Читать книгу Принцип маятника - Юрий Кубанин - Страница 6

Тема тюремного быта и его «романтики» в последние времена стала модной в кино и беллетристике. Спрос диктует предложение, творческая интеллигенция активно осваивает словари блатного жаргона. Дабы при знакомстве с их интеллектуальной собственностью у читателя, или зрителя, не случилось бы так называемого когнитивного диссонанса.

Так сложилось, что три года моего детства прошли по соседству с зоной. Моя мать служила в ней врачом, мать моего тогдашнего дружка была в колонии начальником отряда. Бесконвойные сидельцы, выходя на хозработы вне лагеря, нередко просили нас, десятилеток, сбегать в сельский магазин за чаем, или куревом (заведующая сельпо знала для кого мы отовариваемся папиросами, вопросов не возникало). Волей-неволей мы пропитывались сленгом, и без всякого умысла – блеснуть перед рафинированными сверстниками умением «ботать по фене», пересыпали ей обыденную речь.

В тюремной истории, которой я хочу поделиться, конечно, трудно избежать специфических слов. Но и замусоривать ими текст, чтобы впечатлить кого-либо филологически-разносторонним знанием жизни, нет ни малейшего желания. Будем считать, что я сделал для вас литературный перевод.

Дверь камеры СИЗО с лязгом отворилась. Переполненное помещение на мгновение перестало копошиться и разговаривать разговоры. На пороге стоял Старик. Седая голова в ёжике жёстких волос сидела прямо на развёрнутых плечах. Фигура чуть ниже среднего роста дышала спокойной силой душевного и телесного здоровья. Приглядевшись, можно было с удивлением найти, что Старик ещё совсем не стар. Если даже и на седьмом десятке, то далеко до размена на восьмой.

– Вперёд! – скомандовали за спиной Старика.

Он шагнул в духоту камеры, гулко бухнула за спиной дверь, проскрежетал ключ в замке, всё стихло.

Ослепительно белое полотенце лежало перед Стариком на сером бетонном полу. Камера молчала.

– Извините, – сказал Старик в пространство, ещё не выделив главаря в полуголой массе, – я где-то слышал, что бывалый человек должен вытереть ноги об это полотенце. Вроде визитной карточки, что ли… Но я в первый раз в тюрьме, и верно последний. До другого мне уже не дожить… Извините.

И переступил через белоснежный прямоугольник ткани. В камере всё на секунду ослабло, кто-то хихикнул. Теперь Старик безошибочно нашёл главного. В светлом, самом дальнем от отхожего места углу четверо играли в карты.

Стараясь не задеть свисающих с верхних шконок ног и верёвок с сохнущим нательным бельём, Старик приблизился к играющим.

– Извините, – обратился он к тому, кого принял за главного. – Извините, где я могу расположиться?

Компания продолжала своё дело, и ухом не повели. Зато вдруг рядом со Стариком истерично захохотали:

– Не, ну ты слыхал, Бугор! Где ОНЕ могут расположиться?! А с тётей Парашей в обнимку!..

Внезапно, как бы повинуясь незримому приказу, «шестёрка» заткнулась и как сквозь землю провалилась.

Сидящий лицом к Старику в позе Будды человек бросил карты рубашками вверх на одеяло. Тут же его примеру последовали остальные трое.

Он ничего не говорил, лишь смотрел на Старика. И тот опять не уловил ни жеста, ни взгляда, ни движения, которыми в камере руководилось всё, включая теперь и его жизнь.

С ним заговорил другой, по правую руку от Бугра. Слегка усохший от регулярных ходок в зону верзила в вернисаже наколок. Заговорил неожиданно нервным голосом в патоке напускного елея:

– А ты ответь, мил человек, сперва – кто есть таков, откудова, да за какие такие заслуги пансион тебе такой от властей отломился?

Старик поймал взгляд молчащего авторитета и ничего там не увидел, кроме скуки и усталости. Или так ему показалось.

– Надо отвечать? – спросил тихо.

