Читать книгу Воспоминания и дневники. Дополнения к семейной хронике - Юрий Канунников - Страница 7

Семья формировалась постепенно, чтобы в конце концов стать тем самым ДОМОМ, куда всех членов семьи тянет и куда они стремятся приехать при первой возможности. Главную роль в формировании ДОМА и семьи в целом принадлежит несомненно деду моему Федору Васильевичу. Именно он с его умом, наблюдательностью и бесспорными человеческими достоинствами постепенно внедрял то хорошее, достойное, что наблюдал в семьях сослуживцев и знакомых, что считал нужным и возможным сам.

Семья жила скромно, только на жалование. Достаток с чинами рос, но росла и семья.

Прежде всего, постоянно с самой свадьбы в семье жила бабушка всех детей, мать Пелагеи Павловны – Елена Андреевна. Всего за 25 лет родилось 12 детей, из них 8, 6 мальчиков и 2 девочки, стали взрослыми и упоминаются ниже.

(Вспоминаю, что в детстве у кого-то из родственников видел большую групповую фотографию. Довольно большая группа мужчин, человек 40–50, на фоне церкви.

Судя по одежде и мундирам, в группе были и офицеры, и чиновники, и купцы, а также мещане, крестьяне и священнослужители разных рангов. Помню, что было сказано, – это выходцы из деревни Языково, половина из них Канунниковы, собраны по случаю какого-то юбилея престольного праздника деревенской церкви. Показывали и деда Федора Васильевича, и его отца Василия Павловича, который, как уже говорилось, был церковным старостой).

После Саратова некоторое время жили в Бугуруслане, а в основном в Бузулуке.

Каменный одноэтажный дом (6 окон на улицу) стоял на улице Набережная (позже – ул. Кутякова). Это был конец города. С другой стороны улицы был довольно крутой обрыв и далее широкий луг, метров 500, далее обрывистый берег реки Самары. Противоположный берег – песчаный пологий (пляж), и еще дальше лес, и горизонт закрывали горы (отроги Общего Сырта, входящего в систему Уральских гор).

Вид с улицы и из окон дома на улицу в сторону гор был чудесный. Слева в квартале начинался городской сад. Центральная его аллея выходила на угол улицы, пересекавшейся с Набережной.

С другого конца улицы в двух-трех кварталах на самом обрыве располагался женский монастырь. Специальной постройки из красного кирпича (церковь и несколько домов).

После гражданской войны монастырь был, конечно, закрыт, монашки разошлись кто куда, но некоторые остались в городе. В 1982, когда в ноябре я хоронил маму, в похоронах участвовали четыре монашки из тех, кто еще был в монастыре.

Мужской монастырь стоял в горах за лесом. Тоже из красного кирпича с кирпичной же оградой. Долина, где стоял монастырь, называлась Иосафатова. На башне монастыря были куранты, бой которых в хорошую погоду был слышен в городе.

В 30-е годы мужской монастырь разогнали и поместили колонию малолетних преступников. Куранты были немедленно сломаны.

Такое расположение дома создавало для детей массу возможностей. Сад для игр днем. Зимой аллеи сада заливались и организовывался городской каток. Кроме летнего сада, заливались катки в сквере на главной улице и во дворе гимназии и дворянского собрания. Катки были платные, но посещались охотно. С обрывов противоположной стороны улицы зимой катались на санках и лыжах. Летом на луге играли в лапту и чижа. На самой улице с весны на проталинах начиналась игра в козны (в бабки), а после того, как улица высыхала, очень азартно играли в клёк и в городки. У девочек было серсо, а перед самой войной был выписан крокет.

Двор дома за воротами был большой, разделенной сараем и погребом с сеновалом на две части. Ближе к дому был сад с цветниками, а за сараем – огород. И то, и другое не без помощи детей аккуратно возделывалось.

Двор тоже был местом для игр, причем поскольку к играм подключались соседские дети (с трех сторон) – то заборы, довольно высокие, – помехой не являлись. Поэтому и казаки-разбойники, и прятки проходили весьма оживленно. На крыше сарая была голубятня с голубями, а угол огорода был отгорожен для кур. Одно время держали корову, а свиньи и несколько овец были постоянно.

