Читать книгу Данаида - Юлия Скуркис - Страница 6

Заходя на посадку, флаер лег на крыло, и Анна разглядела внизу маленькие, словно игрушечные дома, рассыпанные по горному склону. В следующую секунду вдали сверкнули острые шипы скал, а за ними – голубоватая бездна.

После приземления, как только дверь беззвучно уехала в сторону, Анну заставили подняться и тут же вывели наружу. Если бы не сопровождающие, она бы вряд ли устояла на ногах.

По периметру посадочной площадки за ограждением буйно разрослись кусты шиповника. Анна уловила тонкий аромат розовых цветов – он прорвался через пелену медикаментозного безразличия. «Уже начало июня», – подумала она, и сердце тревожно сжалось. Почти в каждом поместье Кидов был уголок, где рос неприхотливый шиповник. Сколько же счастливых минут она провела в тени его кустов! И как давно это было…

Анну лицом развернули к широкой арке, увитой диким виноградом. В обе стороны от нее уходила высокая стена из гладкого прозрачного материала с загнутым внутрь верхним краем, а внизу просматривалась кромка цоколя, наверняка хорошо заглубленного. В точности как ограждение Каллиопской тюрьмы, где Анне довелось однажды побывать с гуманитарной миссией.

Навстречу, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, ковылял человек с телосложением гориллы. На клапане нагрудного кармане его светло-серой формы четко выделялся логотип в виде облака, а на плече болталось несколько ремней. Бугристую голову незнакомца покрывал короткий выцветший пух, не способный скрыть неравномерную россыпь пигментных пятен, которые образовали на темени материки и острова неизвестного мира. Одутловатое лицо этого человека с уродливым, точно вдавленным носом выглядело восковым. Но самыми отталкивающими были глаза, в которых не отражалось ничего, кроме тупого равнодушия. Анна почувствовала, как сонливость на минуту уступила место безотчетной тревоге.

Подойдя к прибывшим, человек в форме неторопливо кивнул и протянул широкую лапищу. Ему передали серебристый чип с историей болезни пациентки.

– Из рук в руки.

– П-порядок, – ответил здоровяк, убирая чип в нагрудный карман.

«История болезни. – Анна дернула уголком губ. – Измышления Синкоффа и Ребиндера. Научно-фантастический бред, который нельзя доверить даже сети».

– П-послушайте, м-мисс, я – санитар, и м-меня зовут Роб Ирвинг. Стало быть, вот что… В-ведите себя смирно, и т-тогда мне не придется вас с-с… – Он долго надувал мясистые губы и, наконец, с трудом выдавил: – с-связывать, мисс. О́кей? П-пройдемся, нужно п-протестировать ваше ф-физическое состояние.

Он грубо взял ее за локоть и, кивнув на прощанье пилоту и сопровождающим, повлек за собой.

Гравий зашуршал под ногами, а в спину толкнула воздушная волна, поднятая стартовавшим флаером. Анна чувствовала, как по животу разливается холод. В эту минуту стена блеснула в лучах солнца, в ее толще проявились огромные, в два человеческих роста, переливающиеся буквы и сложились в надпись: «Приют облаков».

Анну от слабости качало из стороны в сторону, в шорохе гравия ей мерещился чей-то насмешливый шепот, к нему примешивался неясный шум – то ли завывание ветра, то ли сопение кошмарного спутника. Вскоре звуки слились в единый гомон, свет и тень, рваными клоками устилавшие дорожку, поплыли перед глазами, земля закачалась, но крепкие руки санитара вовремя схватили Анну за плечи.

Сквозь полуобморок она явственно слышала его дыхание с астматическим присвистом, ощущала напряженный взгляд, должно быть, цинично блуждавший по ее груди. Прошло несколько минут, прежде чем ей стало легче. Она открыла глаза и тут же отвернулась, не в силах видеть физиономию санитара так близко. Ее желание отстраниться, он расценил по-своему.

– Я д-думал, мы д-договорились, – медленно произнес Роб. На лице его было выражение детской обиды. – Зря вы так. Не х-хотите по-хорошему, стало быть, будет по-плохому.

