Читать книгу Игры для мужчин - Юрий Жук - Страница 8

В детстве для меня любимым блюдом была картошка. Обыкновенная картошка, но приготовленная руками моей бабушки. Мелко нарезанная, она плавала в соусе, заправленном поджаренным луком, лавровым листом с добавлением чеснока и зелени. Все это так и называлось – жареная похлебка с чесноком. Любая хозяйка может поднять меня на смех: нашел, мол, чем хвастать! Да такое чудо каждая мало-мальски соображающая в кухарском деле женщина приготовит за пятнадцать минут, не затрачивая особых сил и умения. И, наверное, по-своему будет права.

Но вот сколько я ни стараюсь приготовить знаменитую бабушкину похлебку – не получается. И не потому, что не умею. Просто не хватает бабушкиных рук. Таких проворных, ласковых, везде успевающих и все умеющих пары рук. А без них бабушкиной похлебки не получится, сколько ни бейся. Хотя, наверное, и продукты в этом деле тоже играют не последнюю роль.

Я хорошо помню ту особенную картошку, которую мы каждый год выращивали на Зеленом острове, где всякую весну раздавались в аренду наделы земли. Это сейчас остров превратился в узенькую полоску песка, на которой вдоль берега дружка на дружке тянутся фанерные сараюшки, важно называемые «дачами», а то и еще лучше – базами отдыха с громкими названиями вроде «Вешние зори».

А раньше, в годы моего детства, Зеленый остров, не затопленный теперешней Волгой, был огромными угодьями со своими лесами, полями, речушками и озерами, с такими названиями, как «Круглое», «Щучье».

По осени туда стремились городские охотники на утиные зори и вальдшнеповую тягу. Там же раздавали и участки под бахчи, картошку и огороды. Все это хозяйство требовало ухода, и потому каждое воскресенье толпы огородников устремлялись на Зеленый, чтобы успеть, обернувшись за день, как можно больше сделать на своей делянке. Оно и понятно: хоть небольшой, но участок. И та же грядка огурцов, десяток кустов помидоров, пара грядок лука или дружные всходы картофеля требовали и окучивания, и полива, и прореживания от сорняков.

Потому-то в страдную жаркую пору мы, то есть бабушка, мама и я (тетки мои не были большими охотницами до этого дела, а дед и вовсе своей обязанностью считал лишь посадить и убрать урожай), рано-рано утром отправляемся на берег Волги к пристаням, захватив с собой тяпки, ведра и нехитрую снедь, чтобы поспеть на один из первых речных трамвайчиков, курсирующих между городом и островом.

Но на берегу у пристаней уже яблоку негде упасть. Желающих плыть на остров – море, и речники не справляются. Однако отчаиваться рано, потому как тут же у дебаркадеров, уткнувшись носами в песок, стоят частные лодки-гулянки. Их владельцы, зная о великом спросе на водный транспорт, по воскресеньям утром времени не теряют и, по-деловому подойдя к этому вопросу, делают свои деньги.

– Кому на Сазанку? – слышится с одной из лодок. От очереди отделяется десяток-другой желающих и устремляется к ней. Зевать не приходится, если хочешь уехать. Людей много больше, чем лодок.

– На Шумейку желают? – орет только что подъехавший малый – косая сажень в плечах.

На Шумейку, конечно же, желают, и лодка вмиг заполняется людьми.

– Зеленый. На Зеленый кому? Этой фразы довольно, чтобы лодку начали брать штурмом. Каким-то чудесным образом и мы трое оказываемся в ней, со всех сторон стиснутые такими же спешащими огородниками. Лодка оседает все ниже и ниже, и вот уже нет никакой возможности принять на борт хотя бы одного человечка, а желающие все лезут, как-то умудряясь протиснуться между ведрами, лейками, узлами и лопатами, тяпками и граблями.

– Все. Хорош. Мать вашу… – орет хозяин, которого все равно никто не слушает. Ему с силой приходится стаскивать с рундука лишних пассажиров. В лодке шум и ругань. – Куда ж ты своей лейкой тычешь мне в живот? Я те грядка, что ли?

– А ты сдвинь его в сторону. Всем ехать надоть,

– Это живот-то сдвинуть? Ну сказанула… Чего ж тебе это стул, что ли. Убери, говорю, лейку!