Когда начинал таять снег по весне, всей семьей набивали снегом погреб. Лед в погребе, если снег хорошо трамбовался, держался все лето и осень.

Плодами огорода пользовались для повседневного питания, а основные заготовки овощей делали обязательно осенью с базара (осенних ярмарок) или, если случалось, ездили в деревни.

Яблоки (анис, антоновку) хранили на чердаке, овощи в обширном подвале под домом.

Каждую осень производились массовые засолы огурцов, капусты, арбузов, яблок. В подвале всегда стояло несколько бочек и бочат с соленьями. Само собой, варились разнообразные варенья, тут для детей раздолье – лизать пенки!

Голубей гоняли лет с 10, сперва подручным (почистить, покормить и т. п.), а старше – без ограничения возраста. Занятие увлекательное и азартное. Хотя и вредное для учебы.

Голубиный гон – это целая наука со своей терминологией пород и статей птиц, правилами гона и характером полета стаи.

В округе голуби водились почти в каждом доме, и летними вечерами устраивались целые представления.

Стаи кружились в небе вокруг своих голубятен. Хозяева голубей торчали на крышах, задрав головы, – то свистя, как соловьи-разбойники, то размахивая погоном (жердь с тряпкой на конце). Турманы в полете кувыркались в воздухе, вызывая восторг голубятников и зрителей. Главной целью гона, кроме прелести слежения за четким полетом стаи, было – загнать голубя, а то и всю чужую стаю. Сперва посадить на свою крышу, а если удастся – то и заманить в свою голубятню. После чего наступает торг – выкуп или обмен загнанных голубей, здесь опять целая наука неписаных законов и правил. Нередко голубиные дела заканчивались потасовками и даже настоящей длительной войной улиц и участков.

Петр был королем голубятников! И стая была на подбор, и турманы не ленились, и загонял он чужих голубей и целые стаи артистически. Скажем прямо, голуби очень отвлекают от учебы, и Петя учился неважно. За курс реального училища два или даже три раза оставался на второй год, но неизменно ходил в уличных героях.

Большим успехом, особенно в длинные зимние вечера, пользовалось лото. Играли всей семьей, для игры нужно было знать только цифры и самые элементарные правила, поэтому в лото начинали играть очень рано, лет с 4–5-ти. Играли на деньги по полушке (1/2 коп.) за карту. Почему-то отдельные цифры на бочатах имели имена собственные, например, «1» называлась «кол», «11» – «барабанные палочки», «69» – «туда-сюда», «77» – «дамские ножки» и т. д.

Кроме лото, играли в карты. Дети – в пьяницу и дурачка. Взрослые в преферанс.

В почете были шахматы. Сам Федор Васильевич играл хорошо, решал шахматные задачи и даже сам составлял этюды, которые иногда посылал в журналы и газеты. В шахматы хорошо играли все братья.

Были и другие настольные игры, например – очень популярная в начале века игра «Рич-рач». Играли двое или четверо, смысл в достижении фишкой цели, причем ходы определялись на основе бросания игральной кости.

Кстати, на этом принципе появилась масса игр, которые высылались в качестве приложения к журналам.

О книгах и журналах следует сказать особо. Федор Васильевич всю жизнь методически собирал библиотеку, которая в конце концов, как отмечают и родственники, и знакомые, стала к первой мировой войне – одним из лучших частных собраний в городе. Отмечалась ее доступность для знакомых и многочисленных соучеников всех детей.

Достаточно сказать, что когда в 1920 году в доме случился пожар, книги спасти не удалось, но только книги, возвращенные «с рук», думаю, далеко не всеми, – составили (как можно судить по переплетам и экслибрисам) до сотни томов самого различного характера. Например, переплетенные комплекты журналов «Нива» за 1906 и 1915 годы, комплекты детских журналов «Светлячок», «Задушевное слово», «Всемирный следопыт».

Эти журналы выписывались из года в год и обязательно единообразно переплетались в черный коленкор с золотым тиснением названий.