До боли стиснутая в объятиях санитара, Анна чувствовала влажное, горячее дыхание верзилы. Набрав столько воздуху, сколько позволили сдавившие ее тиски, она впилась взглядом в маленькие, до странности знакомые глаза санитара и быстро проговорила:

– Послушайте, Роб Ирвинг, меня укачало во время полета. Думаю, не стоит из-за этого меня связывать, просто мне надо время, чтобы прийти в себя.

Мысленно она дважды его прокляла и обозвала ничтожеством и мерзким чудовищем. Санитар смотрел не мигая, и Анна усомнилась в том, слышал ли он ее. Наконец его губы вспучились, и он выдавил:

– Стало быть, п-порядок, да? Будьте п-паинькой, м-мисс, и я вас не свяжу.

Он снова потащил ее за собой. Они миновали арку, вошли в распахнувшиеся решетчатые ворота, и те захлопнулись. Территория Приюта облаков показалась Анне огромной – так долго пришлось идти. Но запомнилась только аллея, обсаженная невысокими тисами, постриженными под бонсаи, и охранник с коротким карабином в руках и лестница из серого камня. Потом они оказались на центральной аллее лечебницы, поднимавшейся вверх по склону. В зарослях деревьев проглядывали крыши соломенного цвета, где-то неподалеку монотонно журчал ручей, и всюду порхали бабочки – яркие, как ожившие орхидеи.

Она давно не видела столько бабочек. Разве что в детстве – на тех самых бледно-розовых цветах шиповника. Внезапно Анне почудился голос матери: «Кто-то скажет, что дети умерли, но это не так, слышишь…» Анна попыталась оборвать воспоминание, но лицо Глории Кид проступало все отчетливей. Проклятый препарат действовал исправно, слой за слоем обнажая глубины памяти.

«Маленькая девочка по имени Лиска знала, что они превратились в бабочек – таких же прекрасных, как детские души…» – нашептывал голос Глории.

Эта забытая сказка, множество раз перечитанная и пересказанная, принесла пятилетней Анне столько неприятностей, что и вспоминать не хотелось, но как назло память принялась подсовывать картины давнего прошлого одну за другой.

– Вам у нас п-понравится, – вернул ее к реальности санитар.

«Понравится принудительное лечение? Он издевается?» – Анна дернула рукой в попытке высвободиться, но Роб сильнее сдавил ей локоть. Вскрикнув от боли, она принялась вырываться, и в эту секунду он ее отпустил. Падение вышло неуклюжим, Анна стукнулась головой о камень.

Санитар стоял над ней, широко расставив ноги. Он походил на огромного умственно отсталого ребенка, с любопытством наблюдающего за агонией раздавленного жука.

«Да он же просто идиот!» – осенило Анну.

– Ну как, м-мисс, – спросил Роб, наклоняясь, – д-довольны? А я уж д-думал, без п-происшествий обойдемся. А мы п-почти п-п… пришли.

Санитар взял ее за плечи и одним движением поставил на ноги.

– За теми д-деревьями ваша квартира. Тут к-крутая лестница. Я проведу вас, а потом… – Роб неожиданно замолчал.

Потом? Что будет потом?

– У вас кровь, – сказал Роб. – Когда мы п-придем, я позову медсестру. Доктор Чан будет чуть п-позже, это ваш лечащий в-врач.

Анна рассеянно оглядела себя. На правой руке кровоточила ссадина, но это было ерундой по сравнению с тем, как разболелась голова.

– Идете? – спросил Роб.

Анна демонстративно шагнула к лестнице и вдруг, – точно лампочка вспыхнула, – она поняла, кого ей напомнил санитар. Колени предательски подогнулись.

***

Филипп хандрил. Это состояние еще не достигло той остроты, когда единственным выходом видится смерть. Смерть на любой вкус, твоя или противника, в «Лабиринтах Минотавра» она встречалась в невероятном разнообразии. Но вторая столь ощутимая растрата за довольно короткий срок могла привлечь ненужное внимание. Сейчас он охотно согласился бы посетить даже светский раут у матушки, хоть еще и трех месяцев не прошло после празднования ее Прим-дэй, плавно перетекшего в поминки Ту-Ре-Анны, а затем в чествование Три-Ре-Анны. Такая насыщенная программа, как правило, надолго отбивала у него охоту посещать вечеринки. Но жизнь… Все жизни – повторение опостылевших ритуалов, играющих роль островков постоянства, помогающих справляться со стрессом, который ни что иное как реакция на новизну. Словами блистательной Глории Кид: пускай мир гибнет, но каждый день я буду принимать ванну с лепестками роз, и каждый вторник – устраивать чаепитие на сто персон.

