Читать книгу Данаида - Юлия Скуркис - Страница 4

Алый флаер-кар несся вдоль побережья над полотном трассы Восток-Запад. Навигатор прокладывал маршрут, автопилот вел машину.

Анна, откинувшись на спинку сиденья из натуральной кожи – ужасное варварство и одновременно самый шик и признак благосостояния, – разглядывала кучевые облака. Ветер уже менял направление и гнал к берегу туманную пелену. Анна посмотрела на таймер – через двенадцать минут хлынет ливень. На всякий случай она увеличила мощность поля купола. Обтекатель неожиданно исказила волна люминесценции, защитный контур дрогнул, и техосмотр из нижних строк списка наиболее важных дел переместился на верхние. Помнится, когда приказал долго жить ультрафиолетовый фильтр, Анна получила солнечные ожоги. Ее любовь к жаркому климату и поездкам вдоль моря плохо сочетались с бледностью кожи, присущей северянкам. Она могла бы сменить облик и не единожды: финансовое положение позволяло, но собственная внешность ее вполне устраивала.

На втором сидении лежал последний номер журнала «Богатые и знаменитые» с ее фотографией на обложке и развороте – подарок для материнской коллекции. На бледном аристократическом лице Анны резко выделялись ярко-алые губы. Шелковый шарф того же оттенка охватывал шею, достойную Нефертити. Темные стекла очков из летней коллекции Зибо – ретро-стиль, роговая оправа и никакой электронной начинки – слегка бликовали на солнце. Снимали на побережье, не в студии. Это привлекло многочисленных зевак и, по слухам, коллекцию раскупили еще до выхода журнала. При ярком солнечном свете очень выигрышно смотрелись пепельные волосы, едва касавшиеся безукоризненных плеч. На фотографии Анна слегка сдвинула очки к кончику носа и смотрела поверх. Серые глаза были темны, как тучи, что сейчас надвигались от горизонта и закрыли уже полнеба.

Анна воспроизвела этот образ женщины-вамп, он идеально подходил к сегодняшнему торжеству, этому празднику масок. Элегантность, утонченность, шик, толика стервозности, не из любви к искусству – по необходимости: миссис Кид не выносила, когда дочь допускала вольности в пропитанной формализмом атмосфере приема на высшем уровне.

Анна сняла солнечные очки в нелепой роговой оправе и убрала в бардачок, вернее, бросила поверх документов – тоже дань моде – бумаги дублировали информацию биочипа-идентифекатора: мисс Ту-Ре-Анна Кид, номер страховки, номер генной пробы и банка памяти. Ту-Ре – дважды реинкарнированная. Но ни в первый, ни во второй раз, когда ее забрала смерть, Анна не успела достигнуть преклонного возраста.

Если поверить или гипотетически допустить возможность реинкарнации человека без вмешательства науки, как факт божественного или как исконную способность человеческой души к переселению, можно предположить, что Анна еще до зачатия знала: жизнь – далеко не сахар. Возможно, именно поэтому она обмоталась в материнской утробе пуповиной и благополучно задохнулась в родовых путях. Конечно же, ее откачали.

Потерпев поражение в первой попытке неосознанного суицида, Анна Кид, или по документам перворождения – Анна-Прим Кид, в девятнадцать лет повторила свой подвиг. Это произошло после вечеринки, где она перебрала спиртного. По пути к дому Анна свалилась в чашу фонтана и умудрилась утонуть. Достопамятное событие произошло на самой границе имения Лестриджей. Глупейшая смерть, о которой было противно вспоминать, и удивительная, если подумать о средствах безопасности и жизнеобеспечения в поместье. Убийство? Расследование ничего не дало.

Чем хороша современная реинкарнация – не нужно проходить период младенчества и детства, даже если начинаешь новую фазу в теле ребенка. Хоть несоответствие внешности внутреннему содержанию, несомненно, бросается в глаза. К тому же, подобное служит неплохим наказанием для подростка, возомнившего, что в пятнадцать лет ему уже позволены секс и разнообразные стимуляторы.

В теле пятилетнего ребенка подростковый бунт затруднителен, да и гормональный фон этому не способствует. Зато думается хорошо, ведь заниматься все равно больше нечем, не в песочнице же ковыряться. Школа почти закончена в предыдущей жизни, бывшие сверстники в три раза выше тебя, секс, о котором осталось много воспоминаний, еще десяток лет будет недоступным удовольствием. Уж мама позаботится.

Если посчастливится, и ты не свихнешься от странной двойственности и несоответствия ментального физическому, непременно займешься переоценкой ценностей. И если ты себе не враг, придешь к утешительному выводу: «Все, что ни делается – к лучшему». Философский склад ума в таких случаях – величайшее благо. Правда, Анне порой казалось, что это только склад воспоминаний и не более того, но это в минуты отчаяния. Быть дочерью Патрика Кида и не иметь царя в голове – означало бы только одно: незаконное рождение.

Новообретенное тело прослужило Ван-Ре-Анне без малого двадцать пять лет, прежде чем кануть во взрыве за компанию с родителями. Виной тому была политическая деятельность отца. Он так насолил оппонентам, что те не пожалели сил и средств, чтобы добраться до генного хранилища и базы памяти «Меморис». Реинкарнировать оказалось нечего и некого – не осталось ни физической, ни духовной составляющей сенатора Фо-Ре-Патрика Кида. Так, по крайней мере, сообщали в новостях. Это было громкое дело, но следствие, в конце концов, зашло в тупик. Чего и следовало ожидать, ведь это излюбленный конечный пункт в расследованиях подобного рода.

