо улыбнулась и подняла на Таю раскрасневшиеся глаза.

– Ты правда так думаешь? – спросила она.

– Что тут думать? Ты ведь окончила медицинский университет, проработала на родине целых два года. У тебя всё получится. Ты сможешь.

– Спасибо, – горячо выдохнула Ли. – Прости меня, что я сначала думала о тебе плохо.

– О чём ты? – приподняла брови Тая.

Ли снова тяжело вздохнула и сказала:

– Ты не помнишь нашу первую встречу? Я тогда сидела в фойе и ждала собеседования. И случайно увидела, как ты без спроса вошла в кабинет шефа. Вид у тебя был такой, будто ты пряталась от кого-то, и я сразу же тебя заподозрила в неладном.

Тая опустила глаза и покраснела.

– И ты никому об этом не рассказала? – понизив голос, спросила Тая.

– Нет, – покачала головой Ли. – Я потом услышала, как доктор Майер говорил по телефону с шефом и сказал, что ты не нашла нужную папку.

– Да? – преодолевая икоту, протянула Тая. – Он так и сказал?

– Да. И я поняла, что тебя просто послали найти какие-то документы. А я такая глупая, сразу же придумала себе невесть что. Думала, что ты решила обворовать шефа. Так стыдно. Особенно сейчас, когда я вижу, какой ты хороший человек. Так что прости меня.

– Нет, не стоит, – остановила ее Тая. – На самом деле…

Над их головами запищал динамик внутренней связи, и тонкий голос юной медсестрички перебил Таю:

– Второй зал к послеоперационной уборке, пожалуйста. Второй зал.

Где-то в другом помещении встрепенулись санитарки. А Агнесс и Гардулла вывозили из второго зала проснувшегося пациента. Значит, у них обеих минут через пять будет небольшой перерывчик. Тая посмотрела на динамик, и слова, которые она хотела сказать, тут же растаяли на губах. Вместо этого Тая взяла Ли за руку и спросила:

– По какой руке она тебя ударила?

Ли, как маленькая девочка, чуть надула губки и приподняла правую руку.

Тая принялась легко поглаживать ее по ладони.

– Я благословляю твою руку, – заботливо произнесла Тая. – Пусть сила с небес сойдет на твою руку. Пусть Бог исцелит твои раны и сотрет след от удара. Пусть твоя рука будет открыта, чтобы дарить добро этому миру. Пусть в твоих руках будет способность качественно выполнять твою работу. Пусть твоя рука спасет жизни многих людей. Аминь.

Ли с изумлением уставилась на Таю.

– Так делала моя мама, каждый раз, когда со мной происходило что-то плохое, – улыбнулась Тая. – Сейчас, когда я вспоминаю молитвы мамы, я уверена в том, что именно благодаря им я не сломалась.

Ли вложила в ладони Таи свою левую руку.

– За эту руку тоже так помолись, – хлопая глазами, прохлюпала Ли.

Тая расхохоталась.

– Нет, не смейся, – сказала Ли. – Мои родители всегда учили меня тому, что слова, сказанные от всего сердца, имеют огромную силу и власть. Я знаю, что ты не такая, как все здесь. Я чувствую, что ты искренняя. Помолись за мою другую руку.

Тая улыбнулась и повторила всю ту же процедуру с левой рукой.

– Теперь пойдем работать, – сказала Тая.

– Нет. Я сегодня отпросилась уйти пораньше.

– Хорошо. Тогда до завтра.

Ли чуть склонила голову в знак благодарности.

– Я тебя всегда буду помнить, – сказала она Тае.

Тая еще раз похлопала ее по плечу, а затем, переобувшись в чистую пару жёстких тапок, вышла за дверь. Только она оказалась за порогом, как добрая улыбка сошла с ее лица. Она решительно направилась на кухню, зная, что эти две уже дуют кофе из своих бокалов. И она не ошиблась. Переступив за порог, она с ходу же предъявила им свои возмущения.

– Что вы себе позволяете? – дрожа от гнева, сказала Тая. – Кто вам дал право распускать руки? Это называется моббинг. Это противозаконно.

– Что ты кричишь? – дерзко отреагировала Гардулла. – Вообще не понимаю, о чём ты говоришь.

– Всё вы понимаете, – чуть повысив тон, сказала Тая. – Кто вам сказал, что вы имеете право так обращаться с новенькими практикантами. А вы, Гардулла, вообще забываетесь. Вы медсестра, а госпожа Ли – врач. Вы не имеете права ее толкать!

– Я не понимаю твой ужасный немецкий. И не ори тут, – парировала Гардулла. – Работаешь тут чуть больше месяца, а уже устанавливаешь свои правила.