Кроме того, к журналам ежегодно шли приложения классиков русской и зарубежной литературы. Многие приложения составляли собрания сочинений приключенческой литературы (Купер, Майн Рид, Брет Гарт, Луи Буссенар, Жюль Верн и т. д. и т. п.). Обычно это были дешевые издания в мягких переплетах, но все они переплетались в одном общем для всей библиотеки стиле.

Искусству переплета в то время учили во многих семьях. Наша исключения не составляла. Умели переплетать все дети (мальчики). Был комплект необходимых инструментов – особые тиски, пресс, резак, шрифты для выдавливания букв и т. п.

В библиотеке были и подписные издания, например, энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, другие словари. Помню, в детстве я часто смотрел великолепные иллюстрации в академических изданиях «Божественной комедии» – Данте и «Потерянном и Возвращенном Рае» – Мильтона.

Все мальчики прекрасно рисовали, поэтому в библиотеке было много альбомов репродукций и иллюстрированных жизнеописаний русских художников Игоря Грабаря. Тома последних, я видел Репина, Серова и Сурикова (до пожара были и другие), имели характерный светлый переплет с волнистыми цветными линиями.

В семье музыкой не увлекались, пианино не было. Были гитара и мандолина. Играли понемногу все, но очень хорошо на гитаре играл Михаил, а на мандолине Петр. По праздникам они устраивали целые концерты.

Неожиданно способности проявил Константин. Он хорошо играл на всех струнных инструментах и в конце концов ему еще в детстве пригласили учителя музыки, француза, и он стал заниматься скрипкой. По отзывам всех, кого я знал, Константин подавал серьезные надежды в музыке, был отдан учиться в гимназию, в то время как все старшие учились в реальном, и мечтал поступить в консерваторию, однако началась мировая война, и вместо консерватории патриотизм толкнул мальчика в юнкера Чугуевского пехотного училища, и в 1915 г. молодой прапорщик был на фронте.

В семье была легенда. Якобы за успешное окончание гимназии Федор Васильевич выписал для Константина какую-то необыкновенно ценную скрипку (говорили, конечно, – Гварнери).

После смерти Федора Васильевича в 1924 г. вскоре без особой острой необходимости бабушка Поля продала скрипку в футляре старьевщику за 15 руб. Конечно, один футляр стоил дороже. Эту легенду я слышал буквально от всех дядей и теток, с которыми я в разное время встречался. Видимо, это был факт, тронувший своей нелепостью всех.

Для того чтобы представить себе соотношение детей семьи по возрасту, сравним их по годам.

Очевидно, что группа старших мальчиков была близка друг к другу по возрасту, имея атамана и заступника (непосредственного или потенциального) в лице старшего брата Петра.

В младшей группе лидером была Серафима. Годы – не случайны, это начало века, японская война, год, когда бабушка Поля осталась без правой руки, война с Германией, революции (год смерти бабушки Елены) и год смерти Федора Васильевича.

Руку бабушка Поля потеряла из-за скудости медицины того времени. Занозила на правой руке палец, образовался нарыв, который дал заражение крови. В конце 1909 г. ампутировали ладонь, а в начале 1910 – выше локтя. На реликтовой фотографии с полковником – 1913 г. руки уже нет.

Конечно, управляться с большой многодетной семьей было трудно. Готовила на всю семью бабушка Елена.

Пища была очень простая. По рассказам моего отца Федора, на первое варились зимой щи (или уха), летом борщ, окрошка (или опять же уха). На второе преобладали разнообразные каши с приправами.

Зимой добавлялись соленья, осенью – арбузы и дыни. Квас был всегда и даже нескольких видов. Посты неизменно соблюдались. Семья была верующая, как обычно, но без особого фанатизма. В ближайшую Никольскую церковь ходили не чаще раза в неделю и по всем православным праздникам. Своевременно крестили детей, своевременно причащались.

Иконы были в спальнях родителей и детей. Было принято с детства – прочесть молитву перед сном. В общей комнате висела большая икона с лампадой. Лампаду зажигали по праздникам.