Был ли у двадцати пятилетней Ван-Ре-Анны к моменту гибели разум сорокалетней, трудно сказать. Одно можно утверждать с уверенностью: она больше никогда не выберет тело ребенка, вплоть до предельного десятого перерождения и ухода из круга бытия. С тех пор как Анна достигла совершеннолетия и получила возможность решать собственную судьбу, никто не мог навязать ей неприемлемые условия чего бы то ни было. Во всяком случае, именно так ей хотелось думать.

Флаер-кар свернул на шоссе девятнадцать и въехал в тоннель, проложенный в скальной гряде. Раздался тонкий писк – машину просканировали вместе с ее владелицей: не каждый получал доступ в Зеленую долину, где над вершинами деревьев поднимались к небесам башни особняков. Теперь Анна удалялась от моря, а следом ветер гнал тучи.

Машина замедлила ход, приближаясь к населенной территории, и почти в тот же миг ее накрыло дождем. В кондиционированный воздух салона ворвались насыщенные запахи трав и листвы. По куполу, на сей раз охватив его целиком, снова прошла судорога люминесценции. Анна вздохнула.

Через десять минут ливень прекратился так же резко, как и начался, не задев своей границей жилую зону. Вода заструилась по стокам, специально устроенным для орошения садов и парков частных владений: в жаркую погоду ночного дождя, что проливался над ними, бывало недостаточно.

До фамильного особняка – одного из восьми, разбросанных по континентам – оставалось не более десяти километров. Анна перегнулась через спинку сиденья, подхватила широкополую шляпу и с раздражением нахлобучила на голову. Ох уж эти семейные торжества, неизменно становившиеся достоянием общественности: пресса никогда не обделяла их вниманием.

Сегодня, шестого апреля, предстояло празднование дня перворождения матери, знаменитой в свое время актрисы Глории-Прим Стар, а теперь не менее известной вдовы сенатора Кида. Ту-Ре-Глория Кид, как и все прочие люди ее круга отмечала также дни первого, второго и так далее перерождения, но естественно с меньшей пышностью, чем Прим-дэй. «Этикет и еще раз этикет, – часто говаривала она. – Высшее общество придирчиво и никогда не забывает, чье генеалогическое древо больше и раскидистее; переплюнь их во всем, только тогда тебя сочтут равной».

Быть на высоте для миссис Кид уже давно превратилось в манию, которая перекочевывала из жизни в жизнь подобно карме. Но свою роль бывшая актриса играла виртуозно: Глория-Прим Стар вечна и будет жить в каждой клеточке тел от Ван-Ре до Тен-Ре, прячась под маской. Ведь Стар – псевдоним, ширма, за которой скрылась Глория Попандопулус, в чьих документах не было никакого «Прим», а Кид – следующая ширма. И если на ее жизненном пути встретится некто достойный, – более высокопоставленный, чем покойный муж, хоть и трудно подобное представить: такие давно разобраны по цепким ручкам других светских львиц, – она его не упустит.

Анна тронула сенсор, внутренний слой обтекателя образовал зеркало. Она вымученно улыбнулась отражению, растянула улыбку шире, еще шире – сойдет. Достала из бардачка солнечные очки и спрятала за ними глаза. Это сразу добавило улыбке искренности. Когда мать начнет просматривать фотографии изданий, освещавших ее праздник, она останется довольна.

Флаер-кар притормозил перед воротами фамильного поместья. Тонкий писк в ушах и путь, выстланный флуоресцентными указателями направления, открыт. Но Анна передумала ехать по центральной аллее к парадному входу и свернула на объездную дорогу. В глазах матери это, несомненно, превратится в темное пятно на ее репутации, ведь о приемах не только на сайтах пишут, но и по инфотону транслируют. У парадного входа снимают каждого приезжающего, чтобы потом долго в мельчайших подробностях обсасывать его авто, наряд… В общем, все, что только возможно. И ведь кто-то это смотрит. Очень многие, судя по рейтингу подобных программ.

На гостевой стоянке уже не было мест, на этот раз Анна приехала позже, чем обычно. Она заметила золотистый кадиллак Лестриджей. Именно в их фонтане…

Избежать встречи с инфокорами не удалось, эти проныры торчали неподалеку от гаража. Должно быть группа, интересующаяся флаер-карами аристократов, или им просто дали пинка под зад коллеги других инфокомпаний, застолбившие места у главного входа. Неудачники они или узкие специалисты – Анна разбираться не стала: она ненавидела их всех до единого еще с тех времен, когда состояла в организации «Человек любви».

Бросив машину, она скользнула в дверь с табличкой «Для персонала», отмахнувшись от особо назойливого инфокора:

– Без комментариев.

Пусть несут, что в голову взбредет, хоть: «У Анны Кид накануне празднования Прим-дэй матери – знаменитой, великой, известной… – случилось расстройство пищеварения». Сенсация! Диарея в высшем свете! Анна фыркнула, представив себе возможные заголовки.

В служебных помещениях оказалось людно, по дому сновали временные работники: штатной прислуги для подобных церемоний не хватало. Служащие почтительно расступались перед Анной, вероятно узнавая ее даже в темных очках и шляпе. Она заметила среди них Максимилиана Грэя, дворецкого, и кивнула ему.