– Ответствуй, мил человек, ответствуй… – вёл свою роль верзила. – Да не разволакивай биографию. До коих лет ты мамкину сиську сосал – нам без интереса…

– По какой статье залетел? – перебил верзилу человек, расположившийся полулёжа слева от авторитета.

– Наезд я совершил. Парня сшиб…

– Что-то не упомню, чтобы за наезд сразу на казённые харчи приноравливали, – заметил «дознаватель».

– Неужто прямо насмерть зашиб? – опять нарисовался откуда-то «шестёрка».

– Закрой поддувало, сявка! – шуганул того верзила.

– Насмерть. – Старик отвечал ровно, как и положено на Страшном Суде. – Уехал я с места ДТП. Скрылся. Старуха у меня больная, испугался… Думал, просто зацепил крылом парня, обойдётся, пронесёт… Не обошлось. Нашли.

– Н-да, при таких раскладах, пятерик тебе светит, старикан. Выйди всё малёк по-другому – трояком бы отделался. А с УДО, считай, ознакомительной экскурсией. А так… Больно ты хорош для ментовской отчётности. Верняк – и отмазки у тебя нету.

– Нет…

– Тогда определяйся, старый, где найдёшь. Здесь каждый сам за себя, один бог – за всех. Глядишь, обкатаешься… – компания вернулась к игре.

Камера зачесалась, заёрзала, загудела, затрясла барахлом. Старик остался один.

На нарах спали по двое, сидели по трое-четверо. Приткнуться было негде. Теперь Старик увидел это ясно. Понял и то, что Бугор с прихлебателями нужны здесь для чего-то иного, нежели для заботы о заблудших.

Более ни к кому не обращаясь, Старик пробрался к стене у толчка, забетонированного вровень с полом за символической перегородкой. Достал из матерчатой сумки с личными вещами постельное бельё, положил стопкой на пол, сел на неё, прислонился спиной к стене, вытянул ноги. Сумку пристроил рядом. Какое-то время смотрел прямо перед собой, потом прикрыл глаза…

Шестёрка-шут помочился, щёлкнул об живот резинкой спортивных штанов, склонился над Стариком.

– Не, ну ты глянь, Бугор! Щемит, аки агнец божий! Или больной, или святой…

Пришло время обеда. Старик не торопился, наблюдал.

Первыми принимали пищу блатные. Полновесные порции для них аккуратно подавались в раздаточное окно под глазком наблюдения. Штатные прихлебалы разносили еду по привилегированным нарам, почтительно подавали. Тёрлись рядом, готовые к услугам по малейшему знаку. Сами ели во вторую очередь, вымыв после клиентов их посуду. Комковатые пригарки перловки раздавались низам слёту.

Выбрав кашу из миски, Старик направился к единственному крану с холодной водой над чугунной раковиной с облезлой эмалью. Шестёрка был тут как тут.

– Ну как халявный хавчик, старый? Вкусный? Язык не проглотил?

Ночь Старику пришлось провести на холодном полу. Из дневных наблюдений следовало, что места на нарах и очередь на них строго расписаны в соответствии с негласным табелем о рангах. В жёсткой иерархии зарешёченного пространства льготы по возрасту не полагались. Отсчёт значимых заслуг в зековской бухгалтерии для «первопроходцев» начинался с шагом за порог камеры. Только для рецидивистов стаж существования за пределами морали принимался в расчёт полностью, со дня первой ходки.

Утром сквозь узкое зарешёченное оконце нехотя вполз рассвет. Несвежая угрюмая биомасса под воздействием серого света пришла в шевеление, стала пучиться и стекаться к умывальнику.

Когда Старик с мыльницей и зубной щёткой в руках вернулся к своему месту у стены, пакета с вещами не было.

На ближайших нарах сидел молодой костлявый парень, колупал пальцем багровый кратер потухшего фурункула в паху.

– Извините, не видели моих вещей? – обратился к нему Старик.

– А ты меня в сторожа нанимал?

На более деликатный ответ в этих стенах рассчитывать не приходилось.