– Гардулла права, – встряла Агнесс. – Я работаю тут врачом с самого основания и знаю, какие бывают последствия вмешательства новеньких практикантов. Если что-то случится, я буду потом отвечать.

– И какая же из причин позволяет вам распускать руки? Вы могли бы сказать словами. Мы тут не в зверинце.

– Не указывай мне, что делать, – брякнула Агнесс. – Я не собираюсь перед тобой отчитываться. А если что-то не нравится, то поезжай на свою Украину и там качай свои права.

Глаза Таи налились кровью. Голос ее дрогнул, и она заговорила по-русски.

– На мою Украину? Что вы имеете в виду? А вы сами откуда?

– Я не понимаю, что ты там несешь, – ответила Агнесс на немецком.

– Всё вы понимаете! – вскричала Тая снова на русском. – Думаете, если прилетели сюда двадцать лет назад и сменили имя и фамилию, то превратились в швейцарку голубых кровей? Ни звучная фамилия, ни цивилизованное место не смогли искоренить из вас провинциальные замашки. То, что вы бьете слабых по рукам, уже говорит о том, что вы так и остались невоспитанной деревенщиной. И сколько вы из себя ни стройте мадам, вам это не поможет.

– Закрой свою пасть! – полоснула вдруг Агнесс на русском. – Я никому не позволю так с собой разговаривать.

– А я не позволю вам устраивать тут моббинг.

– Кто ты такая, чтобы что-то позволять или нет.

– Я прежде всего такой же человек, как и вы. Вы с собой не даете плохо обращаться, тогда и вам нельзя так обращаться с другими. И на правах обычного человека я заявляю, что не дам вам заниматься притеснением других молодых сотрудников. Не думайте, что если вы тут долго работаете, то можете делать всё, что вам вздумается.

– Одно моё слово – и ты вылетишь отсюда как пробка, – перебила ее Агнесс.

– Не переоценивайте свои возможности. Я вас не боюсь. И вы для меня не представляете никакой угрозы. Хотя бы потому, что я молодой и развивающийся специалист. У меня много сил и гибкий ум. Если я захочу, я буду бороться до конца. И если я сейчас начну действовать вашими методами, то у меня будет больше преимуществ, чем у вас. Так что хватит мне угрожать.

Агнесс выскочила из-за стола и нервно швырнула чашку с кофе в раковину. Проходя мимо Таи, она нарочно ткнула ее плечом, на что Тая моментально отреагировала. Она уцепилась за плечо Агнесс.

– Еще раз меня толкнете – и я толкну так, что вам мало не покажется. Знайте, что я не с Азии, и не такая, как госпожа Ли. Меня воспитывали иначе, и я не посмотрю на то, что вы старше, и на все ваши заслуги в медицине. Я буду защищать себя на простом основании, что я такой же человек, как и вы.

Гардулла подскочила и прижала руки к груди.

– Ой! – возопила она. – Что тут творится! На помощь!

– Закрой рот, Гардулла, – приказным тоном бросила Тая, выпустив локоть Агнесс.

Агнесс злобно фыркнула и вышла за дверь. Тая прошла за стол и налила себе кофе. Подняв глаза, она посмотрела на напуганную Гардуллу, которая всё так же стояла, прижав руки к груди.

– Что стоишь? У тебя перерыв окончился, а у меня начался. Так что можешь идти.

Гардулла рванулась к двери.

– Гардулла! – окликнула ее Тая.

Медсестра машинально обернулась.

– Я больше не хочу слышать, как ты посмеиваешься над моим акцентом, – сказала Тая. – Это просто невежливо.

Гардулла, не говоря ни слова, торопливо вышмыгнула из кухни.

Оставшись одна, Тая уронила лицо на руки. Становиться жёсткой и грубой было для нее хуже любого яда. Тая знала, что сегодня ночью она не сможет уснуть, потому что ей будет очень стыдно за такое поведение. И еще стыднее будет завтра, когда Гардулла начнет вести себя уважительно и смирно. Тая уже знала наперед, что всё именно так и произойдет. И не ошиблась. После всего случившегося Агнесс и Гардулла при встрече приветливо улыбались ей и здоровались, как будто они стали друзьями навек. Словно ничего не произошло на днях. Вот именно это Тае было сложнее всего понять в людях. И хотя Тая знала, что за ее спиной всё равно плетутся интриги и собираются сплетни, ее это уже так сильно не задевало. Главное – чтобы они не мешали ей работать и не вели себя по отношению к ней агрессивно и пренебрежительно. А всё остальное уже не так важно. Тая продолжила работать и тоже притворяться, что она не замечает косые взгляды и не слышит клевету за своей спиной.