Если бы не страсть матери к публичности, не ее фанатичное следование этикету и правилам высшего света, Анна провела бы свои десять жизней в относительной безвестности и покое. Ее бы это вполне устроило. Одно дело выставлять собственные картины и совсем другое – себя.

Анна поднялась на служебном лифте на третий этаж, миновав оккупированный гостями второй – с великолепными залами для приемов, где за аперитивом вели скучные разговоры высокопоставленные особы. Торжественный выход Глории, как всегда великолепной и безупречной, ожидался через сорок минут.

Анна походила на мать фигурой, ей достались идеальные пропорции тела знаменитой актрисы, но лицо носило отпечаток иных кровей: той благородной породистости, что была присуща Патрику Киду и его предкам. «Принцесса крови», – говорила мама, любуясь их совместным с отцом творением. А дальше обычно следовало: «Держи спину прямо, всегда помни об осанке» и так далее и тому подобное, о чем нужно было непременно помнить.

Анна заспешила в свои апартаменты. Стук ее каблуков по мраморным плиткам пола эхом разнесся по коридору. Она приложила руку к сканеру двери, последовал едва различимый щелчок замка. Внутри ничто не менялось вот уже – Анна прикинула: девятнадцать плюс двадцать пять и еще двадцать – шестьдесят четыре года. И такая же обстановка встречала ее в каждом из восьми особняков, принадлежавших Кидам. Дежа-вю. То ли дело ее пентхаузы, там она все перекраивала чуть ли не раз в полгода.

На столе посреди гостиной ожидала неизменная ваза, наполненная фруктами. Анна точно знала, что в ней. Пять яблок и три груши.

Неожиданно из приоткрытой двери спальни послышался стон. Это оказалось необычным, даже пугающим, потому что выходило за рамки привычного порядка. В апартаментах Анны в доме Глории Кид полагалось находиться только Анне и никому другому. Вновь раздался утробный стон – ей не показалось.

Анна сняла туфли, на цыпочках подкралась к двери и заглянула в щель. Среди разбросанных подушек и покрывал, вызывая пароксизмы страсти у партнерши, колыхался мускулистый зад с очень приметной родинкой на правой ягодице.

«Ну, Филипп!» – захотелось воскликнуть Анне, и только возможные последствия удержали ее от возгласа. Вспомнилась давняя скандальная история о том, как сенатора Хаксли заклинило во время плотских утех из-за неожиданного появления свидетеля. Парочку так и вынесли на носилках в положении бутерброда к карете скорой помощи. Медперсонал тогда озолотился, но мобильные дистанционные камеры инфокоров не упустили этого момента.

Не могла же Анна до такой степени изгадить Прим-дэй матери. Хоть вряд ли Филиппа что-то могло смутить. Она присела на диван и принялась за яблоко, стараясь хрустеть как можно громче. Ее старания были услышаны: через несколько минут из-за двери спальни высунулась взлохмаченная голова.

– Сестренка! Я, как всегда, несказанно рад тебя видеть!

– Какого дьявола, Филипп?! Тебе мало собственных апартаментов? Или кровать сестры вызывает у тебя особые чувства?

– Какая мерзость, – поморщился Филипп. – Даже не надейся. Просто мои апартаменты – первое место, где меня начнут искать. Кстати, рекомендую, – он посторонился, пропуская вперед партнершу, – эскорт «Седьмого неба» всегда на высоте.

Анна посмотрела безразлично. За несколько десятков лет существования в половозрелом теле даже секс может наскучить. Конечно, профессионалы не идут ни в какое сравнение с любителями, но…

Анна взглянула на Филиппа. Это была их давняя забава: поделись игрушкой. Так легко быть щедрым, когда заранее знаешь, что подарок не примут.

– Не сегодня, – отказалась она. В доме Глории Кид что-то замерзало у нее внутри, чувства погружались в анабиоз.

– Может быть, позже? – Филипп многозначительно подмигнул. – Кстати, есть планы продолжить веселье у Лестриджей. Там намечается отвязная вечеринка.

Честно признаться, Анне становилось не по себе от одного словосочетания «вечеринка у Лестриджей».

– Проваливайте отсюда. – Она лениво махнула рукой, оставив приглашение без ответа. – Хотя нет, Филипп, ты задержись.

Удивление брат разыгрывал так же безукоризненно, как и любую другую эмоцию. Театральность несомненно сближала его с матерью, порой Анне казалось, что эти двое путают понятия аристократизм и артистизм. Конечно второе служило великолепным дополнением первого, глупо отрицать очевидное. Анне же досталась прямолинейность отца, качество, с которым великие актрисы мирятся у мужей, но не терпят в дочерях.

Филипп устроился в кресле напротив. Даже замотанный в простыню он выглядел так, будто на нем королевская мантия.

– Послушай, братишка, меня беспокоят игры… – начала Анна свою отповедь, как только закрылась дверь за девочкой для развлечений.

Филипп не дал ей договорить.

– Извини, за постель. Эта шлюха просто космос.

– Я не об этих забавах. Родинка на твоей заднице, вот, что меня беспокоит. Ее удалили, когда начала разрастаться. Это ведь новое тело, не так ли? – Она пристально посмотрела в глаза брату. – Что-то не припомню официального уведомления о твоей реинкарнации. Во что ты ввязался, Филипп? Прикупил на черном рынке несколько жизней и теперь гробишь их на игровом полигоне?

– Твоя проницательность выше всяких похвал, сестренка. – Филипп выглядел немного смущенным. – Знаю, ты не одобряешь развлечения такого рода, но поверь мне: смерть в бою – это нечто!