– Извините, никто, случайно, не видел моей сумки? – без особой надежды сказал Старик в пространство помещения.

Шестёрка возник тотчас.

– Это холщовая такая?

– Ну да.

– Серая, и ручки плетёные…

– Ну да.

– Полотенце вафельное и труселя там ещё такие… в полоску?

– Да, боксёрки…

– Нет, – вздохнул Шестёрка. – Никто не видал.

Камера не реагировала. С чего бы. Жертва возлежала на алтаре, жрец священнодействовал. Процесс шёл по писанному, был рутинен и безынтересен. До первой стычки.

Старика вызвали к дознавателю. С допроса он вернулся не взволнованным. Зато застал последний акт спектакля в театре одного актёра. Сиделец, по виду – подросток, лицедействовал в центре внимания:

– Он, падла, колет меня на иномарку… Тебе, говорит, без разницы – одной больше, одной меньше. Нам в актив, а тебе послабление. А я ему… – рассказчик рубанул ребром ладони левой руки по локтевому сгибу правой. – В-вот, с-сука! Покупать будешь Маню на базаре!..

Через несколько дней Старик получил передачу. Шестёрка томился в засаде с момента, когда того увели на свидание.

– А-а… вот и наш счастливчик! – встретил он его в дверях и широким добродушным жестом указал на нары Бугра. – Пожалуйте на таможенный досмотр. Декларацию заполнять будете? Позвольте-ка…

Шестёрка взял у Старика пластиковый пакет, вывалил содержимое горкой на одеяло перед авторитетом. Бесцеремонно всё разворошил.

– Во, Бугор, гляди – носочки шерстяные. А ты страдал, кости ломит. Гадал – к дождю, а это, вишь, к носочкам тёпленьким…

Милостиво оставленную кое-какую мелочь, пару пачек печенья и полотенце, взамен утраченного, побросали обратно в пакет.

– Всё? Могу идти? – спокойно спросил Старик.

– Ступай, мил человек, ступай…

Когда-то это должно было случиться. Старика привели с допроса. Он стоял в коридоре, лицом к стене, руки за спиной. Конвоир справился с замком, распахнул дверь.

– В камеру!

Старик вошёл, дал свободу рукам, интуитивно почувствовал – его ждут.

– Подойди, божий человек, – позвали его к нарам Бугра, бросив карты даже не доиграв кона. – Ну что же это ты, а, старик? Тебя ли мы не приветили? Хлеб-соль разве что не поднесли. А ты? Шнурковать взялся тихой сапой. Лапшу на уши вешать – пацана, дескать, задавил… за старуху испугался… Нехорошо. Раз об заяве с полотенцем наслышан, то и об почте нашей должен понятие иметь. На киче, старик, телеграф почище цыганского будет. Вот и поведай нам теперь, как ты кореша в законе из бердана завалил, и не ойкнул. Есть о чём рассказать, а, старый?..

Старик почувствовал себя статистом, случайно вытолкнутым к рампе под свет софитов. Ну что ж…

Помолвка, точнее, пролетарские посиделки по случаю знакомства родителей жениха и невесты прошла на редкость душевно. Традиции обеих семейств, на удивление, оказались почти безалкогольными. Несмотря на это, неловкость титулования в сватья и стеснительность междометий невпопад улетучились быстро. Хотя в единственной бутылке на всю компанию было ещё пить, да пить.

У юной женщины под свободным сарафаном уже круглился живот. Намётанный глаз будущей свекрови без всяких УЗИ определил – не далеко до первого шевеления. Вот к чему приводят чрезмерные дачные хлопоты родителей, оставляющих в городе без пригляда девку на выданье. Ну да ладно, дело богоугодное. Главное, чтоб по любви.

Под вечер стали прощаться. Молодёжь вышла первой, стояли у подъезда, наслаждались последним теплом спохватившегося бабьего лета, ждали остальных. Она положила голову ему на плечо, обняла под пиджаком. Он обхватил её руками, чуть опустив лицо в копну струящихся до пояса волос, дышал ею. Просто стояли.