Реакция на новизну… Психологи придумали новый миф для объяснения депрессии. Действительно, как еще объяснить это неистребимое заболевание, которое косит без разбора и богатых, и бедных. Но, как ни странно, богатых даже чаще. Почему? Хороший вопрос. На самом деле – глупый. Никому не придет в голову спрашивать «у меня такая хорошая жизнь, почему у меня грипп?». Гриппу все равно. Депрессии тоже все равно. Говорят, реинкарнаты биохимически несовершенны. Возможно, байка для унитариев, чтобы не так обидно было. У этих неоаристократов все хорошо, им просто время от времени хочется умереть – быстрее уйти из круговорота бессмысленного бытия. Анна себя никогда не убивала, ей просто катастрофически не везло. Интересно, как она борется с невыносимой легкостью бытия? Филипп никогда об этом не спрашивал.

Его способ, несомненно эффективный, был простым – спать в обнимку с кем-нибудь приятным на ощупь. Но по временам не вдохновляло даже это, и хотелось чертова стресса, адреналина, ощущения чего-то настоящего. Вот бы Анна отчитала его. Сейчас это пришлось бы очень кстати. По своему обыкновению она по нескольку раз возвращалась к эпизодам его безумств. Ожидание взбучки становилось для Филиппа все более тягостным, сроки и правила игры не соблюдались – ритуал оказался нарушен. Три-Ре-Анна ни словом не обмолвилась о том эпизоде в спальне, когда уличила его в незаконной реинкарнации. Она сделала вид, что не помнит – решила, должно быть, раз не работает старый способ, настало время для новой тактики. Или ей вообще наплевать на брата?!

Нужно было срочно что-то делать, чтобы не свихнуться. И Филипп сделал то же, что и всегда.

***

Анна очнулась, но глаза никак не хотели открываться, казалось, веки слиплись намертво. Она лежала и прислушивалась. Ей мерещилось, что где-то снаружи ветер играет бамбуковыми подвесками: тук-тук-тук в разной тональности пели они, тук-тук-тук – никакое зло не войдет в этот дом. «Как было бы чудесно, если бы звон колокольчика или постукивание палочек ограждали нас от опасностей», – подумала Анна.

Наконец удалось приоткрыть глаза. Взгляд уперся в архаичный потолок из деревянных реек, испещренных прожилками. Анна откинула одеяло, казавшееся каменной плитой, и с трудом села. Мягкий рассеянный свет лился сквозь бумажные окошки в решетчатых рамах. Было у них какое-то замысловатое название, но она никак не могла вспомнить. Анна оглядела маленькую комнату, все убранство которой состояло из матраца и шкафа у торцевой стены. За перегородкой, отделявшей спальню от другой комнаты, кто-то копошился.

По-прежнему вялая, точно в полусне, Анна заставила себя подняться на ноги. Мир виделся размытым и зыбким, рисунки на перегородке то обретали объем, то вновь становились плоскими.

– Эй! – произнесла она, остановившись и пытаясь сохранить равновесие.

Шум за перегородкой мгновенно стих. Анна протянула руку, чтобы раздвинуть узорчатые фусумы7, но те неожиданно раздвинулись сами, и перед ней возник санитар – неправдоподобно огромный.

Анна едва не вскрикнула, внезапно увидев картину из далекого прошлого. Много лет назад в доме Кидов служила рослая и полная повариха. Звали ее то ли Марта, то ли Берта, а может иначе: памяти было угодно исказить, стереть ее имя, но сохранить образ. В те давние годы, еще в первом детстве Анны, неожиданно пошла мода на тучных кухарок и домработниц, и это был настоящий ажиотаж. Самым шиком считалась толстенная, как уличный автомат для мусора, кухарка-негритянка. Но полнота в те времена уже являлась уделом личных предпочтений, поэтому агентства по оказанию бытовых услуг остро нуждались в кадрах. Именно эта идиотская мода стала причиной появления в доме Кидов ужасной «ведьмы Маары».

