Читать книгу Хозяин зеркал - Юлия Зонис - Страница 4

Для Иенса шел не первый час борьбы со старой каргой – бессонницей. Борьбы паритетной и напрасной, похожей на драку двух саамских мальчиков, которую так ловко изображает на ярмарках по воскресеньям балаганный шут Бен Хромоножка. Измученный Иенс считал и пересчитывал гуляющих по полю овец, но пронырливая старуха уже успела остричь пару блудливых скотинок и, наслюнявив артритные пальцы, сучила из овечьей кудели свою унылую нескончаемую пряжу. Октябрьский ветер хозяйничал за стенами дома, бился в рассохшиеся за лето оконные рамы, наперегонки со сквозняками скакал по лестнице и настойчиво тряс хлипкую входную дверь. Устав сопротивляться кружению старушечьего веретена, Иенс накрылся с головой пледом и принялся вспоминать.

Он вспоминал о тех годах, когда октябрь в Городе был самым что ни на есть настоящим зимним месяцем – с первым снегом, сосульками и скользкими ледяными дорожками. В октябре ветер не шлифовал оконные стекла пригоршнями пыли, а гонялся по первопутку за санями. Снеговики, блестя черными угольками глаз, заглядывали в окна первых этажей, печки в домах весело потрескивали, и не лезла изо всех углов от тепла и сырости едкая плесень. Помнил он те годы, надо признаться, довольно смутно, словно мельтешение теней на стенах детской и далекий шум голосов. Именно из шума, из обрывков сплетен и кухонной болтовни, Иенс собирал и клеил собственную историю…

Предки Иенса по материнской линии вели свой род от самого́ Сигурда Страшного, канонизированного после смерти как Сигурд Святой, и никогда не уставали этим гордиться. Но сыновей, таких желанных и необходимых для подпитки династических амбиций, в последнем поколении не получилось, а единственная дочь обманула родительские надежды на удачное замужество. Сватались к ней многие, но уходили разочарованные. Слишком заносчива была избалованная Фреа. Когда семья отчаялась выдать ее замуж, ломака Фреа неожиданно покаялась, что состояла в тайной связи с неким знатным господином и забеременела от него. Правда, среди домашних слуг имела хождение более прозаическая версия, которую особенно любили обсуждать на кухне за вечерним стаканчиком. В ней упоминался бездельник и сочинитель дурных стишков из прислуги, получивший у господ немедленный расчет, как только интрижка дочери перестала быть тайной. Саму же Фреа в назидание и для спасения семейной чести спешно выдали замуж за дальнего и, отметим, бедного родственника. Всю беременность она не выходила из дома, грызла штукатурку и капризничала. Роды с самого начала пошли с осложнениями, семейный доктор и его ассистентки сбились с ног, но роженицу и дитя спасли и сдали с рук на руки озадаченной родне.

Фреа, отойдя от родильной горячки, навсегда осталась несколько не в себе. Ребенка называли в спешке, без ее участия, опасаясь, что хилый малыш так и отправится к праотцам безымянным, и нарекли вполне традиционно для бастардов. Собственно говоря, имен на семейном собрании предлагалось много и на любой вкус, но когда все тетушки и дядюшки высказались, в наступившей тишине бабка величественно погрозила небу кулаком, украшенным тяжелыми фамильными перстнями, и произнесла: «Магнус!»

Оспаривать ее решение ни у кого не повернулся язык, удачливость легендарного имени все признавали и потому согласились без возражений.

Мальчишку кутали, опекали и баловали. Отчим пытался отстаивать свое особое мнение о том, как до́лжно воспитывать детей в нормальных домах, но в ответ его недвусмысленно ставили на место. Некоторое время он еще показывал зубы, как загнанная в угол крыса, но быстро сдулся и съехал в загородное имение, где утешался вином, утиной охотой и рукоблудием.

В образование Магнуса вкладывали немалые средства. Нанимали лучших преподавателей и, любя и жалея, нещадно секли упрямого ублюдка за лень и неспособность к учебе. Других детей у Фреа так и не случилось, так что унаследовать накопленное богатство и родовой герб предстояло бастарду.

Примерно с этого момента Магнус уже хорошо помнил себя. Помнил, как любил при первой возможности удирать из дому и без всякой цели таскаться по городским дворам, гонять собак и подсматривать в чужие окна. Зимой он часто прикидывался больным, так как хворому ребенку прощалось гораздо больше, чем здоровому. Летом мечтал сбежать с бродячим цирком, но по-настоящему бродячие, как назло, не попадались, а в том единственном, что кочевал по городским окраинам от площади к площади, от пустыря к пустырю, его и так знали как облупленного. Хромоножка Бен не год и не два гонял любопытного подростка от балагана суковатым поленом, оберегая сомнительную честь своей жены, акробатки Минни. Гонял, пока не схлопотал по рогам от возмужавшего Магнуса и чуть было не сменил прозвище на Бен Комолый.

Юноша рос, дедушка, наивно рассчитывая на дивиденды, продолжал оплачивать внуку дорогие съемные квартиры и учебу в университете. С таким же успехом он мог бы бросать деньги пачками в камин или бездонный колодец. Внучок пропускал занятия, водился со странными компаниями и тайными обществами, читал запрещенное и плевал на так называемые жизненные ценности и порядки.