Православные праздники отмечались по возможности широко, особенно рождество (елка устраивалась самая роскошная!) и пасха. С пасхой связаны куличи, крашеные яйца и всевозможные пасхи, не считая прочей, не ритуальной снеди. Готовила бабушка Елена (Еля, как ее звали дети) – вполне профессионально.

Особенно славились у Канунниковых блины на масленицу. Блины бывали тоже нескольких сортов с различными приправами (например, мерзлые сбитые сливки, вязига, икра и т. п.)

Нередко заводились пельмени. Тогда работали все дети, буквально с 4–5-тилетнего возраста.

Сборное (вырезка говядины, свинина и баранина) мясо рубилось в колоде специальной тяпкой по форме полукруглой колоды.

Лепешки для пельменей делались поштучно из маленьких круглых катышков.

Едоков было много, поэтому лепили пельмени все от мала до велика. Очень ценилось умение «писать» шов пельменя мелким письмом, что гарантировало целость каждого и сохранность в нем бульона.

С большим удовольствием вспоминаю, как в 1956 г., встретившись в Геленджике, мы с дядей Виктором дома у тети Серафимы вдвоем состряпали пельмени по всем правилам науки на удивление нашим хозяйкам! Управляться с хозяйством почти ежегодно увеличивающейся семьи было трудно, поэтому всегда нанималась нянька из подростков.

Няньки жили как члены семьи. Последней была Маруся, появилась она в период болезни бабкиной руки, было ей лет 15. Она очень быстро научилась с девочками грамоте, много читала. Добросовестность, приветливость и мягкий характер сделали ее любимицей всей семьи, она прожила в семье все войны и революции. Вскоре после смерти Федора Васильевича Маруся удачно вышла замуж за мастерового Ефима Иванова, их первенец 1925 года рождения Владимир прекрасно учился, сам поступил и успешно закончил МГИМО, работал в Чехословакии и в Англии в области дипломатической прессы. Его отец Ефим Иванович погиб под Сталинградом во время войны. Маруся поддерживала связь с членами семьи до самой своей смерти в 1970 г. Владимир Иванов сейчас на пенсии. Живет в Москве. Его сын Кирилл, теперь уже потомственный дипломат, закончил английскую школу, МГИМО.

Вспоминаю, что после окончания института Вовка был назначен в редакцию журнала «Советский Союз» (на английском языке) и получил комнату в ведомственной трехкомнатной квартире по Капельскому переулку (в остальных комнатах жили семьи китайца и индуса!)

Все приезжающие в Москву Канунниковы, а то и их знакомые, останавливались у Вовки! Иногда «сталкивались» по нескольку человек. Общага была еще та! Всякий раз Вовка безропотно встречал, обслуживал и провожал. Неизменно радушна бывала и тетя Маруся, которая жила в Москве наездом, а постоянно в Борском.

После Чехословакии, где Вовка преподавал в Пражском университете, была получена отдельная квартира на пр. Мира, в доме, что против взлетающей ракеты ВДНХ. В подъезде дома МИД была вневедомственная охрана, но это, по-моему, не избавило Володю от проезжих «родственников». В 1972 г. он был назначен в Англию, в отдел прессы нашего представительства в Лондоне, после своего возвращения, не иначе опасаясь беспокойства на старости лет – своего местопребывания не афиширует.

1955 год ознаменовался Московским всемирным фестивалем молодежи и студентов. По чистой случайности я был во время фестиваля в Москве проездом в отпуск из Калининграда в Геленджик. Для пересадки у меня были почти сутки. Володя меня встречал и сообщил, что он в составе группы переводчиков обслуживает фестивальные группы иностранцев, но у него выходной. Надо сказать, что будучи в курсе мероприятий и объектов фестиваля, за день он мне показал очень многое. Поздно ночью проводил на поезд.

(Кстати, прозвище «дипломат» Володя получил еще в школе за выдержку, невозмутимость и умение хранить чужие секреты. – М. К.)

Была в семье общая страсть – рыбалка!

С северо-восточной стороны города протекала река Самара, на набережной буквально в 500 м от воды стоял дом семьи.

В начале века р. Самара была вполне приличной и полноводной рекой. В половодье река выходила из берегов и заливала весь луг и половину городского сада.