Роб шагнул навстречу. Не в силах двинуться с места Анна в ужасе застыла перед ожившим призраком давнего кошмара. Но санитар был материален. Он возвышался над ней как нелепый, грубо вылепленный голем поварихи – бесформенный, бледный, с такими же пепельными, редкими волосами на шишковатой голове, с такими же маленькими глазками.

Анна стиснула зубы, чтобы не разразиться истерическим смехом и не крикнуть ему в лицо: «Я не боюсь тебя!», хоть это было неправдой.

– П-п-проводить вас в туалет, мисс? – спросил Роб. И тут он стал расплываться, заполняя собой пространство, и в его лице все отчетливее проступали черты Марты-Берты.

***

Патрик Кид был из тех людей, что привыкли получать от жизни все. Когда же просьба – о чем бы то ни было – исходила от жены, его активность и предприимчивость возрастали вдвое. Чтобы выполнить желание Глории, он обратился в одно из лучших агентств под брэндовым названием «Толстая мамаша Бу в вашем доме».

В агентстве заверили, что непременно предоставят повариху-негритянку – самую толстую из ныне существующих, в огромной плиссированной юбке, старомодной кофте и белом чепце. Однако попросили подождать месяц-другой, пока подходящая кандидатура будет подготовлена, а на этот период предложили ту самую Марту-Берту – пухлую, бледную и подозрительно молчаливую. Впрочем, за первым же ужином выяснилось, что в умении стряпать толстухе не откажешь. Никто и представить не мог, что уже через месяц вокруг новой кухарки разразится настоящий скандал, из-за которого закроется «Мамаша Бу».

Вот как это было. Как-то раз, играя с Санди, сыном водителя, Анна спряталась в кладовке, где хранились старые кухонные агрегаты. Забравшись под стеллаж, она ждала, когда же Санди ее найдет. В кладовке пахло сыростью и плесенью, а приятель все не шел, и вскоре Анне наскучило это бестолковое лежание, но тут послышалась негромкая возня за стеной. Кладовка примыкала к другому хозяйственному помещению, изначально предназначавшемуся для устройства винной холодильной камеры, но по каким-то причинам не освоенному. Из вентиляционного отверстия проникал свет. Анна подобралась ближе и, приникнув к ячейкам решетки, увидела толстую повариху. Стоя на коленях, та склонилась над маленьким столиком и что-то переминала вилкой в большой серебряной салатнице, той самой, которую ежедневно ставили в центре обеденного стола. Халат у Марты-Берты был распахнут, и Анна с удивлением уставилась на огромные обвислые груди. Щеки толстухи подрагивали, от чего лицо с тускло поблескивавшими глазками выглядело пугающим.

Вдруг повариха выпрямилась, вынула из кармана прозрачный пакет, в котором шуршало что-то живое, быстрыми движениями смяла его и высыпала содержимое в салатницу. И тут Анна поняла, что это бабочки – души детей из ее любимой сказки – существа неприкосновенные, беззащитные и прекрасные. Маленькие, большие, разной формы и окраски – они все еще трепыхались, но повариха схватила вилку и принялась безжалостно давить насекомых. Анна едва успела зажать рот, чтобы не закричать от ужаса и отвращения.

Покончив с убийством бабочек, толстуха подняла с пола незнакомый Анне предмет, похожий на кофемолку, и приложила устройство к складке на огромном белом животе. На миг ее лицо перекосила гримаса боли, и тут Анна увидела, как прозрачный сосуд наполняется мутноватой жидкостью. Уже в те годы бытовые липосакторы считались раритетом, но для пятилетней девочки неожиданное появление странной жидкости показалась колдовством, и на какое-то время она почти забыла о бабочках. Завершив процедуру, повариха вынула из устройства наполненный до половины стакан и вылила жидкость в салатницу с мертвыми насекомыми. Снова перемешав кошмарное блюдо, она зачерпнула вилкой солидную порцию – Анна отчетливо увидела вздрагивающие крылышки – и отправила в рот. Челюсти толстухи заработали, глаза закатились, а свободная рука судорожно схватилась за место, спрятанное между свисающим животом и огромными бедрами. Прожевав, повариха издала низкий, протяжный стон.