Однажды, прогуливая очередную лекцию, Магнус увидел, как закутанный в древний плащ старик обменивается знаками с продавцом зелени. К тому времени ленивый, но жадный до всяческих тайн и загадок студент прочитал множество книг и обладал избыточными и бесполезными знаниями именно в тех областях, где они от него меньше всего требовались. Кроме того, Магнус был достаточно наблюдателен, чтобы отличить ритуальные жесты от обычного хлопка по рукам при торге. Дождавшись окончания разговора, который он пытался подслушать и даже разобрал несколько упоминаний о золотой киновари, юноша увязался за старцем. Они уходили всё дальше от центра. Улочки причудливо ветвились, брусчатка под ногами закончилась, сменившись бурой глиной. Старик бодро шаркал по блестящим весенним лужицам, покачивая аккуратно заплатанным узелком с покупками. Магнус с удивлением рассматривал вывески ремесленных мастерских, кварталы мелких лавочек и дешевых притонов – случайно сохранившиеся островки старого Города. Где-то высоко, над нависшими чердаками и кувыркавшимся в небе голубем, невидимый музыкант насвистывал простую и привязчивую мелодию:

Наконец старик нырнул в темную арку. Магнус проследил за тем, как он достает из-за пазухи ключ на шнурке и отпирает замок. Дверь приоткрылась, впуская хозяина, и снова захлопнулась наглухо. Очарование тайны исчезло. Юноша повертелся на месте, словно сбившаяся со следа ищейка.

Неподалеку от арки росло единственное в этом районе дерево. Рыжая девчушка, сидя под ним, продавала свистульки из глины в виде парусников, ракушек и морских змеев с высокими гребешками, выкрашенными кармином. Взяв грубо слепленный драккар, Магнус, не торгуясь, вывернул карманы, сложил на покрывало монеты, моток шелковой бечевки, увеличительное стекло и пару медных гаек. Девчонка уставилась на несметные сокровища расширенными глазами и тихо ойкнула от восторга, вероятно приняв Магнуса за странствующего принца. Притом монеты заинтересовали ее меньше всего.

Быстро темнело, и наш прогульщик на обратном пути позорно заблудился в сплетении улиц. Немыслимое число переулков сбило его врожденную способность определять направление. Даже острый шпиль Смотровой башни, служивший самым верным ориентиром для горожан, скрылся в сумерках и набежавшем тумане. Тогда Магнус достал из-за пазухи свистульку и начал подбирать мотив. Глиняная дудка немилосердно фальшивила. Он шел, насвистывая, наугад, пока совершенно неожиданно не открылась за очередным поворотом Центральная площадь с ее уродливым «Механическим цветком».

Раньше площадь была излюбленным местом прогулок. Нарядные дамы семенили с мопсами на руках между клумбами, а вдоль кружевных оград бесшумно катили экипажи на мягких рессорах. Зимой брусчатку заливали водой и на льду оставались узоры от коньков. Но Город менял структуру, перестраивался. Особняки пошли под снос, их утонченные хозяева выехали в дальний пригород подальше от смога, вони паромобилей и скользящей удавки фабричных районов. Теперь на площадь подслеповатыми фасадами щурились офисы корпораций да вертелся посередине, как взбесившаяся карусель, фонтан «Механический цветок». Циклопическая конструкция состояла из множества трубок и бачков, крутившихся независимо друг от друга в разных плоскостях, и испускала во все стороны разноцветные струи. Струи змеились, переплетаясь между собой. Двигатель, спрятанный в утробе фонтана, каждый час сбрасывал пар через специальные клапаны. Таким образом устройство совмещало в себе функции украшения и городских часов. Его ежечасные вопли были слышны в радиусе нескольких кварталов. Придумал и построил этого монстра мастер по имени Туб.

Магнус не знал, что или кого он мог бы ненавидеть так же сильно, как фонтан. Сам мастер Туб не казался ему чудовищем, скорее волшебным джинном, вынужденным воплощать придури своих жестоких хозяев. Как, к примеру, рояль, на котором бабушка заставляла маленького Магнуса играть по четыре часа в день и лупила по пальцам свернутой газетой за каждую фальшивую ноту. К роялю он не испытывал ненависти. Давно, еще до принудительных уроков музыки, мальчик мог часами просиживать перед инструментом, придумывая мелодии, далекие от человеческой гармонии и ритма, зато полностью согласные с окружающим космосом. Но фонтан…

– О-о, треклятая машина!

Заткнув уши и поминая всуе рукодельного мастера Туба, студент резко развернулся на каблуках и быстрым шагом рванул прочь от площади. Фонтан с присвистом победоносно орал ему вслед.

Очередная зима длилась недолго, всего месяц-полтора, да и то по большей части была слякотной, а не морозной. Магнусу за это время опротивели родственники, учителя, ревматическая погода и однообразие. Поэтому с первыми ранними оттепелями, вначале исподволь, а затем все настойчивее, он принялся искать жилище старика.

Магнусу всегда нравились дальние прогулки по Городу. Знал он многие потайные места, и его там тоже хорошо знали, но вот ту дорогу, за которую отдал бы сейчас полжизни и еще полжизни в придачу, вспомнить не мог, как не смог в свое время подобрать мелодию про ласточку. Он наматывал круги по кривоколенным переулкам, расспрашивал прохожих о дереве и девочке – напрасно. «В конце концов, – решил Магнус, – дерево за зиму могли срубить, а квартал снести и перестроить. Пора забросить попытки отыскать вчерашний день». И он действительно забросил, замкнулся больше прежнего, стал чаще пить и редко уходил от дома дальше окрестных кабаков.

Только один раз, совершенно случайно, возвращаясь пешком со званого обеда от десятая-вода-на-киселе-родственников, Магнус вновь загулялся, с надеждой вглядываясь в каждую подворотню. Навстречу ему попалась злобно вопящая фурия в ярко-сиреневом платье с турнюром. И какое, собственно, дело могло быть повесе до ее пронзительного фальцета, если бы фурия не тащила за собой мальчишку с глиняным змеем в руке. Магнус сначала остолбенел, затем кинулся в звенящий фальцетным эхом проулок, но уткнулся в очередной тупик. И вдруг, подумав было, что сходит с ума, он явственно расслышал мелодию.