Через неделю после этих событий всем стало известно, что госпожа Ли пришла к шефу и написала заявление об уходе по собственному желанию. После этого никто эту девушку больше не видел».

Помассировав свои пальцы, Оливия отложила в сторону компьютер.

– На сегодня хватит, – сказала она себе.

За окном уже пробивался рассвет. Оливии еще предстояло как следует выспаться, так как после обеда ей нужно быть непременно бодрой. Ведь в три часа дня она должна быть в церкви, где она впервые встретится с Таей Воронковой и ее женихом. Там состоится торжественный обряд венчания.

Когда экран ноутбука погас, Оливия выключила основное освещение и упала на расправленную кровать. Ночь – это самая ужасная пора в сутках. Всё, о чём мечтала Оливия, – это каждую ночь закрывать глаза и в ту же секунду проваливаться в сон. Но так обычно не происходит, особенно если Оливия не изматывала себя до изнеможения в течение дня. Даже сейчас, когда она была переполнена думами о своей очередной книге, у нее в сознании всё еще оставалось нетронутое место, где она снова встречалась со своим прошлым. «Отпусти прошлое. Отпусти прошлое. Не вспоминай и не думай», – так твердил ей батюшка, когда она в первый и последний раз решила исповедаться. Из его уст это звучало так, словно в этом нет ничего трудного. Он даже рассердился, когда Оливия сказала, что при всех стараниях у нее не получается от этого избавиться. В конце концов священник назвал ее гордячкой и грешницей, так как она якобы считает, что ее грех слишком сильный, чтобы кровь Спасителя могла ее омыть. Оливия ранее слышала, что после исповеди в церкви должно стать легче. Но в тот день она ушла из церкви с еще более тяжелым душевным грузом, чем вошла в нее. Если бы тот батюшка только мог знать, как она мечтает оставить прошлое и начать жить по-новому. Кому, в сущности, хочется жить с вечным бременем? Может быть, он подумал, что ей нравятся ее страдания? Не важно, что он подумал. Правда заключается в том, что уже прошло более пятнадцати лет, а она всё еще не могла найти место на этой земле, где прекратился бы ее вечный бег. Как легко, в сущности, сказать: «Отпусти прошлое. Отдай Богу свою ношу. Перестань чувствовать боль». Вот если бы эти слова можно было бы так же легко воплотить в жизнь… За всеми этими красивыми словами нет точной инструкции. Оливия часто задавала себе вопросы: «Как же можно отпустить прошлое? Как перестать мучиться и болеть пережитым?» Ах, как было бы здорово, если бы она могла сказать себе: «На счет „три“ я перестану думать о прошлом. Раз, два, три, всё. Я больше не думаю». К огромному сожалению, для души нет обезболивающих пролонгированного действия. Хотя, может быть, она всё же смогла найти свой анальгетик и научилась время от времени вводить свою душу в поверхностный наркоз. Хорошо, что у нее есть старый ноутбук, немного воображения и истории других людей, за которыми можно было бы спрятать свою собственную. Ведь, когда думаешь о других людях, совсем не остаётся времени подумать о себе. И хотя это может казаться странным, но некоторым людям всё же куда проще писать об историях других людей, незаметно вплетая туда свои переживания, боль, исступление и ужасный опыт. Только так Оливия могла незаметно высказать свое отчаяние миру, где ее будто бы не существовало. Много лет назад она сама выдернула себя из этого вечного круговорота событий, превратившись в слова и фразы. И теперь в этом мире у нее нет родины, друзей, близких, родных, и даже ее настоящего имени уже никто не помнит. Много лет назад она умерла и пережила весь ужас смерти на своей шкуре, если у души вообще есть шкура. Но потом каким-то образом она снова оказалась в теле. С тех пор прошло много лет, и Оливия до сих пор не могла понять, что же на самом деле случилось той ужасной ночью, когда она ощущала гнилостный вкус смерти во рту. Когда смерть на том заброшенном пруду вместе с разлагающейся водой вошла в ее легкие и стала затягивать вниз, ко дну. Что-то точно случилось тогда, но что именно, Оливия не могла вспомнить. Она могла лишь с точностью сказать: всё, что она видела после своей смерти, не было сном. Всё было настолько реально, что когда Оливия вдруг вернулась в свое тело, то этот реальный мир показался ей выдуманным и призрачным.

Оливия закрыла глаза, и тонкие дорожки слёз проступили на ее висках. «Спи, Оливия, – мысленно сказала она себе. – Всё это было не с тобой. Это было с той девочкой с каким-то смешным и звучным именем. Ее больше нет. Ее утопили на том пруду. Спи, Оливия. Спи». Вот так, гипнотизируя свое сознание каждую ночь, она мучительно проваливалась в вязкую дрему.