– Куды ж мне ее?

– А хоть куды…

– Гляди-ко, расселась. Ишь, цаца! Небось потерпишь чуток. Я твои ведра на своих ногах терплю…

– Эй, отец, ты узел-то убери с моей головы.

– Гляди-ко, и впрямь голова. А я думаю, чего-то мне тут мешает? Извиняй, сынок, не углядел.

– Граждане, чуток сдвиньтесь, мальчонку надо посадить.

– Ну куда, куда лезете? Сказано ж, нет места более. И так лодка перегружена… Утопнуть хочите?

– Давай, милок. Давай отчаливай скорее. Солнышко эвон где!

Но тут оказывается, что лодка, загруженная людьми и скарбом, так плотно села днищем на песок, что столкнуть одному ее нет никакой возможности. Двое-трое мужчин из числа пассажиров вновь выскакивают в воду и под дружное: – «И раз, и два-а-а… И еще, и наддай…» – наконец, сталкивают ее на глубину.

Хозяин пробирается чуть ли не по головам на свое место к мотору и, дернув заранее накрученный на маховик ремень, пытается завести мотор. Тот «чихает» раз, другой и затихает. Ремень снова накручивается, и снова – дерг, и снова – чих. Начинается великое дерганье и чиханье, перемежаемое не очень печатными фразами хозяина, которыми он вспоминает всех своих родственников до седьмого колена, и посылает этот упрямый мотор много дальше того места, куда можно дойти пешком.

Наконец, очередной раз чихнув, мотор неожиданно взрывается дробным стрекетом, и лодка, вся дрожа мелкой дрожью, чуть не черпая бортом воду, берет курс на Зеленый.

Шлепая носом по волне, она поднимает тучи брызг, которые обильно окатывают сидящих. Женщины взвизгивают и смеются. Забыты скандалы, и все неурядицы позади. Всегда находится в лодке самый активный или активная, которые громко объявляют:

– Ну, бабоньки, передавайте.

И все уже знают, что это значит. Из рук в руки в сторону рулевого передают по пятьдесят копеек старыми с человека за перевозку. Рулевой невозмутимо принимает собранную мелочь и, не считая, горстями отправляет ее в боковой карман обычно драного, всего в масляных пятнах пиджака.

Лодка же исправно шлепает по волне, мотор невозмутимо стрекочет, и Зеленый – все ближе и ближе. Наконец, вот и песчаный пляж острова. Тяжело груженая посудина к самому берегу подойти не может – мелко. Мы выгружаемся прямо в воду.

До нашего участка идти метров пятьсот вдоль неширокой и извилистой речушки, что вытекает из Щучьего озера. В этом году нам с делянкой повезло. Одним концом она выходит прямо к берегу этой речушки. Не надо далеко ходить за водой.

Первая моя обязанность по приходу на место – аккуратно уложить принесенные с собой продукты, чтобы до них не добрались вездесущие муравьишки, и закопать п прибрежный песок бидончик с домашним, настоянном на жженых корочках ржаного хлеба и потому темным, и резко шибающим в нос квасом.

Пока я развешиваю по кустам ракитника сумки и вожусь на берегу с бидончиком, мама с бабушкой успевают сделать массу дел. Бабушка тяпкой окучивает уже зацветшие кусты картошки, а мама с ведром и лейкой торопливо снует от речушки к грядкам с помидорами и обратно.

Под каждый куст нужно вылить не меньше ведра и лейки воды, чтобы земля глубоко напиталась влагой, и ее хватило до следующего нашего приезда. Где-нибудь среди недели мы с бабушкой обязательно вернемся сюда, чтобы опять полить. Но бабушка старенькая, ей не под силу одной справиться с этой трудной работой. И, конечно же, обильного полива не получится. Вот потому-то мама и старается вылить под каждый помидорный куст как можно больше воды из реки.

Закончив со своими делами, я залезаю в речку. В самом глубоком месте вода мне еле достает до трусиков, и я несколько минут с удовольствием плещусь, поднимая со дна облачка мути, которые тут же куда-то уплывают: течение в речушке довольно быстрое. Затем ложусь на живот и, укрепившись руками в дно и выставив над водой голову, с удовольствием отдаю свое тельце омывающим его струям. Подхваченное упругим течением оно как бы парит в воде и становится легким, совсем невесомым. Перебирая по дну руками, я пытаюсь двинуться против течения. Мне это удается с трудом. Речушка сопротивляется и тащит назад.