Рыжая девочка сидела под деревом, зябко поджав под себя ноги. Башмаки стояли рядом. Под бумажным колпаком горела свеча, освещая товар. Девочка узнала Магнуса, несмотря на игру теней, исказившую черты его и без того подвижной физиономии, и доверчиво уставилась снизу вверх с прежним детским обожанием.

Студент порылся в карманах, но не нашел там ничего стоящего, лишь серый прямоугольник кожи с оттиснутым силуэтом парусника и надписью «ClPPr Jns». Лейбл Клиппера, своеобразный боевой трофей, случайно завалялся в кармане после вчерашней драки. Прошлым вечером в районе анилино-содовой фабрики, выпускающей лучшее в мире синтетическое индиго, Магнусу пришлось отбиваться от рабочего этой самой фабрики, желавшего подправить вшивому аристократу фасад. Соперник был настойчив, как паровой молот, а худосочный с виду студент в самом деле не отличался ни силой, ни отвагой, зато еще с цирковых времен знал пару подлых и действенных приемчиков. Пользуясь ими, он помог противнику перевалиться через перила в канал. При этом штаны цвета лучшего в мире индиго разделили судьбу своего владельца, а вот лейбл почему-то остался в руке у Магнуса.

Рыжая девочка с серьезным видом изучила картинку и разулыбалась от уха до уха, показав смешливые ямочки на щеках. Арка напротив дерева темнела, и заманчиво маячил в ее глубине, загорался и снова гас огонек. Магнус шагнул под гулкий свод, придержал рукой раскачиваемый ветром фонарь и внимательно прочитал вывеску:

ШАУЛЬ ТРОЛЛЕРМАН

Снадобья и средства ухода за больными

(круглосуточно)

На несколько минут он в нерешительности застыл у порога. Там, за обитой дерюгой дверью, простиралась территория свободы. Решиться войти значило изменить жизнь, прыгнуть со скалы, поцеловать лягушку…

– Любит – не любит, поцелует – плюнет, к сердцу прижмет – к черту пошлет…

Магнус крепко зажмурился и потянул за резное деревянное кольцо. Тугая пружина чавкнула за спиной коротко и четко, как створки капкана. Перед глазами засияли стеллажи, заставленные продукцией известных фармацевтических фирм, и только привыкнув к свету после уличной темноты, можно было заметить за низким прилавком хозяина.

– Что желаешь, молодой человек? – надтреснутым голосом спросил аптекарь. – Антибиотики, горчичники, кружку Эсмарха на полтора литра?

– Спасибо. Не нужен ли вам помощник? Я немного знаком с-с… – Тут Магнус чуть не ляпнул «с алхимией», но вовремя удержался. – С фармацией.

Старик склонил голову к плечу и прищурился, оценивая странного посетителя.

– Ой, вы знаете, зрение меня подводит… – обращаясь куда-то за кулисы, протянул он. – Я бы не отказался от услуг грамотного юноши для простых поручений – прочитать, переписать, купить, следить за библиотекой…

Услышав про библиотеку, Магнус сглотнул слюну.

– Вы разрешите посмотреть на книги?

– Конечно, посмотри, если это поможет, – с ехидным смешком согласился старик. – И кстати, не думай, что я смогу много платить тебе. – Он вытащил из-под прилавка ключ, достойный дверей от замка Синей Бороды, и показал на прикрывающую угол ширму: – Вход там, любознательный молодой человек.

Полки с книгами уходили ввысь и терялись в темноте под потолком. Магнус жадным взглядом пробежал по корешкам и, справившись со спазмом в горле, вернулся к аптекарю.

– Я согласен работать здесь на любых условиях, – проговорил он как можно спокойнее.

Старый Троллерман еще раз придирчиво осмотрел угловатую фигуру, высокий лоб юноши и его дорогую, нелепо сидящую одежду.

– Как же следует называть тебя, мой мальчик?

Имя… Об этом Магнус не подумал. Ему всегда хотелось распрощаться с ненавистным бастардским именем, но достойная замена никак не приходила на ум. Вместо этого представилась почему-то тисненая надпись на клочке кожи – «ClPPr Jns», «ClPPr Jns», «ClPPr Jns»… И тогда он несмело выдохнул:

– Иенс.

Домой новоиспеченный помощник аптекаря больше не вернулся, даже за вещами. И с его точки зрения, это была не слишком дорогая плата за жизнь с чистого листа.

На следующий день булочница, прикармливавшая аптекаря нераспроданным товаром, заметила новое приобретение старика.

– О, Шауль, дорогой, я смотрю, у тебя прибавление?

– Да, Миранда, – подтвердил он. – Молодые люди, знаешь ли, кушают с хорошим аппетитом, потому что еще растут. Так что, если сочтешь возможным приносить на одну булку больше из твоего «неопубликованного», я подарю тебе баночку чудодейственного крема из жира змеи.

– Старый искуситель, – проворчала она. – Ну как я могу отказать?

С тех пор хлеба в ее благотворительной корзинке под крахмальной салфеткой стало больше. Кофе тоже стало больше, чем до появления Иенса, но сам кофе сделался жиже.

Впрочем, голод желудка волновал Иенса гораздо слабее голода ума. Одной рукой он переписывал для Шауля каллиграфическим почерком на хорошую бумагу почти истлевшую от древности гомеопатическую фармакопею, а другой листал «Оптику» барона фон Ризенштерна. Как ему удавалось проделывать тот же фокус с глазами, глядя одним в «Практическую магию», а другим – в «Тридимитовую компоненту воды» Бернала-Фаулера, оставалось загадкой даже для него самого. За несколько месяцев работы в лавочке наш ленивый студент превратился в одержимого наукой, окончательно испортил зрение и осанку и заметно повзрослел.