Рассказывали, что бывали особенно сильные половодья, когда у домов на набережной заливало погреба, подвалы и даже дворы, но таких случаев за 20 лет было 2–3. Таким образом в половодье вода доходила до улицы.

Кроме Самары, в черте города, за городским садом впадала маленькая речушка Домашка в крутых берегах. Сейчас остался один овраг, сплошь засаженный и застроенный садовыми участками, а в детстве я в Домашке сам ловил пескарей и красноперок. От дома, где жил я на ул. Оренбургской (позже Куйбышева), до Домашки было ближе, чем до Самары.

В нескольких километрах от Бузулука в р. Самару впадала река Ток, текущая с северо-востока, а западнее города в реку Самару впадала р. Бузулук со стороны юго-запада. Все близкие речки были рыбные.

В семье рыбалкой занимались серьезно. Орудия лова были в достаточном количестве и содержались бережно.

Составных удилищ тогда не было, видимо, еще не изобрели, поэтому удилища были черемуховые, длинные, но цельные, для поплавкового лова или лова нахлестом. Короткие – для донок, здесь иногда применялись колокольчики.

Капроновых лесок не было. Самые ценные лески были волосяные (с узелками), манильские и шелковые (различной толщины). Для младших детей, а в рыбалках участвовали мальчики лет с пяти, применялись и простые суровые нитки.

Поплавки обычно делали сами из пробок или гусиных перьев. Готовых к действию удилищ было много, не менее двух десятков. Кроме того, черемуховые хлысты (предварительно распаренные) висели в сарае с грузами, для выравнивания. Спиннинги тоже появились позже.

Кроме удилищ были и другие снасти: переметы (длинный шнур с множеством подвесок из лески с крючками на конце), небольшой бредень, назывался пятерик (длиной сеть была 5 сажен).

Из сетки, которую плели сами, изготовлялись сачки, садки и вертеля.

Поскольку река была близко, то накопать в огороде червей, схватить удочку и прибежать на речку – было минутное дело, – простенькая рыбалка была делом доступным и повседневным. Конечно, такая рыбалка завершалась десятком пескарей, плотвичек и ершей (реже окуньком или подлещиком), нанизанных как кукан или, если забыли, то на прутик тальника, который рос на берегу реки повсеместно.

Другое дело – заранее обусловленный, но тоже ребячий выход на рыбалку. Тогда готовили удочки заранее (поплавковую и донку на живца), брали котелок, садок для рыбы, а иногда и заправку на уху, хлеба, снеди и выходили группой свои и соседские мальчики пораньше на рассвете. Место выбиралось подальше. Выше по реке и ниже города лес подходил с низового берега вплотную к реке, но были места и со стороны города под обрывами берега. С этой стороны особенно хорошо ловились ерши и щурята.

Ставили донки на живца, а сами располагались вдоль берега с поплавковыми или донными удочками.

На перекатах местами хорошо брались плотва и головли внахлест, т. е. без поплавка, но в качестве приманки на крючок насаживали муху или кузнечика. Леску вощили, чтобы она не впитывала воду и тонула не сразу. Удочка для ловли внахлест нужна длинная. Рыболов осторожно шел по перекату и забрасывал леску без грузила и поплавка, так, чтобы леска и приманка лежали некоторое время на воде, медленно двигаясь по течению. Рыба хватает наживку с поверхности воды. Лов внахлест – искусство, доступное опытным удильщикам.

Побережье вблизи города и вниз, и вверх по течению Самары мальчики знали превосходно, были излюбленные места со своими топонимами, например: – Агрономова яма, Тихая заводь, Кукушкина заводь, Водокачка, Болгарские огороды, Чемодурка (развалины бывшей некогда мельницы владельца Чемодурова) и т. д.

Из города, примерно от женского монастыря, к реке через заливной луг шла довольно высокая дамба, укрепленная камнем. По дамбе шла дорога к мосту через Самару. Мост был деревянный и ежегодно сносился паводком и восстанавливался при спаде воды. Под мостом были рыбные места, но появление там часто сопровождалось потасовками с ребятами из железнодорожного поселка, поэтому «малой силой» под мост рыбачить не ходили.