Анна выскользнула из-под стеллажа и бросилась прочь, зная, что никому не сможет об этом рассказать: играть в кладовке было строго-настрого запрещено. Кто знает, сколько времени хранила бы она эту страшную тайну, если бы не праздник. Это был бэбидэй, и в этом году он проводился в поместье Кидов. Приехали все соседи и знакомые вместе с детьми. В парке установили карусели, пригласили клоунов, а вечером устроили фейерверки. Ночь детям разрешили провести без сна в специально организованной общей спальне. Для Анны этот праздник был первым: дети до пяти лет не участвовали в грандиозном действе, как и те, что отметили десятилетие. Младшим еще рано было озорничать ночью, старших уже не интересовали клоуны и карусели, они развлекались по-своему. Когда очередь рассказывать страшную историю дошла до Анны, в ее арсенале оказалась только одна – о толстой поварихе, которая пожирает детские души. «…И с тех пор я не ем то, что готовят у нас дома, – закончила она свой рассказ. – Еду мне привозят из ресторана „Вверх тормашками“».

Слушатели настолько прониклись повествованием, что пожелали непременно увидеть жуткую толстуху воочию и принялись хором уговаривать Анну отвести их на следующее утро на кухню. «Только нельзя вмешивать в это дело взрослых, – предупредил Генри, старший из детей, – ты сама должна отвести нас». Остаток ночи Анна провела в терзаниях: она не бывала в той части дома с тех пор, как увидела отвратительную сцену. Надежды, что дети забудут о своем намерении, оказались напрасными.

Они отправились в хозяйственное крыло сразу после завтрака. До кухни крались на цыпочках, подталкивая Анну вперед. Потом по очереди заглядывали в щель между створками дверей. Горячее дыхание Генри щекотало Анне ухо. Он торопливо шептал, слова цеплялись одно за другое, слоги проглатывались. Половины слов она не смогла разобрать, значения некоторых вовсе не знала, понимала только, что ей открывают самую страшную тайну.

«На самом деле твоя повариха – никакая не повариха, – шептал мальчик. – Ее настоящее имя Маара. Ей присылают детей в коробках с тайным знаком… перечеркнутая курица… Знаешь, что она делает с ними? Открывает коробку и – шарах бедолагу по голове сковородой, а потом варит и ест. А потом… а потом она ловит в саду его душу-бабочку. Да-да, именно так она и делает. Маара должна убить бабочку, чтобы съеденный ребенок больше никогда не родился. Она питается только мясом пятилетних детей. Слышишь? – пятилетних. Тебе сколько?» «Пять», – одними губами произнесла Анна. «Тогда тебе кранты, малютка, уж поверь мне. Если проклятой людоедке не привезут вовремя нового ребенка, она придет за тобой. Прости, но это так. Видишь, все приметы совпадают: толстая, здоровенная и злющая. Да что там приметы! Ты ведь и сама видела, как она бабочек лопала!»

Анна с ужасом посмотрела в щелочку двери на повариху, неторопливо нарезавшую большим блестящим ножом красные куски мяса. Не выдержав, она с криком сорвалась с места и побежала прочь, а вслед несся хохот.

***

– П-поплачьте, мисс. – Голос, в котором не было и толики сострадания, доносился будто издалека, голос идиота, повторяющего заученные фразы. – Х-хороший знак, м-мисс. Б-быстрее уйдет п-призрак. Т-так доктор Чан г-говорит.

Анна слышала Роба, но не могла понять, слова ускользали, не позволяя распознать сути. Она вдруг сообразила, что сидит на полу и теребит какую-то яркую тряпку, оказавшуюся подолом халата-кимоно. Кто и когда ее переодел? Неужели этот урод?! Анна резко подняла голову и к горлу мгновенно подкатила тошнота.

Руки санитара обхватили ее, бессильную протестовать, и в следующий миг, – словно происходившее разрезали на фрагменты и некоторые из них отбросили, – ее уже выворачивало над унитазом.

– Эти лекарства меня доконают, – пробормотала она.