– Филипп, – Анна посмотрела на брата с сожалением, – я больше не «человек любви», но мои убеждения остались прежними. Унитарии1 продают годы своих жизней, чтобы их дети могли получить образование, или ради дорогостоящего лечения кого-то из близких. Причины бывают разными. Даже одну-единственную жизнь им не удается прожить целиком. А ты скупаешь эти крохи чужого времени и тратишь в одночасье! Задумайся, Филипп!

– Ты по-прежнему «человек любви», сестренка, хоть и прекратила спонсировать пройдох. Возможно тебя утешит, если я скажу, что купил кармаитские2 пожертвования. Фанатикам и дуракам ты никогда не сочувствовала.

– Не утешит. Если бы ты потерял одну из десяти официальных жизней, то задумался бы о ценности…

– Да-да-да, я знаю о твоих принципах. Но левый сверхлимит продавали и будут продавать. И «Лабиринты Минотавра» не утратят популярности, как бы тебе этого ни хотелось. Ты напрасно приписываешь торговцам временем исключительно благородные мотивы. Тебе хочется думать, что люди лучше, чем есть на самом деле, и за это я тебя уважаю: ты знаешь истинную цену вещам, но сохраняешь надежду.

– Считаешь меня наивной дурочкой?

– Ни в малейшей степени! – Филипп вскочил с кресла и, перекинув край простыни через плечо, удалился гордой поступью римского патриция.

– Паяц.

Но кто она такая, чтобы судить? Ее наивные попытки изменить мир к лучшему ни к чему не привели. Жутко захотелось выпить. Это желание стало поводом выйти к гостям, но прежде чем покинуть апартаменты, Анна связалась с горничной и распорядилась поменять постельное белье и утилизировать одежду брата.

Она решила не спускаться по парадной лестнице, чтобы избежать лишнего внимания к своей персоне. Вряд ли ее спутали бы с матерью, но все же такая вероятность существовала – Ту-Ре-Глории недавно исполнилось семнадцать.

День ее второго перерождения они отметили полтора месяца назад. Свое двадцатилетие Анна не праздновала, несмотря на увещевания матери.

Служебный лифт бесшумно раскрыл двери в обеденной зале, где заканчивали сервировать столы. Анна покивала на приветствия персонала и прошла в соседнее помещение, откуда лилась музыка: оркестр исполнял «Dancing Queen». Гостей собралось много, среди них можно было преспокойно затеряться. Если посчастливится, мать узнает о выполненном дочернем долге, изучив списки прибывших на торжество. А для чего еще нужны сканеры на воротах?

В зале роились камеры, снимая материал для будущих программ или транслируя события онлайн. Одна вожделенно зависла над головой у Анны, сместилась немного назад и вниз, подбирая удачный ракурс. Возникло почти непреодолимое желание почесать зад на глазах у миллионов – или сколько их там? – зрителей. Некоторые из гостей легко себе такое позволяли: тот же Капустный Король. Прозвище вполне достойное чудака Тен-Ре-Хесельринга, который однажды перепутал адреса и вместо вечеринки с тематической оргией приехал голышом на вполне светский раут. Тут поневоле задумаешься: а так ли безопасно множество перерождений?

Или взять, к примеру, Севен-Ре-Грига, убежденного холостяка, заказавшего одновременно трех клонов. Нарциссизм? Если бы только он! Дело кончилось грандиозным судебным разбирательством. Присяжные разводили руками: в уголовном кодексе того времени не было предусмотрено убийство себя – не путать с самоубийством. Почти как в фантастической истории со знаменитым Мак-Лаудом: «В конце останется только один». Но этот последний утверждал, что он вовсе не седьмой Григ, а пятый, а значит, у него в запасе еще пять жизней, а не три. Но суд вынес другое решение.

Анна улыбнулась в глазок объектива, взяла аперитив с подноса у проходившего мимо официанта и отвернулась от камеры. В это мгновение грянули фанфары, и все взгляды обратились к парадной лестнице.

«Ярмарка тщеславия», – пробормотала Анна. Главное – пережить официальную часть, а дальше, как только уберутся инфокоры, трава не расти.

– In vino veritas, – шепнул на ухо незаметно подошедший к ней Филипп и вручил бокал с вином.

– In aqua sanitas3, – отозвалась Анна.

– Фи, сестренка, ну какое здоровье в воде? Ты меня разочаровываешь, – он вновь склонился к ее уху. – Идешь к Лестриджам? Вино у них сегодня драг-допированное4. Это тебе на пробу.

– Так вот, что ты называешь истиной, – усмехнулась Анна, взглянув на бокал с многообещающим напитком.

Филипп одарил ее улыбкой мальчишки-проказника и тихо пропел:

– После полуночи, – уточнил он.

***

– Кто эта милашка? – Филипп склонился к другу детства, развалившемуся на ворохе подушек. Айзек посмотрел на него так, будто не узнал, потом перевел мутный взгляд на девушку.

«Сволочь, – без эмоций подумал Филипп, – свинья обдолбанная». Всякий раз, когда приходилось иметь дело с Айзеком, он вспоминал тот предательский выстрел в лицо. Ему было не на что обижаться – в «Лабиринтах Минотавра» играли без правил – сам виноват, как мальчишка повелся на дешевую уловку. Времена благородных рыцарей древнего мира ушли безвозвратно. Филипп жалел об этом, но признавал, что жесткие принципы зачастую работали против их обладателей. В чем он имел возможность убедиться на собственной шкуре. Друг детства… Поднятое забрало… Но самое противное – Айзек был прав. Да, они могли объединить усилия, перебить оставшихся в живых… Но в конце игры столкнулись бы с той же дилеммой. Победитель только один.