Такие групповые выходы на рыбалку были систематическими. После утреннего клева купались, валялись на песчаных участках берега. Иногда варили уху, если улов был не только для кошек, добычу с гордостью несли домой. Рыбу в садке перекладывали мокрой травой, и она не портилась.

Все мальчики начинали плавать в 5–6 лет, к тому же компании рыболовов почти всегда возглавлялись Петром, а он был лицом доверенным, – младших он трогательно опекал.

Однако событиями в семье были выезды на рыбалку с ночевкой, обычно под руководством Федора Васильевича. Чаще всего ездили своей семьей, но бывали выезды с семьями сослуживцев или знакомых, с женщинами. В таких случаях почему-то рыбалки называли маёвками.

Готовились заранее и снасти, и провизия, и другое снаряжение.

Иногда на выбранное место (или ближе к выбранному месту) ездили на нанятом специально извозчике. Реже поездом до первого разъезда в сторону Самары – Колтубанки, там протекала речка Колтубанка, но главное – это чудо природы, великолепный бор корабельных сосен!

Во всех изданиях энциклопедического словаря есть упоминание об этом реликтовом лесе. В степном или лесостепном Заволжье это место уникальное – Бузулукский бор.

Были излюбленные места для рыбалок (и маёвок) не только на Самаре, но и на реках Ток, Бузулук.

Собравшись заранее, выезжали из города так, чтобы на месте быть на вечерний клев.

Места, как правило, были знакомые – поэтому, не тратя время, начинали лов.

На таких выездах применяли подкормку рыбы. Для подкормки парились загодя отруби, размачивались сухари и варилась перловая или пшеничная каша и горох. Подкорм разбрасывался в нужных местах, а кроме того накладывался в мешочки из мелкой сетки, а наполненные сетки ставили в воду на кольях или вывешивались с борта лодки.

После захода солнца – собирались в лагере, где уже весело трещал костер и коптился увесистый чайник.

Улов обычно оставляли в воде в садке.

Все, с кем мне приходилось разговаривать в разное время жизни, с неизменным восторгом вспоминают эти ночи у костра, поздний, но удивительно вкусный ужин, чай, пахнущий дымом, крики ночных птиц, бесконечные «страшные» и рыбацкие истории, как с кем-то случившиеся, так и вычитанные или выдуманные.

Дед Федор Васильевич был умелым и хорошим рассказчиком, мог изложить события и интересно, и с надлежащей моралью. Вспоминал случаи из своего детства и юности, а также и чужие рассказы.

Не случайно мой отец в аналогичных обстоятельствах моего детства поступал так же, поэтому я так отчетливо представляю себе излагаемые подробности.

Дед Федор Васильевич был рыболов-артист. Знал мести клева, способы лова, особенности «вкусов» различных рыб в разное время суток и года. Он ловил целенаправленно, не что попадется, а сома или жереха на живого лягушонка на донку. Голавлей над ямой с подкормом из моченых хлебных корок на червя, а иногда на хлебный катыш. Обычно с лодки, стоящей поперек течения, на двух жердях, воткнутых в дно. Или сазанов, тоже с прикормом на вареное зерно или горох. Или лещей на донку на распаренное зерно.

Дед был удачлив, иногда экземпляры попадались выдающиеся, например, сом в два аршина под двадцать фунтов веса. Десятифунтовые сазаны или жерех аналогичного размера. Конечно же, рассказы о таких удачных рыбалках повторялись позже, обрастая новыми подробностями.

На ночевках бывало по-разному. Но всегда брали с собой два больших куска брезента для подстилки и укрытия. Иногда делали из брезента шатер, иногда сооружали шалаш из веток. Один из этих кусков брезента дед оставил, уезжая в 1921 г. в Ташкент. Я помню этот брезент, участник всех рыбалок с ночевкой в дни моего раннего детства.

Я не буду описывать священнодействие в виде варения рыбацкой ухи! Конечно же, после ночевки в лесу, утреннего лова – все были голодны до предела.

Иногда, после удачной «зорьки», уху варил сам дед, но и дядя Петр унаследовал эти навыки. После ухи отдых и возвращение.