Роб вымыл ей лицо, как это делают перемазавшимся детям. Где-то на краю сознания пульсировала дурацкая мысль: «Ни одного зеркала», – а по лицу уже елозило полотенце. Лапища санитара, придерживавшая Анне затылок, была такой горячей, что казалось – вот-вот опалит кожу. Хотелось оттолкнуть ее, но руки бессильно повисли вдоль тела, и только слезы лились неиссякаемым потоком.

Должно быть, для Роба Анна ничего не весила, так легко подхватил он ее на руки и, перенеся в спальню, положил на матрац. Случайно или намеренно жаркая лапища скользнула по ее груди, заставив очнуться.

Санитар отошел к шкафу и вытащил из него подушки.

Раздался тройной писк, Роб взглянул на браслет. «Должно быть, вызов», – понадеялась Анна. Но Роб никуда не спешил, он продолжал аккуратно раскладывать подушки на полу. Браслет снова пропищал, на этот раз дважды. Покончив с приготовлениями, санитар опустился на колени возле Анны.

– Это п-почти не б-больно, м-мисс, – сказал он. – Т-только вначале немного н-неприятно. Т-так говорят.

Тут раздался одиночный протяжный сигнал браслета, и санитар толчком придавил голову и грудь Анны к матрацу.

Крик возмущения тут же перешедший в испуганный вопль: тело свело судорогой. Внутренности завибрировали, в голове зазвенело; казалось, что-то живое ломится через барабанные перепонки наружу. Анна ослепла, ее словно катало прибоем по камням. Она пыталась вырваться, но уже не понимала, с какой стороны на нее навалился Роб: не знала, где верх, а где низ, и не могла кричать, только хрипела. А когда пытка, наконец, прекратилась, Анна решила, что ее разбил паралич.

Она открыла глаза. Роб стоял на коленях, склонившись над ней, – в той же позе, в которой Маара готовила свое ужасное блюдо. Точно также набрякли щеки и лоб, и также тускло блестели глаза.

– Р-релаксация, – просипел Роб. Он облизнул сально блестевшие губы и показал ей браслет.

Анна не могла даже застонать. Ужас объял ее, и все существо наполнилось безмолвным криком.

Сачок – безжалостный, неумолимый сачок – накрыл бабочку, и теперь она оказалась во власти чудовища, тупого и кровожадного.

Роб смотрел на беспомощную подопечную широко открытыми глазами, потом отстранился и слегка прищурился. Взгляд его подернулся поволокой: должно быть, в эту минуту он мнил себя художником, оценивающим детали нового шедевра.

Анна выдержала взгляд мучителя. Как же ей хотелось плюнуть в эту глупую, надменную рожу, но губы онемели. Она с ненавистью смотрела в глаза санитара, и вдруг провалилась в его жуткую внутреннюю пустоту.

Ты в ловушке, детка, тебе не вырваться, теперь ты моя, моя, моя!

Она с трудом протолкнула в горло сухой ком, – ей нечего рассчитывать на помощь и защиту. Никто не избавит ее от опеки этого человека. Поднявшись, Роб тяжело протопал по циновкам и раздвинул сёдзи8.

Сёдзи… Название само собой проклюнулось в памяти, оно было из лекционного курса «Быт и культура исчезнувших цивилизаций». Воспроизведение этнических элементов архитектуры и внутреннего убранства помещений приветствовалось и хорошо спонсировалось фондом «Наследие».

Парализованная и униженная, Анна следила за неторопливыми движениями Роба, в страхе ожидая нового подвоха. Но санитар не обращал на нее внимания, как будто позабыл, что в доме помимо него есть кто-то еще.

Никто, никто тебе не поможет!

За сёдзи оказалось толстое стекло, снаружи ветер беззвучно раскачивал ветви сакуры. Поодаль виднелся холм, с него сбегала вниз красноватая дорожка. В комнате стало светлее, и Анна увидела на стенах датчики, панели и замысловатые разъемы для какого-то оборудования. Роб вышел в прихожую и через минуту вернулся. Он катил перед собой устройство, похожее на то, что стояло рядом с ее кроватью в реабилитационном центре. Неужели снова инфузор? Опять проклятые препараты! Что станет с ее мозгами? Сколько времени будут тянуться пытки? Зачем все это?