– Пора переходить от теории к практике, – сказал ему как-то поутру старый аптекарь. – У меня есть еще один волшебный ключ.

– От лаборатории? – не отрывая взгляда от строчек, спросил Иенс и прибавил: – Я догадывался, что вы работаете над эликсиром долголетия.

– А почему эликсир никому не удалось создать до сих пор, ты тоже догадываешься? – ехидно поинтересовался старичок.

– Наверное, потому, что не все задачи решаемы? – предположил Иенс. – Я хотел сказать, в нашем измерении пространства.

– Нет, просто все не там ищут, – расплылся в улыбке старый Шауль. – Обыкновенная вода и есть искомый эликсир, а также самое вместительное хранилище информации, какое только можно себе представить. Но весь секрет в ее структуре, мальчик. Чтобы сотворить чудо, надо получить правильную воду. Пойдем, я покажу тебе мою подземную сокровищницу.

Расположенная под аптекой лаборатория поглотила Иенса целиком. Наверх он поднимался только для того, чтобы купить очередные реактивы взамен истраченных.

Тем временем наступила новая зима. И однажды, пробегая мимо дерева по дороге в подвальчик торговца химикатами, Иенс заметил, что бледная обычно девочка как-то слишком сильно раскраснелась на ветру. Он свернул к дереву, взял ее за руку и спросил:

– Ты не заболела?

Девочка молчала, глядя на него затуманенными глазами. Рука ее тряслась и была неприятно липкой и горячей. Тогда Иенс схватил девчонку в охапку и притащил домой к Миранде, а сам бросился за врачом.

Пожилой неторопливый эскулап двинулся по обледенелым улицам на помощь со скоростью слизняка, вынуждая Иенса забегать от нетерпения вперед. Юноша боролся с искушением отвесить толстяку пинка.

Взволнованная Миранда ждала их перед крыльцом. У постели девочки сидел старый Шауль, поминутно меняя холодные уксусные компрессы. Врач внимательно выслушал сердце, легкие и бронхи, осмотрел горло и успокоительно произнес:

– По крайней мере, это не инфекция. Обыкновенная простуда, но довольно сильная и грозящая перейти в воспаление легких. Как тебя зовут, детка?

Девочка заерзала на постели, но промолчала. Доктор вопросительно посмотрел на Миранду. Та недоуменно переглянулась с Шаулем, после чего последовала долгая и неловкая пауза.

– Ах да, вспомнила! – выжав над тазиком полотенце, приготовилась соврать булочница. – Те люди, которые привозили свистульки, называли ее… называли ее… Гердой!

На самом деле Гердой девочку никто не называл, да и вряд ли тех, кто приезжал к ней, можно было принять за людей. Одно слово – Старьевщики. Старьевщики из пустыни.

Доктор выписал целую стопку рецептов и, заранее уверенный в отказе, предложил дать направление в муниципальную клинику.

– Смотрите, – предупредил он на прощание. – Все-таки в клинике заботливый персонал, новейшие препараты…

– Нет-нет, спасибо, – поблагодарил, провожая его до порога, Иенс. – Как-нибудь сами справимся.

Старый аптекарь небрежно пролистал рецепты, перед тем как выбросить их в печку.

– Есть настоящие снадобья, Миранда, – буркнул он.

– Конечно, – согласилась булочница только для того, чтобы не обидеть соседа.

У нее имелись собственные виды на лечение Герды. Всю зиму она выпаивала девчонку отварами, шептала заговоры, а по ночам пела такие песни, что у спавшего за стеной Иенса стыла в жилах кровь.

Как-то раз, когда молодой человек заглянул к Миранде пораньше, чтобы справиться о здоровье ее пациентки (а заодно, если повезет, и перехватить свежую булочку), он застал девчонку в сознании. Та сидела на постели, опираясь спиной о подушки. На щеках Герды горели пятна лихорадочного румянца, зеленые глаза ярко блестели. Девочка слушала неспешный рассказ старухи. Иенс присел на стул в уголке. Булочница обернулась, коротко кивнула Иенсу и продолжила:

– …озеро из Вечного Льда, самого прочного льда в мире. Старые люди говорят, что озеро то зовется Коцитом и образовалось оно в воронке, которую оставил рухнувший с небес ангел Люцифер. А другие думают, что сотворил то озеро сам Хозяин Зеркал, первый из Мастеров-Троллей. По мне, так не важно, кто его и как там сотворил. Важно, что озеро это было вовсе не озером, а кривым зеркалом, отражавшим Высшие Миры. Наш Третий Круг и все Круги – это кривое отражение, поэтому, девочка моя, люди у нас жестоки и злы…

– Неужели ничего нельзя сделать? – расширив глаза, прошептала Герда.

– Ох, милая… Один из ангелов Высшего Мира, Ориэль, Свет Господень, задал тот же вопрос. Он решил, что нельзя сидеть сложа руки и смотреть, как мы тут внизу мучаемся. Взял он солнечный лук и огненные стрелы и метким выстрелом разбил зеркало вдребезги. Только ни к чему хорошему это не привело. Видишь ли, осколки зеркала разлетелись по всем Кругам, и многие из них попали в людские сердца. А человек, в сердце которого попал даже крошечный кусочек ледяного зеркала, становится другим.

– Каким?