Особое место в воспоминаниях о своем детстве всех членов семьи занимают вечерние чтения вслух.

Семейные чтения вслух были издавна заведены Федором Васильевичем, скорее всего, с самого момента женитьбы. Сперва только для просвещения молодой жены и для себя, конечно, а позже стало привычкой, своеобразным ритуалом.

Читал сперва сам Федор Васильевич, позже – старшие дети. Читали обычно очередные тома классиков, а также и приключенческую литературу. События и содержания романов оживленно обсуждались всеми слушателями.

Значение подобных семейных чтений и обсуждений понятно и не нуждается в оценке.

Конечно, семейные чтения не заменяли, а скорее поощряли индивидуальное чтение книг и в особенности журналов всеми детьми.

Как могу судить по самым ранним воспоминаниям своего детства, чтения вслух были приняты и в нашей семье.

Читал Федор Федорович, а мама, бабушка, Нина и я располагались где кому удобнее.

Имена Смока Белью, Белого Клыка (из Джека Лондона), Фрике и Андре (герои нескольких приключенческих романов Луи Буссенара) я знал раньше Мойдодыра или Вани Васильчикова (герои детских книг Чуковского).

У нас семейные чтения вслух зимними вечерами прекратились только после ареста отца, однако на всю жизнь приучили меня к книге. Уверен, что аналогичную роль семейные чтения играли и для детей Федора Васильевича.

К началу первой мировой войны старшие сыновья, а затем и глава семьи разъехались. Бабушке Поле с четырьмя детьми (старшей Серафиме было – 14 лет) жилось нелегко. В это время часть комнат большого дома стали сдавать артистам Бузулукского театра.

В Бузулуке, недалеко от набережной, был построен превосходный театр. (Улица называлась Театральная, после пожара – Чапаевская).

Зрительный зал имел ложи, два яруса балконов и галерею (галёрку).

С момента постройки, то есть с 1909 года, гастрольные труппы сменяли друг друга, причем театр не пустовал.

В кругу дворянства, чиновников, купечества и интеллигенции города было принято покупать абонементы на все время гастролей.

Я вспоминаю, что в нашей семье тоже бывал абонемент на галёрку, и меня очень часто брали родители даже на вечерние представления.

Бывали на гастролях и оперные, и драматические, и опереточные труппы.

Помню фамилию комика одной из опереточных трупп – Юрий Лесат. Значительно позже встречал я это имя в чьих-то воспоминаниях. Бузулукский театр сгорел в 1930 г., с тех пор не восстановлен.

Родители и дети посещали театр со времени его постройки. Это было и престижно, и необходимо для воспитания детей. Особенно часто (со слов тети Симы) посещали театр в тот период, когда артисты очередной гастролировавшей в Бузулуке труппы (обычно это была семья артистов среднего достатка) жили в доме на Набережной. Этим объясняется доступность контрамарок на представления. Особенную склонность к театру имел Федор, который позже в течение всей своей жизни (в том числе и в лазарете Темлага) участвовал в самодеятельности.

Молох гражданской войны разметал семью в разные стороны. С захватом города войсками Колчака, после восстания белочехов, старшие братья-офицеры были мобилизованы.

Когда встал вопрос об общей эвакуации, Федор Васильевич наотрез отказался и остался с младшими детьми в Бузулуке.

Не удивительно, что братья были монархистами по воспитанию и достигнутому семьей общественному положению, но будучи на фронте в солдатской среде, не оказались глухими к вопросам, кипящим на фронтовых солдатских митингах.

С другой стороны, находясь в офицерской среде, не могли не чувствовать своей неполноценности «лапотных дворян». Потомственное (столбовое) дворянство, особенно из имущих, не упускало случая дать это почувствовать.

Наконец, с детства воспитанное представление о неразрывности России и народа, именно народа, который избрал свой путь, – не могло позволить заблуждаться длительное время. Белое движение было против народа, и братья очень скоро разными путями (подробностей я не знаю) оказались вместе со своим народом. Видимо, примеров для размышлений и выводов было более чем достаточно, и выбор был однозначным.