– Которая из милашек? – спросил Айзек и громко икнул.

Незнакомка, показавшаяся Филиппу столь прекрасной, не бросила удивленного взгляда на Айзека Лестриджа, которого неизменно одолевала икота, стоило ему немного перебрать вина. Напрашивался очевидный вывод: она вовсе не новенькая, просто изменила внешность. За последние годы, десятки лет, никто не влился в их компанию. Они кутили все в том же тесном кругу.

Айзек подтвердил догадку:

– Это Росари Штейн. Ик.

– Генно-модифицированное, но все-таки разнообразие, – усмехнулся Филипп, усилием воли отогнав эфемерную дымку видений, вызванных драг-допированным вином. Он с некоторым трудом поднялся на ноги, пинками раскидал преграждавшие путь подушки.

Росари ловила подобные настроения буквально из воздуха. Стоило мужчине обратить на нее внимание, она уже знала, чем закончится их беседа.

– О прекраснейшая из присутствующих! – Филипп склонился и поцеловал руку изменившейся до неузнаваемости Росари.

– Мне всегда нравился в тебе творческий подход к делу, – улыбнулась она.

– Нет-нет! Никакого «всегда». Это наша первая встреча. Мы не знаем друг друга, но хотим узнать.

– Эта вечеринка начинает мне нравиться. – Росари прикусила нижнюю губу. Можно изменить внешность, но привычки останутся прежними.

– Мы сами творцы своего счастья! – Это была жуткая банальность, но ничего умнее в голову не пришло. Филипп едва заметно вздохнул – его пыл вдруг рассеялся, пропал интерес к игре. И тут он заметил Анну. Она шла по садовой дорожке к северной ротонде, где обычно Лестриджы устраивали вечеринки. Струящееся белое платье, в которое Анна переоделась к ужину, в свете садовых фонарей фосфоресцировало бледно-сиреневыми всполохами.

– Прошу меня простить, неземная красавица, – извинился Филипп перед Росари, – я забыл сказать сестре, что нынче мы веселимся в южной ротонде.

Нетвердой походкой несостоявшийся повеса направился к выходу. Ноги по щиколотку тонули в мягком ворсе ковра, казалось, что увязаешь в нем, как в болоте, – но это от вина. Кстати, о напитке богов! Он прихватил бутылку и два бокала.

– Анна! – закричал Филипп в надежде, что сестра услышит и ему не придется идти вниз по немилосердному числу ступеней. Повезло – она обернулась. Филипп уселся на лестнице, поставил рядом бутылку и бокалы.

Движения Анны, плавные и неторопливые, придавали ей сходство с призраком, что величественно плыл по саду с отрешенным видом.

– Опаздываешь, сестричка, – пожурил он ее. – Ох уж мне этот взгляд! Не было никакого умысла, тем более – злого. Я просто забыл предупредить, что в северной ротонде у Лестриджей ремонт, поэтому гуляем здесь. Да, это рядом с твоим любимым фонтаном! Но не пора ли прекратить рефлексировать на эту тему?

– Я ведь не сказала ни слова.

– Ты умеешь так посмотреть!.. Присаживайся.

– На самом деле я пришла тебя поблагодарить, что поздравил маму от нас обоих. Речь была великолепной. – Анна устроилась рядом с братом.

– Это не составило мне труда.

– Знаю. И тем не менее…

– Ты умеешь молчать, я – говорить. Нет, когда надо, в тебе просыпается нешуточное красноречие!

– Прекрати, Филипп.

– Надеюсь, ты выпьешь с нами за компанию?

– Если бы ты знал, как все осточертело!

– Я знаю, Анна. Выпей со мной. – Он разлил вино по бокалам. – Чин-чин!

– Да хоть кампай6.

***

Очнувшись, Анна обнаружила, что лежит на широком бортике фонтана. Скульптурная композиция в центе, изрыгавшая струи воды, выглядела знакомой.

– Ох, дьявол! – она узнала место. Вода не приносила ей здоровья так же, как вино не раскрывало великих истин и тайн бытия.

«Мне день и ночь покоя не даёт мой чёрный человек…» – всплыло в памяти. Почему ей так запомнилась именно эта смерть? Потому что первая? Как первая любовь, что ли? Вторая – при взрыве – была мгновенной. А вот интермедия с утоплением…

Захотелось встать и уйти или уползти на четвереньках подальше от проклятого фонтана, но тело не желало слушаться. Анну зазнобило, будто под ней ледяная корка, а не подогретый мраморный бортик. Всякий раз, припоминая тот злополучный день, она среди сумятицы образов находила темный силуэт какого-то человека, и следом накатывал ужас. На чем основывалась уверенность, что смерть ее была насильственной, Анна сказать не могла, как и вытравить это ощущение, изъять его из памяти. Но ни одна камера не зафиксировала «черного» человека. Их записи хранили неприглядную картину: она в гордом одиночестве зигзагами подходит к бассейну, взбирается на бортик, оступается… Нелепая смерть.

Но память настойчиво подсовывала иной сюжет: кто-то погружает ее под воду, вверх устремляются пузыри, искажая картину, – беззвучный крик, недолгая борьба. Галлюцинация. Кому могла понадобиться ее смерть? Никому. Как и жизнь.