Роб зафиксировал устройство и нажал на сенсор. Из центрального блока выскочила панель, куда санитар принялся деловито вставлять капсулы, заполняя свободные гнезда. Анна знала, что он делает – не раз наблюдала за подобной процедурой. После того как иглу воткнут в вену, устройство начнет поминутно впрыскивать в кровь микродозы сводящих с ума препаратов. В руках санитара мелькнула уже знакомая зеленая капсула – точь-в-точь такая же, какую ей показывал Хольм. Ненавистный «вспоминатель»! Анна заплакала, но лицо при этом осталось неподвижным.

Покончив с капсулами, Роб глянул на часы и подошел к окну.

– Скоро прибудет д-доктор Чан, – сказал он. – То, что сейчас с вами д-делают, м-мисс, вам это пойдет на п-пользу. В п-приюте все должны получать релаксацию п-перед тем, как вводят лекарства. Они вас вылечат, эти лекарства, м-мисс. Д-доктор Чан – спец.

Он что-то нажал на стене, и стекло уехало вбок. Комнату тут же наполнили звуки: шелест листвы и пение птиц. Роб взял пустую коробку от лекарств, которыми начинил инъектор, и вышел. Анна перевела взгляд на окно. Небо посерело, ветер клонил верхушки деревьев к земле: похоже, погодой здесь не управляли, и, предоставленная самой себе, она принесла холодный воздух.

Анна почувствовала, что к рукам и ногам понемногу возвращается чувствительность, она попыталась повернуть голову, и у нее это почти получилось. Ей хотелось попробовать заговорить, но было страшно услышать собственное невнятное бормотание. Неужели это будет продолжаться изо дня в день? Из месяца в месяц? Она судорожно всхлипнула.

Спустя несколько минут Анна продрогла, но Роб, вернувшись, набросил на нее одеяло. Она закрыла глаза, чтобы не видеть своего тюремщика, и тут легкий приближающийся гул привлек ее внимание. Анна посмотрела в окно: из-за поворота дорожки на холме показался каплевидный миникар, такие в их поместье использовали на поле для гольфа.

– Вот и они, – сказал Роб. Он закрыл стекло и пошел встречать гостей. Анне пришла мысль: «Если этот доктор чего-то стоит, он быстро разберется, что к чему, он поймет, что я не чокнутая. Это шанс избавиться от жутких процедур, вроде релаксации. И вдруг удастся уговорить его назначить мне другого санитара?»

Стоило поразмыслить, как себя преподнести новому врачу.

Ну же, соберись! Возьми себя в руки, размазня.

– Разм… ня, – пробормотала Анна.

Она слегка приободрилась: если как следует постараться, разговор с врачом состоится. Она подвигала бровями, попробовала изобразить улыбку. Тут снова появился Роб, он раздвинул фусумы и пропустил вперед низкорослого китайца в голубой пижаме и круглой шапочке. За ним вошла пожилая дама с пузатым кейсом шоколадного цвета.

– Добрый день, мисс, – бодро поприветствовал ее вошедший. – Моя фамилия Чан, я ваш лечащий врач.

У него было худощавое тело юноши и распухшее болезненно-желтое лицо старика. Чан явно принадлежал к унитариям, иначе имел бы более презентабельную внешность. Присущий этой категории людей карьеризм, стремление выслужиться и получить в награду новый цикл существования вызывали у Анны чувство брезгливости, хоть ей и бывало за это стыдно.

– Здр… ствуйте, – с трудом проговорила она, скрывая свое разочарование. – Оч… прр… тно п… знаком… ся.

– Ого! – обрадовался врач. – Позитивное настроение – залог выздоровления. Итак, мисс, вы пройдете в нашей клинике полный курс лечения. Пациентам, которые не помнят своих имен, мы даем временные. Ваш коттедж называется «Сакура», вот вы у нас и будете Сакурой. Гарантирую, «призрак» рано или поздно уйдет, мы изгоним все чуждое. «Приют облаков» специализируется на психопатологиях подобного рода.

Анна мысленно сжала кулаки, стараясь не выдать своих чувств мимикой, лицо для этого уже достаточно ожило.

Доктор Чан присел на подушку, заботливо приготовленную для него Робом.