– А таким, что все хорошее, что в нем было, искажается. Поэтому храбрость здесь превращается в безрассудство, щедрость – в мотовство, гордость – в спесь, а миролюбие – в трусость. Самый же большой осколок попал в сердце бедного Ориэля, и оттого, говорят… – Тут старуха понизила голос и остальное досказала шепотом: – Говорят, что стал он Демоном Ариманом, Светом Испепеляющим, владыкой ледяного пламени…

Иенс не выдержал и хмыкнул. Миранда оборвала рассказ и неодобрительно оглянулась на гостя.

– Извините, – смутился Иенс. – Просто в университете учат по-другому.

– Университет, – проворчала старуха. – Небось там вас учат, что наш мир – это морок, застывший между верхним и нижним зеркалами?

– Ну, не совсем морок. Что-то вроде объемной проекции, отражающей Первообраз…

– Я и говорю – морок, – перебила его старая булочница. – А в шмуверситете тебе не растолковали, отчего это в мороке кровь течет по-настоящему и живот пучит совсем по-настоящему, а когда болит горло, надо пить настойку сухомырника? И караваи мои, по-твоему, – они тоже морок? Если так, почему бы тебе, господин студент, не представить, что ты уже сытно позавтракал, и не отправиться прямиком в аптеку?

Иенс промычал что-то неопределенное. Миранда широко ухмыльнулась и качнула седой головой:

– Так я и думала. Давай-ка, умник, ставь чай на огонь. Вижу, булки мои всё же слаще воображаемых пирогов.

Иенс с готовностью кинулся к плите. К теме космогонии они с Мирандой больше не возвращались.

Подвода, привозившая девочке еду и глиняные свистульки, больше не появлялась. По Городу ходили слухи, будто не то вараний грипп, не то песчаная чума выкосила целые села в Предгорьях и на Побережье. С исчезновением людей прервалась и торговая цепочка Старьевщиков. Зима выдалась злая, холодная и долгая. Январской ночью, пока квартал спал за белесыми от мороза стеклами, Иенс потихоньку спилил дерево на дрова. Иначе Миранде пришлось бы сворачивать свое нехитрое пекарное производство.

Герда поправилась лишь к весне, научилась помогать старухе по хозяйству и вязать. Конечно, настоящие рыбацкие свитера с тройными косами и ромбами были для нее пока слишком сложны, зато она отлично справлялась с шарфами из яркой пряжи. У Герды определенно был дар подбирать оттенки так удачно, что даже приторные анилиновые краски смотрелись свежо и не раздражали глаз. В сумерках она любила сидеть на пеньке и с жалостью вспоминала дерево, которое так нарядно могло бы смотреться с развешанными на ветвях разноцветными шарфами. Когда совсем потеплело, Иенс подарил ей букварь с картинками и стал учить читать.

С наступлением лета жизнь бедной лабораторной крысы, питающейся черствым хлебом, успела ему порядком наскучить. Манили перемены и поиск новых горизонтов. Иенс взял за правило каждый день несколько часов гулять по Городу и покупать газеты с объявлениями о приеме на работу. Встретить во время прогулок родственников или старых знакомых он не боялся. Вряд ли в сутуловатом, бедно одетом человеке с заострившимися чертами лица можно было признать юного проныру Магнуса.

Вакансия нашлась быстро – Иенс пошел химиком на старый заводик, занятый выпуском пищевых добавок. Платили там не слишком щедро, но все же больше, чем Шауль. Предприятие хромало на все четыре и дышало через раз. Можно было бы подумать, что Иенс попросту сменял шило на мыло, но в скором времени на заводе ожидалась крупная реорганизация. К правлению то и дело подъезжали инженеры с папками технической документации, а с мощных, шкворчащих паром грузовиков рабочие бережно снимали ящики с маркировкой «Для лаборатории». Жирная каша заваривалась в неприметном горшке ветхого завода, и Иенс не мог этого не ощущать.

С первых заработков он снял комнату поближе к центру, с окном, выходящим на сырой больничный скверик, где умирали от гнили деревья, и позволил себе немного пошиковать. Приобрел немаркое твидовое пальто в крупную клетку, почти новую табуретку и медный рукомойник с зеркальцем. Соседом Иенса по лестничной площадке оказался сеньор Гарсиа де Вильегас из артистического братства «Вавилонский огурец». Частые и шумные гости сеньора все как на подбор состояли в том же братстве. От других городских художников и пиитов они почти ничем не отличались, разве что в качестве опознавательного знака носили галстуки-банты из зеленой ткани и такого же цвета широкие мягкие пояса. Вдобавок общались братья на столь невразумительном суржике, что даже в Городе, где смешались полсотни разных наречий, их разговор звучал странновато.

Сеньора де Вильегаса из толпы коллег выделяли приятной округлости животик, великолепные зубы и трость с причудливым набалдашником в виде головы кота. Еще он имел привычку широко улыбаться, ритмично выстукивая рукоятью трости по зубам, как будто это и не улыбка была вовсе, а некое подобие кастаньет. Под ритмичный зубовный перестук все собеседники сеньора через несколько минут общения начинали непроизвольно притоптывать на месте каблуками, словно готовились сорваться в безудержные сапатеадос.

В первый же день знакомства де Вильегас стрельнул у Иенса двадцатку, после чего, достигнув некоего градуса блаженства, вкратце пересказал молодому химику манифест братства.

– …А когда рухнула Вавилонская башня, – с придыханием просвещал Гарсиа нового соседа, отловив его на лестнице и крепко держа за пуговицу, – все мы остались сиротами на этой земле. Все сделались разные и оттого так одиноки. Мы перестали понимать друг друга!

Разило при этом от сеньора не то чтобы огуречной свежестью, а скорее чесноком и дешевым клошарским. В выпученных глазах блестела пьяная слеза.