Анна скатилась на газон, уткнулась в покрытую росой аккуратно постриженную траву. Если бы можно было вызвать машину сюда, она свернулась бы калачиком на сиденье, чтобы спать до самого дома, своего дома. Но в населенных областях флаер-кары летали только над полотном дороги – мера безопасности.

Анна заставила себя подняться и прочувствовала всю мерзостность нынешнего состояния. Это всегда побуждало ее к долгому воздержанию. До следующей вечеринки у Лестриджей, в точности похожей на все предыдущие. Те же лица, те же шутки, над которыми уже невозможно смеяться, и тот же результат: уход в крутое пике.

Тонкий писк – прошло сканирование на границе имений, когда она покинула поместье Лестриджей и ступила на земли Кидов. Неожиданно полил дождь. «Четыре часа», – отметила Анна, собрала волю в кулак и не торопясь дошла до служебного входа в левом крыле дома. Когда она оказалась у двери, с платья и волос капала вода.

Оставляя за собой мокрый след, Анна добралась до своих апартаментов. По пути ей встретились несколько человек из обслуживающего персонала. То ли они закончили рабочий день, то ли начинали новый. Почтительный поклон приветствия и полное бесстрастие, они достойны тех денег, что им здесь платят.

Анна сбросила мокрое платье на пороге. Горячий душ и целительный сон – все, чего ей хотелось. Утром или днем, как только проснется, она уедет. Оставаться на второй и третий день празднования Анна не собиралась.

***

Запах ароматного кофе защекотал ноздри, выманивая из тяжелого, подобного черному провалу сна. Анна приоткрыла глаза. Первое, что она различила, серебряный поднос на фоне белоснежного передника. Анна скосила глаза в сторону кресла. Так и есть: мать ожидала ее пробуждения. «Живи свободно, умри достойно», – всплыла в голове фраза, наверняка принадлежавшая каким-то воинственным племенам древних людей. Анна приготовилась к осаде.

– Доброе утро, дорогая! – произнесла Глория и отпила кофе.

– Доброе утро, мама. – Голос прозвучал сипло.

Глория едва уловимо нахмурилась.

Анна села в постели. Горничная нажала кнопку на подносе, и он трансформировался в столик для завтрака, выдвинув телескопические ножки. Анна точно знала, что ей подадут: серебряный кофейник и чашечку с блюдцем из тончайшего фарфора, два круассана с медом и стакан апельсинового сока. В неизменной вазочке неизменная белая роза. Но самой желанной была Сефира – чудодейственная, воскрешающая, всемирно известная таблетка от похмелья, – с нее и начался завтрак.

Горничная налила кофе в чашку и замерла в ожидании поручений, готовая исполнить любое пожелание хозяев.

– Благодарю, – кивнула Анна. – Можете идти.

Она успела сделать глоток, прежде чем за горничной закрылась дверь, и мать вернулась к давнему разговору:

– Анна, радость моя, ты обдумала то предложение?

– Я ответила еще в прошлый раз.

Глория вздохнула. В детстве за этим обычно следовало наказание неразумного ребенка – лишение сладкого или прогулки. Анна сдержала усмешку, подумав: «Отобрать круассаны я не позволю». Кофе был хорош, и свежевыжатый сок из красных апельсинов – выше всяких похвал. На них стоило сосредоточиться, чтобы спокойно и отрешенно воспринимать происходящее.

– Анна, – Глория поставила чашку на стол возле кресла, – замужество, которое я тебе предлагаю, чрезвычайно выгодная партия. Наши капиталы…

Анна отставила столик в сторону и встала с постели.

– Мама, «нет» – это слово, которое означает – нет и ничего более.

– Толковый брачный контракт обеспечит тебе максимум свободы.

– Я предпочитаю не часть свободы, а всю целиком. Пойми, я с уважением отношусь к деньгам, но терпеть не могу Лурье, все семейство вкупе и каждого по отдельности.

Анна распахнула двери шкафа, достала дорожный костюм.

– Уезжаешь?

– Как всегда, мама.

– Твое поведение огорчает меня, Анна. Ты даже не произнесла тост в мою честь, как всегда за вас двоих отдувался Филипп.

– Его искусство на высоте.

– Я молчу о том, как ты совершенно пьяная…

– Жаль, что ты не оценила моего стремления к совершенству, которого всегда от меня требовала.

– Этот разговор начинает меня утомлять. – Глория встала с кресла, намереваясь уйти.

Анна бросила последний взгляд в зеркало. Костюм сидел идеально. Она подошла к матери и чмокнула ее в щеку.

– Спасибо за наряды. От Роберто Мути?

Глория кивнула, поджав губы. Анна знала, что мать не отступит, она будет возвращаться к этому разговору при каждом удобном случае. Глория никогда не сдавалась, именно это качество привело ее на Олимп современного общества. Именно это качество передала она детям, но, претерпев трансформацию, ее целеустремленность и упорство превратились у них в упрямство. И если Филипп обладал некой податливостью, то Анна даже не думала меняться. Изредка она шла на уступки, но сообразно личному представлению о долге и приличиях. Посещение материнских празднеств было одной из таких уступок. И теперь, отдав дочерний долг, Анна уезжала, как делала это всегда, едва отбыв официальную часть и оставив о себе недобрую память, в тщетной надежде, что в другой раз мать ее не позовет.