– Зеленого чая с клубникой, – бросил он, и санитар тут же вышел.

Китаец достал из кармана маленький золотистый миником и принялся из него что-то выуживать.

– В общем-то, картина вполне ясна, – бодро сказал он через минуту. – Аманда! Увеличьте дозу же-семь на полмиллиграмма. И – продлеваем курс номер семнадцать на десять дней… Или нет, лучше на двадцать. Пока все.

Сестра кивнула и открыла кейс.

– И вы даже не поб… седуете со мной?.. – пробормотала Анна.

– Что? – Доктор Чан поднял брови. – Позвольте, а кто это спрашивает? – Он театрально огляделся в поисках несуществующего собеседника.

Анна почувствовала, как мысли ее неумолимо вязнут в болоте абсурда. У нее не нашлось подходящих слов, чтобы ответить на глупую шутку.

Вернулся Роб со столиком-подносом, поставил его на пол перед Чаном и, почтительно кивнув, удалился.

– Правильно, вы не должны отвечать, – добродушно заметил китаец и отпил чая. – Я никогда не беседую с «призраками». Только с реальными людьми. Надеюсь, вскоре внедренная личность начнет сдавать позиции, и тогда я с большим удовольствием с вами поболтаю.

Анна покосилась на медсестру, возившуюся с инъектором. Лицо женщины напоминало маску.

– Доктор… – Анна сделала последнюю попытку. – П… лагаю… вы ч… ловек опытный. Вам известно… иногда в ж… зни сл… чаются ошибки. – Она собралась с духом и заставила язык повиноваться: – Ч… довищные ошибки.

Чан скользнул взглядом по ее лицу.

– Ваше лицо было другим, не так ли? Имело ли смысл им жертвовать, или все же это было ошибкой? Подумайте об этом.

Он вновь отхлебнул чай, посмаковал. Сестра завершила свое дело. Анна почувствовала, как защелкнулись ремни, и в онемевшую руку воткнулась игла.

– Ну вот и отлично. А теперь постарайтесь вспомнить, кто вы такая, – медленно произнес доктор, и в его голосе уже не было ни капли иронии.

Действие увеличенной дозы «вспоминателя» не заставило себя ждать.

«Кто я такая? – лихорадочно забилось в мозгу. – Кто же я? Что если – не Анна Кид? Я не помню…»

Откуда-то издалека донесся монотонный стук метронома9.

Фигуры доктора, санитара и сестры постепенно растаяли, и Анна осталась одна, еще более неподвижная, чем во время сращивания переломанных костей. Чувствительность продолжала возвращаться, но вместе с этим наваливалась беспредельная слабость. Лекарство, попадая в кровь, заставляло Анну страдать.

«Уже скоро… очень, очень скоро…», – доносился издалека зловещий шепот Маары.

Вязкими клоками туман расползался по полу, взбирался на стены, растворял звуки: еле слышный, едва различимый разговор. Туман оживал: скопления мутных сгустков неожиданно принимали очертания человеческих тел, а потом рассеивались. Иногда кисельные люди заговаривали с Анной, она узнавала их голоса и пыталась ответить.

Подошла Глория Кид, сотканная из тумана она выглядела пародией на саму себя. «К черту Лурье, мама, – пробормотала Анна в тысячный раз, – к черту этого проклятого педофила. Я никогда не выйду за него, никогда…». А потом из молочной мути выступила крупная фигура, опустилась на четвереньки, нависла молча, и от этого стало трудно дышать.

«А ведь я и вправду могу быть не той, кем себя считаю?» – подумала Анна.

Инъектор пискнул, подал новую порцию яда, и клубящаяся мгла навалилась каменной плитой, раздавила, уничтожила, разметала ошметками по жаркой пустыне.

«Я шейка засушенной ящерицы… В горле песок и поблизости нет воды, чтобы смыть жгучую сухость. В нескольких шагах лежит моя правая передняя лапка, а левая – с другой стороны… Далеко, гораздо дальше, чем задняя. Не могу понять – левая или правая. Нужно собрать себя заново, соединить. Правую лапку я почти притянула, еще немного, чуть-чуть…» – так думал некто, способный жить по другую сторону реальности.