– Какая башня? – честно недоумевал Иенс, не догадываясь о том, насколько легко де Вильегас впадает в раж. – Смотровая? Или та, которая в форме огурца?

– Из слоновой кости, тупой ты северянин! – брызгая слюной, кипятился сеньор Гарсиа. – Башня из высоких слов и прекрасных образов.

– Да по мне хоть из моржового хрена, – огрызался ученый. – Пуговицу отпусти.

– Ты слушаешь меня? Все мы – осколки Башни, только некоторые – буквы, ноты или цвета, а mentecatos[5] вроде тебя – строительный мусор!

Далее Гарсиа сбился с южного диалекта на вавилонский суржик и, икая, поклялся спасти мир от идиотов «разящим языком искусства». Иенс, не дослушав, заткнул уши и сбежал в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

По воскресеньям в пекарне готовили пироги. Один из них, самый удачный, с хрустящими витыми жгутами на румяной корочке, Миранда упаковывала в корзину и просила Герду отнести его Иенсу. «Только по дороге ни с кем не заговаривай», – предупреждала она всякий раз.

Послушная Герда молчала весь путь от порога до порога и бесшумно прошмыгивала мимо двери сеньора де Вильегаса в каморку Иенса. Там она обычно просиживала до темноты, болтая о всякой ерунде и городских новостях, пока свет уличного фонаря не расчерчивал на ровные клетки пол и стены. Тогда Иенс провожал Герду домой.

В один из таких тихих вечеров случилось непредвиденное – сгорела аптека старого Шауля.

По словам соседей, сначала громыхнуло откуда-то из-под земли, а затем дверь вынесло взрывной волной и из проема с гудением рванулось пламя. Пожар пробовали заливать, но огонь притухал на какое-то время лишь для того, чтобы разгореться с новой силой. Подъехали несколько пожарных подвод, нагруженных бочками с водой. В аптеке со стеклянным звоном взрывались флаконы с лекарствами. Примчавшийся через несколько минут после взрыва Иенс, размазывая по лицу слезы и сажу, пытался отыскать в зловонном дыму вход в лабораторию – однако угол, где находился люк, уже завалило горящими балками. Из библиотеки кое-как удалось вытащить несколько драгоценных фолиантов.

Герда успокаивала бьющуюся в истерике Миранду. Та тряслась и без остановки твердила про огонь, который нужно запирать. Свободный, вырвавшийся из печи, он внушал ей первобытный ужас. Вызывательница бурь в пятом поколении, Миранда обладала генетической памятью своих сожженных предшественниц. Из ее прерывистого бормотания выходило, что перед самым взрывом под аркой шатались подозрительные тени. Но чем дальше, тем сильнее она заговаривалась, и по всему получалось, что тени появлялись и раньше. Много теней. Много раз. Тени окружали ее, шептались и грозили костром.

Подземная лаборатория Шауля и библиотека выгорели дотла. Квартиру Миранды тоже прихватило огнем, уцелело только помещение пекарни с жаропрочными стенами. Остальным соседям повезло больше – погода стояла безветренная, и пламя не успело перекинуться на ближайшие дома. Иенса и Герду, убежденных в том, что старый аптекарь сослепу перепутал реактивы, булочница заставила поверить в поджог.

Средства на ремонт жилища собирали по подписке, причем особенно усердствовал в этом деле председатель «Вавилонских огурцов», поэт и корреспондент «Городского сплетника» Франсуа Бонжу. Герда так растрогалась, что даже поцеловала Бонжу руку, а тот покровительственно потрепал девушку по щеке и назвал «сладенькой голубкой». Иенсу эта ласка странно не понравилась.

Выходные Иенс провел в заводской лаборатории, увлеченно вымораживая из воды примеси, а когда под утро вернулся домой, застал в комнате на столе крысиное пиршество и догорающий на подоконнике огарок.

– Чт-то тут можно ж-жрать? – возмутился он, обращаясь к прыснувшим во все стороны крысам.

После пожара Иенс начал немного заикаться, стеснялся этого и старался на людях говорить кратко, рублеными фразами, а то и вообще отмалчиваться.

Он вспомнил, что, поднимаясь, видел приоткрытую дверь в квартиру де Вильегаса. «Хорошо бы одолжиться новой свечкой и убрать после непрошеных гостей», – подумал Иенс и направился к соседям. Там было накурено, надышано и пахло заветрившейся с вечера едой. Румяная полураздетая Герда сидела на диванчике, как и положено любопытной Еве, с надкусанным яблоком в руке. Сеньор Гарсиа хрипло мурлыкал ей на ушко что-то вроде «Y como la tarantula»[6], а еще один знойный тип с выщипанными в ниточку усами валялся на ковре у их ног и чистил банан.

Иенс зловеще молчал, застыв на пороге, и пристально, словно сквозь прицел, разглядывал всех по очереди. Гарсиа перестал петь и нервно поправил зеленый галстук со следами томатного соуса.

– Это брат Йон. Йон Морару – портретист. Мы готовим творческую акцию «Восстание красоты», – поведал он, обводя руками комнату. – Правда, бразе?

– E bine[7], – нехотя согласился «брат» и на всякий случай отполз подальше от дверей.

– А твоя девушка не должна больше делать тяжелую работу, – примирительно продолжил де Вильегас. – Она красивая. У нее волосы цвета меди и зеленые глаза. Такая богиня нужна возрождающемуся искусству. – Он помог Герде встать с дивана и подтолкнул ее к Иенсу.