Ах, Филипп, Филипп, почему бы тебе не жениться на одной из Лурье?

Ответ лежал на поверхности: основные капиталы – в руках наследников по мужской линии. Не женское это дело – руководство военно-промышленным комплексом.

Неблагородное поскрипывание полимерных подошв о мраморные плитки пола звучало как вызов. Анна энергично шагала – хотелось поскорее убраться куда подальше. Обезопасить себя от неистребимого инстинкта Глории устраивать жизнь детей, что условно законно для прим-периода, но не далее. Ведь Ту-Ре-Глория не рожала Ту-Ре-Анну и Ван-Ре-Филиппа. Каждый из них кровь от крови и плоть от плоти своей собственной.

Сефира сделала свое дело, и теперь Анна была готова к подвигам. Она всегда приезжала налегке: мать неизменно заказывала для нее наряды на второй и третий день праздника, сообразно собственному вкусу и веяниям изменчивой моды, несмотря на то, что Анна никогда не оставалась. Обязательным был и дорожный костюм. Глория по-прежнему относилась к дочери, словно к кукле, которую ей доставляло удовольствие наряжать. С этим тоже приходилось мириться.

Едва Анна вошла в гараж, мягко забрезжило освещение, постепенно набирая силу, чтобы ненароком не ослепило: в доме Кидов заботились даже о слугах и водителях. Флаер-кар будто пребывал в нетерпеливом ожидании, когда же его обтекаемые формы вновь обласкает ветер.

– Да, дружище, мы повеселимся! – пообещала Анна, сев за руль.

Задав маршрут, она покинула поместье и устремилась к морю. До зоны, открытой для полетов, оставалось около ста километров. Анна проехала их за полчаса и наконец-то взмыла над проливом.

Внизу ползли ряды белых барашков, чайки на лету выхватывали из воды рыбу. Анна заменила панель управления: руль ушел внутрь переборки, а наружу вынырнул штурвал. Пристегнувшись ремнями пилота, она замерла в ожидании. Наконец машина пересекла границу буйков и вышла из зоны ограничений. К черту автопилот! Анна заложила крутой вираж. Нигде не чувствовала она себя такой свободной. Ей казалось, что она живет по-настоящему лишь в эти мгновения.

Не каждому дана такая свобода. Если у человека только одна жизнь, она должна быть безопасной и качественной. Другое дело, когда не одна. Тебе разрешено приобретать машины, допускающие ручное управление, тебе разрешены путешествия в регионы повышенной опасности – пустыни песчаные и ледовые. Делать там, правда, нечего. Но сам факт, что ты волен выбирать, и твой выбор ограничен лишь твоей фантазией, дает ощущение свободы, обеспеченной достойным финансовым состоянием. Деньги – Анна всегда это сознавала – синоним свободы, независимости и возможностей.

– Давай! – закричала она, выжимая из машины все, на что та была способна. Небо и море закружились в безумном вальсе, облака и пенные барашки затанцевали, аквамарин и прозрачная голубизна слились воедино.

Анна выровняла флаер-кар. Восторг переполнял ее до краев, а за ним всегда приходил удивительный покой, как при погружении в океан, когда никакой шторм на его поверхности, не способен всколыхнуть глубину.

– Как же я люблю тебя, детка! – Анна стиснула штурвал, потянула его на себя и засмеялась: выше! выше! на седьмое небо!

– Борт сорок один семнадцать, ваше пилотирование опасно для жизни, – раздался в кабине искаженный трансляцией голос.

– Мое пилотирование и есть жизнь, – тихо и торжественно произнесла Анна.

– Повторите. Вас плохо слышно.

– Перехожу в безопасный режим, снижаюсь, – покорилась она.

– Борт сорок один семнадцать, ответьте.

Что за чертовщина? Анна выгнула дугой бровь, наблюдаю сумятицу данных на дисплее. В следующую минуту вырубился защитный купол. Только лобовой обтекатель еще работал. Вспомнив о благоразумии, Анна попыталась перейти на автопилот – безуспешно. «Что следующее?» – подумала она. Штурвал пока слушался, двигатели урчали. Навигационная карта показывала, что расстояние до острова и до материка примерно одинаковое.

На горизонте в голубоватой дымке показались небоскребы Хиллэнда – курортного города-острова, соединенного с материком многокилометровыми трассами на опорах, что возносили дороги над морем. Анна посмотрела вниз – череда маленьких островков – закрытая зона одного из филиалов «Меморис». Возможно, частный курорт для сотрудников корпорации или что-то другое.

Обтекатель все-таки накрылся; от встречного потока воздуха Анна едва не задохнулась. Из глаз двумя ручейками к ушам побежали слезы.

– Проклятие! – выдохнула она и не услышала себя, только безумный свист ветра в ушах. – Борт сорок один семнадцать вызывает диспетчера. Борт сорок один семнадцать вызывает диспетчера! Терплю бедствие в квадрате…

Навигационная карта не работала. Черт! Какой же это квадрат? Надежда только на желтый ящик.