– Алеша, где ты там запропастился? – слышу я голос мамы и вспоминаю, что у меня еще куча несделанных дел.

У каждого из нас свои обязанности. Две грядки огурцов давно меня дожидаются. У меня есть своя полуведерная лейка, и полив огуречных грядок – моя святая обязанность.

Но прежде очень осторожно, не дай Бог наступить на огуречные плети и помять, а то и еще хуже, оборвать их, от бабушки тогда добра не жди, я раздвигаю листочки, чтобы отыскать под ними зеленые, колючие, все в пупырышках, за эти дни подросшие огурчики. Сбор урожая – тоже моя, но уже приятная обязанность. Первым делом я бегу к концу грядки, где несколько дней назад, в прошлый приезд, засунул маленький, только что завязавшийся огурчик в горлышко пустой бутылки. Этому научил меня дед.

– Посмотришь, – говорит, – что получится.

Раздвинув огуречные листочки, я вижу чудо-чудное, В обычной полулитровой бутылке с узеньким горлышком разлегся здоровенный огуречище. Зрелище это для меня настолько невероятно, что я, чтобы убедиться в реальности всего увиденного, дергаю за огуречную плеть. Внутри бутылки огурец недовольно шевелится, и я, наконец, понимаю, что все это на самом деле и мне ничего не кажется.

– Мама, бабуля, идите скорее сюда! – кричу я. – Тут такое… Тут такое…

Мама с бабушкой наклоняются над грядкой,

– Это меня дед научил. Вот Толян с Волохой подивятся! – не перестаю я радоваться.

– Ишь выдумщики. – ворчит бабушка, – только от дела оторвал. Но, видно, и ей эта штуковина понравилась.

– Аккуратненько срывай, чтобы плети не порвать.

– Да знаю я. Первый раз, что ли!

Я отрываю огурец, и вместе с бутылкой отношу его к сложенным вещам, предвкушая заранее, как удивлю своих приятелей, когда покажу им эту необычность.

С двух грядок я собираю десятка полтора крепеньких пупырчатых огурчиков и принимаюсь за полив. Вниз к речушке за водою, вверх – к грядке. И так раз за разом. Огурцы влагу любят, и если поливать их плохо, будут горькими, как хина. Я, правда, хины никогда не пробовал, но так говорит мама, а уж ей я верю.

Солнце поднимается все выше, становится все жарче, и я каждый раз, зачерпнув воды в лейку, окунаюсь с головой в речку, чтобы остудиться.

За работой время проходит незаметно. Глядь, и уже на дворе полдень. И основная, и самая тяжелая часть работы нами сообща выполнена. Это значит – большая половина помидоров полита, картошка окучена и осталось кое-где повыдергивать сорняки и дополить оставшиеся кусты помидоров и две грядки с луком, петрушкой и укропом.

Холодная картошка в мундире, только что сорванные свежие стрелки зеленого лука, яички вкрутую и, конечно же, огурчики, разрезанные вдоль, круто посоленные и потертые половинка о половинку до пены – честно заработанная пища. Что может быть вкуснее на свежем воздухе, если к тому же все это запивать остывшим в прибрежном песке домашним крепким квасом!

– Бабуль, арбузик сорвем? – без особого энтузиазма в голосе, как бы между прочим, спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ.

У нас на участке между картошкой посажено несколько плетей арбузов-скороспелок. Большими они не бывают, чуть больше детского мяча, но вызревают быстро, и по хорошему лету к середине июля уже можно собирать первые вызревшие плоды. Сейчас, конечно, еще рановато, но уж больно хочется, чтобы хоть один из них оказался спелым. Чуда не происходит, и бабушка, как я и ожидал, отвечает отказом.

– Потерпи, внучек, с недельку. Самое время для них подойдет, если погода не испортится, вот тогда и полакомишься.

Я успокаиваюсь, зная свою бабушку. Она добрая и многое мне позволяет, но если уж сказала один раз «нет», клянчить бесполезно. Значит, на самом деле нельзя.

