Читать книгу Немного слов. Книга Третья - Юрий Годованец - Страница 2

На истребителе стареньком доброго лунного тела

Вышла душа поискать себе к ужину дела…

Глаз озорными белками она прошмыгнула столетия;

Тело неслось, пожирая пространство, как слепень.

Как неумело оно в управлении смелом

И, как ребенок, соскучилось начатым делом.

Мышью летучей себе залетая навстречу,

Я уговаривал: Тише, не надо раскачивать вечер!

Как мастерком, что взвивает тяжелую известь,

Гибким плечом вся вселенная перекосилась.

В перегрузках болтались тяжелого тела излишки.

Плоть на вырост – как всякие чёрные списки.

Джонатан Ливингстон, бодхисатва, свернувший над веком.

Я Его ревновал и до похоти был человеком

И, блик скоротечный в сервизе высоком,

Лишь только висками свистел – как осока.

А колокол выл, чтоб в язык его – ниткой в иголку,

Но за скатерть задев, я смахнул со стола сервировку,

Оперение смято, я понял, сместившись за контур,

Но уже на лету я Луну подхватил – как солонку;

Брынзу ужаса сжал, и рябины в пах брызнула ветвь,

Рябое небо – как рядно – и рядом рондо: планер, пламя, смерть.

И уже впопыхах, не найдя под рукою отвеса,

Серебра не жалея, освобождался от веса.

Моим парашютом был клуб еще тёплого дыма.

Я падал на землю и всё мне казалось, что мимо…

Артезианский орнамент, оставленный в гибнущем небе, —

Путь слезинки, покинувшей мыслящий стебель.

Да набухает душа обертонами бессмертия:

Мой самолётик – высокого неба предсердие.

Всё движет любопытство или слава!

Боюсь, судьба связала их узлом;

Смотри, не попади под колесо состава —

Свод неба только с виду невесом.

Пространство свободы – как та же тюрьма;

Хоть правду принять нелегко!

Ведь свет – это лишь разрежённая тьма.

Так наши дома далеко…

Вдруг ты, погружаясь в безбашенный мёд,

– Когда будешь в Москве? – на прощанье спросил…

Всё знали мы задним умом наперёд.

Москва – имя сотов у Слова – для сил.

А в сотах – нетленная сущность ума,

Хоть образ у каждого свой.

И вновь собирается светлая тьма

Срывать облака над Москвой.

Плач – не на ветер,

собраны мы ведь

реветь и верить,

верить и реветь!

Как буквально Духа сила

смысл молитвы поняла.

Поднимая, опустила.

Опуская, подняла.

Нельзя нам быть наедине.

Ты Всемогущ, а я ничтожен,

Товар с тавром среди таможен;

Ты в небесах, а я на дне!

Нельзя, такие лезут мысли

В постели, ступе иль посте…

Ты держишь мир на коромысле,

Я – на Твоём теперь кресте, —

Цепляясь, падая, скользя,

Свои теряя половины…

Наедине быть нам нельзя.

Мы и без этого едины.

Покружил я над гнездовьем,

над ключом колючих жил,

неприкаянным и вдовьим,

над крестами покружил.

С песней пепел восприемлю,

только вечности – в обрез…

Иногда врезаясь в землю,

достигаешь ты небес!

Весь циферблат зодиака

мы обошли и не раз,

такие уж разные, в сущности, звери.

И, наконец, обнажился

ясный прекрасный каркас,

что арок вращал колесо – до потери.

Летняя всласть

зимовала поэзия в нас,

отложенный спрос – на таблице

умножения (или деления),

он-то и спас!

Не устаёт продолжение литься…

Солнце, как лунатик,

ходит по карнизу,

и ощущаешь – сквозь

пустоты – ты:

источник высшей чистоты,

пронизывая снизу,

выращивает

швейные цветы!

Здоровья крепкого полезней —

из ветхих сложенная вех —

крутая лестница

болезни,

твой дух ведущая

наверх.

Но иногда – едва забрезжит

колодца звёздное окно —

в него посмотришь

ты небрежно,

как будто выздоровел

давно…

Ты постоянно

делаешь финты —

даёшь воображению

свободу.

И, несвободна,

вновь свободна ты

судить о небе

по земному плоду.

Игра… Без правил…

Огненный Грааль…

Диагональ активная —

в картине…

Мы – по спирали —

вынули спираль

и врезались в зенит

на серпантине.

Листопадный велосипед

высоко задирает коленки лет.

Едет в небо, вращая надежду над,

велосипедный листопад.

Почему,

может, то впереди,

Сам не знаю я этого точно,

Сердце точно летает в груди,

Воспаряя в потоке проточном?

Кмети

вскормлены светом с конца

Не копья, а сраженья, открыл я,

И теперь понимаю сердца,

У которых вдруг выросли крылья!