– Я тебе пирог принесла, – заплетающимся языком сообщила девушка. – А они меня уговорили стать натурщицей. За это хорошо платят…

Иенс дотащил ее до каморки и, не тратя сил на борьбу с заиканием, молча, но доходчиво объяснил все, что думал о служении искусству. Герда поплакала для порядка, пересчитала багровые синяки на белоснежной коже и согласилась с тем, что ни о каком позировании в ближайшее время речи идти не может. Объяснение утомило обоих настолько, что они проспали в обнимку почти до самого вечера.

– Иенс? – окликнула Герда, проснувшись. Она недоуменно оглядела перевернутый стол и повисший на одном гвозде умывальник. – Зачем было… так? Ты любишь меня?

– Нет, – почесав оцарапанный глаз, честно признался он. – Но это ничего не меняет.

Миранда, разболевшись после пережитого, почти на месяц слегла в постель, и Герде пришлось следить за выпечкой. Времени на прогулки по Городу у нее не оставалось, зато Иенс зачастил в пекарню с визитами.

Однажды он застал во дворе у Миранды косматого широкомордого типа, который устроился на деревянной кушетке под небольшим навесом и поил закутанную в шаль булочницу из специальной кружки с носиком.

– О, Иенс! Рада тебя видеть, мальчик! А у меня руки до сих пор трясутся, представляешь? – оживилась Миранда и попросила: – Помогите сесть повыше, ребятишки, хочу вас всех перезнакомить.

Косматый поправил подушки, булочница уселась поудобнее, огляделась и позвала:

– Туб, иди сюда!

– Т-тот самый Т-туб? – недоверчиво спросил Иенс.

– В каком смысле «тот самый»? – удивилась женщина.

– Ф-фонтанщик?

– Ну да, я и есть мастер Туб, папаша нашего «Цветка», – отозвался, выходя из пекарни, крепко сбитый человек в кожаном комбинезоне. – Но не хотел бы я снова встретиться с его мамашей… А ты ученик Шауля?

Пожимая испачканную углем руку, Иенс кивнул. Туб улыбнулся, и улыбка его оказалась неожиданно мягкой.

– Ну, давай знакомиться. Вот этого медведя зовут Вигго, у него было кой-какое секретное дельце к старине Шаулю. Но раз так получилось, не сможешь ли ты нам помочь?

Иенс пожал плечами.

– Куда же я засунул?.. – забормотал широкомордый Вигго, охлопывая себя по карманам. Он покопался в каждом поочередно и наконец протянул Иенсу мелко исписанный листок с формулами: – Вот это…

Иенс прочел и понимающе ухмыльнулся:

– Н-не сложно. С-составляющие. И п-помещение.

– Будет тебе помещение, – пообещал Вигго. – Сделай подробный список того, что понадобится. Вещества, посуда, тигли-мигли… Ничего не забудь и не жмись, деньги – не твоя забота. Оставишь записку у Миранды, а сам приходи в среду утром к старой каменоломне за Собачьим пустырем.

Герду в следующий раз Иенс увидел там, где никак не ожидал увидеть. Более того, она была не одна. На уличной выставке картин Герд было несколько. Первая кормила с руки козлобородого сатира на фоне зарослей папоротника, вторая лежала на ковре около блюда с истекающими соком персиками, а третья на берегу горной реки обнимала за шею единорога. Объединяло этих Герд одно – все они выглядели ярко и на редкость бесстыдно. Возле выставленной на продажу обнаженки сидел слащавый сеньор де Вильегас и секретным кодом выстукивал на зубах послания к параллельным мирам.

Иенс незаметно подкрался сзади и отвесил ему такой подзатыльник, что бедняга подавился любимым набалдашником. Разглядев обидчика, он возмущенно закудахтал:

– Hostia![8] Ты – тупой мужлан! Деревенщина! Сеньорита раздевается перед нами, чтобы красиво одеться для тебя! Только такой membrillo[9], как ты, может этого не понимать!

– Д-дома поговорим, – процедил Иенс и смачно сплюнул на лаковый башмак живописца. – И з-за д-деревенщину ответишь.

Вокруг улюлюкали, подбадривая Гарсиа на ответный ход. Со всех сторон сбегались зеваки, но Иенса уже и след простыл. Мрачнее тучи, он понесся на поиски реальной Герды.

Убедить ее вернуться к трудам праведным в пекарню так и не вышло. Максимум, чего удалось достигнуть, так это выбить из де Вильегаса признание в любовной связи с милашкой Йоном и в полном их безразличии к женскому полу.

Однако, к своему удивлению, Иенс начал получать странное удовольствие от того, что Герда целыми днями сидела голая перед огуречной братией, а вот стирала, готовила и стелила постель только для него одного. Стоило всего лишь не упускать узкий гребень этой волны, соблюдая точную пропорцию между холодным презрением и обжигающей, болезненной страстью, чтобы чувствовать себя господином. По утрам Герда безропотно запудривала следы от его пальцев и варила кофе. Сама она пила только травяные отвары под предлогом заботы об идеальной фигуре. В некотором смысле это было правдой. Переписав для Шауля не один древний травник, Иенс помнил свойства целебных растений, в том числе и тех, которые использовала для своих зелий Герда. Они делали женщину бесплодной.

Вскоре она начала покупать холст и краски, брать уроки живописи. Каморка Иенса украсилась полотнами с изображением кривобоких кофейников, плоских яблок и мелкого винограда. Только безупречное чувство цвета по-прежнему не подводило Герду. Главным украшением коллекции была картина морского дна со спрутом, обвившим мачту затонувшего клипера. Дешевые белила оказались с брачком, и присоски на осьминожьих щупальцах зловеще фосфоресцировали по ночам.