– Ну я пошел? – спрашиваю я, запихивая остатки картошки с огурцом в рот.

– Прожуй хоть, оглашенный. Успеешь, еще наловиться.

Дело в том, что каждый раз после обеда, пока самый жар не спадет, мама с бабушкой отдыхают где-нибудь в тенечке. Я же в это время, вытащив припрятанную в кусты с прошлого раза удочку и захватив спичечный коробок с заранее наловленными мухами, отправляюсь к озеру на рыбалку.

С утра до вечера без перерыва там весь день клюет уклейка или баклешка, по-нашему, по-волжски. Нужно только передвинуть поплавок сантиметров на двадцать от крючка с грузилом, насадить муху и можно забрасывать. Через несколько мгновений легкий поплавок начинает мелко приплясывать на поверхности воды. Тут уж не зевай. Повезло, подсек вовремя, и небольшая рыбешка, живым серебром переливаясь на солнце, часто забьется на крючке в воздухе. Тут же ее на кукан и – вновь заброс. При хорошем клеве за час – полтора послеобеденного времени можно поймать штук до тридцати – сорока. Это уже ощутимо. Такой улов не только праздник для нашего Киселька, но и кастрюлька ухи для желающих, которую бабушка, ворча пока чистит, непременно вечером сварит.

Есть у меня и еще одна обязанность. Пока мама с бабушкой будут доделывать оставшиеся огородные дела, я с литровой банкой должен обойти по окраине весь наш участок и набрать в нее уже поспевший иссиня-черный паслен, с которым назавтра все та же бабушка напечет для семьи пирожков, одного из любимых моих лакомств.

Паслен или, как его еще у нас называют, поздника – ягода дикая и растет сама по себе никем не ухоженная. Встретить ее можно и в городе на пустырях или просто под забором. Мальчишки ее любят и обрывают зрелую. Из огородов паслен выпалывают, считают сорняком. Но растение это до того неприхотливо, что находит себе места, казалось бы, вовсе непригодные для жизни. А уж на Зеленом ему полное раздолье. И ягоды у здешнего паслена крупные и сладкие в спелости.

Постепенно день клонится к закату, и работы в основном закончены. Пора собираться назад в город.

Вечером проблема переправы значительно облегчается. Зачастую речники подключают к перевозке пассажиров старую, еще довоенной немецкой постройки, самоходную баржу с громким названием «Рекорд».

Судно это велико, и народу принимает много больше, чем обычный речной трамвайчик. Без надстроек, с одной лишь рубкой на корме, так что вся палуба остается свободной для пассажиров, оно за один рейс перевозит огромное количество народу, который стоя и сидя на лавках вдоль бортов, а то и просто на досках палубы устраивается, как может.

Большое солнце, готовое вот-вот спрятаться за крыши домов, повисло над самым городом. Железные крыши разноцветно переливаются в его лучах, а золоченые маковки соборов сияют до рези в глазах так, что на них невозможно смотреть.

До чего все-таки красив мой город! Это особенно видно отсюда, с Волги. С воды он весь как на ладони, и в предзакатные эти часы, когда воздух над рекой особенно чист и прозрачен, отсюда со стороны замечаешь все то, мимо чего много раз проходил, совершенно не обращая внимания.

Да вот хотя бы все тот же собор на Музейной. Отсюда не видно ни облетевшей со стен штукатурки, ни крыши, засиженной голубями, ни вечного мусора на тротуаре перед ним. Из-за здания краеведческого музея рвутся в небо сияющие купола, и от них по воде во все стороны разбегаются тысячи тысяч солнечных зайчиков, весело прыгающих по волжской волне.

Кажется, город мягко стекает всеми своими улицами с окружающих его холмов сюда, к берегу Волги. Улицы спускаются по склонам все ниже и ниже, переходят во взвозы: Провиантский, Казачий, Приваловский, мой любимый – Бабушкин, а те, в свою очередь, доходя до самого берега, исчезают, растворяясь в волжской воде.

Река – великая труженица, намаявшись за бесконечно длинный летний день, устало и редко вздыхает набегая волной на прибрежный песок и лениво шевеля своим притомившимся телом, мерно покачивает волной спешащие к своим причалам редкие уже к вечеру пароходики.

Вскорости причаливаем и мы.