Анна быстро перечислила поломки, а когда заглох правый двигатель, нажала катапультирование. Не сработало. В этой или в будущей жизни она обязательно вкатит судебные иски всем и каждому, кто может быть повинен в крушении, наверняка выиграет процесс, а это значит, резервная жизнь взамен утраченной в результате чужой халатности или злого умысла. Закон есть закон. Кто-то теряет, кто-то присваивает потерянное – общий баланс при этом не меняется. Формула Кубрика-Сумарокова: отношение произведения числа индивидуумов на стандартную продолжительность жизни к суммарному числу лет, прожитых ими, равно отношению произведения одного индивидуума на элитарную продолжительность жизни к тому же суммарному числу лет стандартных жизней. Вот и получается, чтобы где-то прибыло, нужно чтобы где-то убыло. Из каких ресурсов поступят к ней дополнительные годы жизни? Разве она откажется от них, положенных ей по закону? И чем она лучше Филиппа, чтобы осуждать его пристрастия?

Заглох левый двигатель…

Не хотелось передавать реинкарнату ужас и отчаяние, пополнять коллекцию своих кошмаров, но самообладания не хватило.

***

Максимилиан Грей – управляющий поместьями семьи Кид – прикоснулся к едва заметному сенсору на дужке конексус-очков и принял очередной звонок. Роль главного распорядителя на празднике Глории отнимала много сил и времени, но Максимилиан ни за что не отказался бы от нее. Появилось голографическое изображение худощавого блондина с колючим взглядом.

– Здравствуйте, я инспектор Хольм, – представился он. – У меня печальные вести. Погибла дочь баронессы Кид.

– Я сообщу миссис Кид, – ровным голосом ответил Максимилиан.

– Я бы хотел поговорить с ней лично.

– Боюсь, это невозможно.

– Речь о безопасности семьи Кид. Установлено, что флаер-кар мисс Ту-Ре-Анны преднамеренно повредили.

– Перезвоните послезавтра, – сказал Максимилиан и отключил связь. «Ох уж эта девчонка, – с досадой подумал он. – Не бывало случая, чтобы она не испортила матери праздник».

– Максимилиан!

Управляющий обернулся. По галерее, плавно огибавшей зал для танцев, шел барон Кид.

– Да, мистер Филипп.

– Распорядись подать машину.

– Я в затруднении, мистер Филипп. Только что звонил некто инспектор Хольм, сообщил, что мисс Анна погибла. Он считает, все члены семьи в опасности.

– Убийство?! Безумие!

– Он сказал – кто-то испортил машину.

«Анна будто задалась целью жить не дольше четверти века», – подумал Филипп и тут же приуныл – не успел закончиться Прим-дэй матери, как следом обрушивались три дня похоронных торжеств, а потом еще три – в честь перерождения Анны. Какая печень это выдержит?!

– Я скажу матери. – Филипп направился обратно в зал для танцев, откуда только что ускользнул. Не хотелось портить ей праздник дурными вестями, но если полиция предполагает покушение… Ван-Ре Филипп не забыл о том взрыве, что навсегда оборвал жизнь отца. Но Анна… Кому понадобилось убивать ее? Не иначе какой-нибудь сумасшедший захотел прославиться.

Стены галереи, по которой он шел, украшали семейные и одиночные портреты, большие полотна в два человеческих роста. Масляная живопись непревзойденного мастера Сикс-Ре-Клода Серова. Преобладали портреты отца, что неудивительно, ведь он прожил пять жизней – половину причитавшегося ему срока. «Того и глади лидерство перейдет к Анне, – подумал Филипп. – Хоть соревноваться в этом было бы глупо».

Он мельком взглянул на собственное изображение. Художник приукрасил внешность. Не то чтобы очень, но все же. Филипп выглядел на портрете кинозвездой в роли бравого покорителя всевозможных высот и похитителя женских сердец. Если бы ему вздумалось подобрать музыкальную тему к этому образу, то скорее всего он обратился бы к Моцарту, к его жизнерадостным тонам, ясной, неомраченной лирике, порой насыщенной страстью, душевным смятением и драматизмом. А вот к портрету Анны подошло бы струнное пиршество Вивальди, его лиризм со скорбно-хоральными интонациями.

В детстве сестра казалась Филиппу всезнающей небожительницей, что не удивительно, ведь она была Ван-Ре в теле ребенка, а он – только Прим, настоящее неразумное дитя. Внешнее сходство долгое время оставалось единственным, что их объединяло, как близких родственников.

Филипп вошел в зал для танцев, где в старинном вальсе кружились пары, и тут же наткнулся на Росари Штейн.

– Дражайший друг, вы меня избегаете? – Она взяла его под руку.

– Что ты, Росари, как можно, – соврал Филипп. – Ты не видела Глорию?

– Она в зимнем саду. Что-то случилось? У тебя такой озабоченный вид.

– Случилось. – Он мягко высвободил руку и, учтиво поклонившись, направился к зимнему саду. Ему повезло – мать решила вернуться в зал для танцев, и они встретились у южного входа. Иначе пришлось бы побегать в ее поисках по многоярусному саду. На второй день празднования в их доме по традиции одевались в нелепые старинные платья и не пользовались конексусами. А иначе, что бы это получился за маскарад, если у всех работают опознавательные маячки?

Глория в очередные семнадцать лет выглядела невинной девушкой, каких ей не раз доводилось играть.

– Мама, – Филипп склонился к ее уху и окунулся в ореол тонкого аромата знакомых с детства духов, которые изготавливали по специальному заказу в единственном экземпляре, – Анна погибла. Предполагают убийство.

Глория кивнула сыну в знак того, что услышала новость и приняла ее к сведению. Правила этикета предписывали ничем не омрачать настроение гостям, что пришли на праздник. Приглашать их на похороны сейчас, когда впереди еще день торжеств, было бы крайне бестактно. Улыбка Глории осталась такой же сияющей.