…Вспомнив о картине, Иенс стащил с головы плед и уставился на призрачно-блеклого в сумраке комнаты спрута. Бессонница выиграла бой по очкам, овцы разбежались, начинало светать, и пора было собираться к старой каменоломне. Наскоро хлебнув холодного кофе, он снял с крючка самую тяжелую трость на случай встречи с шайками бродячих собак и вышел на улицу. Город еще не проснулся. До заводских гудков оставалось около часа, а до западной окраины, за которой начинались каменоломни, примерно сорок минут ходу.

Две пьяные в хлам проститутки дрались на углу. Дрались тихо, без скандала, мыча и повизгивая от усердия. Только клочья перьев летели да звякали зонтики. Чуть дальше улица буквально обрывалась в никуда. Над краем заброшенного карьера парили аэростаты с яркой рекламой на бортах, внизу собаки играли на свалке свою шумную свадьбу. К каменоломням вела едва заметная тропинка, сначала зигзагом по склону, затем по дну карьера на противоположную сторону, в обход сточного пруда. Там Иенса дожидался мальчишка лет восьми с застывшей на лице плаксивой гримасой попрошайки. Вдвоем они довольно долго плутали в лабиринте каменных проходов, пока не вышли к своеобразным воротам, сложенным из гранита. Мальчишка нажал на потайной рычаг, и одна из глыб отъехала в сторону. Вполне достаточно для того, чтобы пройти внутрь. Миновав пустую темную пещеру, они попали в настоящую механическую мастерскую. Свет широкими лучами падал сверху на пол и верстаки. Несколько человек, оторвавшись от работы, поприветствовали вошедших.

– Добро пожаловать, док! – радушно крикнул Туб. – Сейчас для тебя будет представление!

Он резким движением сорвал крышку с прислоненной к стене большой коробки, и из нее вышла… Нет, не кукла. Розовый парик, мертвенно-белое лицо, обшитая крупными блестками короткая юбчонка – вот образ, знакомый каждому горожанину, кто хоть раз побывал на представлении цирка. Пару лет назад на осенней ярмарке под акробатами оборвался канат. Страховка не спасла, внизу была брусчатка, и Минни парализовало. Теперь она шагала, щелкая пружинами и скрипя рычагами, прямиком к Иенсу. От груди к голове тянулись ремешки и тонкие шланги. Довольный Туб возле коробки переминался с ноги на ногу и гоготал, хлопая себя ладонями по кожаному комбинезону.

– М-минни?! – попятившись, ужаснулся Иенс.

Услышав свое имя, акробатка завертелась на месте в нелепом танце, трубки на шее жалобно засопели. Иенс, не выдержав, шагнул вперед и остановил спектакль. Он прижал девушку к себе и со слезами взглянул в запрокинутое бледное лицо. Минни дернулась.

– Пусти, придурок! – баском вскрикнула она и ловко съездила ему локтем в бок.

– Брысь, салага! – рявкнул на нее Туб и обернулся к растерянному Иенсу. – Извини, глупая шутка получилась. Ты хорошо знал Минни?

– Ерунд-да, – отдышавшись, ответил тот. – Не ожидал п-просто.

– Заводные механические паровозики удаются мне лучше, чем люди. Но ты ведь поверил, правда?

Мастер опять загоготал. «Минни» тем временем разоблачилась в углу за верстаком и превратилась в парнишку-механика, злобно зыркающего на Иенса.

– Давай смотреть, что у нас здесь интересного, – примирительно предложил Туб. – Как видишь, сейчас светло, но в пасмурную погоду и по ночам мы тоже работаем. Для таких авральных случаев собрали конденсаторы Мушенбрука. А вот здесь ремонтируем двигатели и проводим кое-какие опыты. Например, если установить вместо громоздкого котла змеевик с насосом, то машина станет легче, а давление увеличится. Но я хочу сделать еще более компактную модель, на аммиаке.

– А к-как они отс-сюда выезжают? – удивился Иенс.

– Не беспокойся, есть специальные ворота, ими можно пользоваться только ночью. А вот, посмотри, небольшой старый грузовичок. Точно такой же, как те, которые собирают по городским улицам мусор. Только его главная задача – проехать через площадь и врезаться в стену. Понял, да? Или лучше часовой механизм поставим? Что скажешь?

– «Це-цветок» по-пострадает?

– За «Цветок» не бойся, на совесть сделан. Я ведь раньше действительно паровозики игрушечные мастерил, мелкий бизнес, сам понимаешь. Но почему-то больше в долги влез, чем заработал. – Сказав это, Туб изумленно посмотрел на свои руки с въевшейся в кожу чернотой, словно причина могла крыться именно в них, и продолжил: – А тут конкурс для механиков объявили, «Золотые руки Города». Конкурс я выиграл и заказ получил на этот самый фонтан. Эскизы новой площади мне из военного ведомства присылали. Есть там одна особа, не чуждая искусств. Не знаком с ней еще?

– Н-нет…

– И не торопись. Всегда успеешь. Так вот, потратил я почти два года на то, чтобы «Цветок» сконструировать и построить. Заплатили до смешного мало, даже на раздачу долгов не хватило. Пустили мою мастерскую с молотка. И побирался бы я сейчас по деревням с котомкой, если бы не встретил Вигго. Ну, а раз уж про Вигго заговорили, пойдем твое рабочее место покажу, он там всё для тебя приготовил. – Механик поманил Иенса за собой и не без гордости показал соседнее с мастерской помещение, почти идеально круглое, с удобными лабораторными столами, весами и ящиками для реактивов. – Всё по твоему списку. Работай на здоровье. А если еще что-нибудь понадобится, будешь заказывать у Караванщиков. В общем, осваивайся пока, а в обед подойдет Вигго, поболтаем втроем.