На дороге вдоль домового тротуара, напротив подъезда, тормознуло авто с тремя пассажирами. Парень, сидящий за рулём, распахнул дверцу:

– Эй ты, перец, пойди сюда!

– Что нужно, ребята? Спрашивайте, я хорошо слышу.

– Пойди сюда, баклан, тебе говорят! Закурить есть?

– Я не курю.

– Это почему это? – водила выпростал ноги на землю, распрямился. – Мамочка ругает?

– Доктора не советуют. Ребята, езжайте своей дорогой…

– А ты смелый, да? При тёлке-то… деваться некуда, да?

– Да брось ты их, Стрёма! – поторопили из салона. – В клубе у детишек стрельнём.

Но Стрёма, или как его там, уже подошёл к паре.

– Я здесь смотрящий на районе. Понял, с кем базаришь? Я здесь пахан.

– Тогда я – дедушка…

– Та-ак, грубить, значит…

– Ребят, езжайте. Не портите нам праздник… – он заслонил её, побледневшую, вцепившуюся в него, тянущую его прочь.

– Лады. Ну, ты меня запомнишь, щенок!

Раздался чуть слышный щелчок, Стрёма сделал резкое движение правой рукой. Снизу и чуть-чуть вверх. В этот момент из подъезда вышли двое мужчин, Стрёма дёрнул руку от живота сына Старика. Рвануло с места авто.

Сын не сдержал стона. Пытался найти опору в плече будущей жены, ткнулся никнущей головой ей в грудь, сполз пепелеющей щекой по сарафану вниз и замер на коленях, лицом в лоне…

– Серёжа! Серёжа! Серёженька! Что с тобой, Серёжа!..

Долгих четыре года носил Старик с собою этот крик. Долгих четыре года, пока не нашёл ему достойную замену…

Суд ошеломил Старика. Свидетели ответчика видели всё, как свои пять пальцев. Сольно и хором, в унисон вещали:

– Мы на дискотеку в ночной клуб собрались. А Стрёме курить захотелось…

– Свидетель, прошу соблюдать процессуальные нормы!

– Чего? А, ну да! Стрёма, то есть гражданин Стремников, спрашивает у этого…

– Потерпевшего?

– Ну да, у этого – потерпевшего… Закурить есть, братан? А он, ну, этот – потерпевший, ему… типа – вали отсюда, козёл, пока я добрый. Ну… Стрёма, гражданин Стремников, то есть… ему – извини, братан, если что не так, мы ж не без понятия… раз тёлка при тебе. А тот его, Стрёму в смысле – за грудки. Стрёма на дискотеке потом рассказывал – как, говорит, перочинный ножик ухватил – не упомню. Щекотнуть его хотел, чтоб тот… потерпевший, то есть, отвязался. Кто ж знал, что Стрёма, гражданин Стремников, то есть… ему – потерпевшему, какую-то там брюшную артерию зацепит!..

Единственный полноценный свидетель со стороны истца был невнятен, неточен, путался в деталях, то и дело срывался в слёзы. А один раз даже упал в обморок, чем вызвал ухмылку у подсудимого.

К тому же, судебно-медицинская экспертиза обнаружила в крови убитого алкоголь. Что соответствовало лёгкой степени опьянения. Лёгкой, но – опьянения. В отличие от гражданина Стремникова, который в момент задержания оказался трезв.

Приговор Старика оглушил.

«За превышение меры необходимой самообороны, допущенной подсудимым Стремниковым в состоянии аффекта, вызванного оскорблением словом и действиями со стороны потерпевшего, находящегося в состоянии алкогольного опьянения… и повлекшее смерть потерпевшего от внутреннего кровотечения, приговорить подсудимого Стремникова к четырём годам лишения свободы, с содержанием…»

Никто из близких Старика, у кого хватило сил присутствовать на суде, ничего ранее не слышал про такой диагноз – «аффект». Государственный обвинитель на ходу толковал что-то про крайнюю степень душевного волнения, последовавшего в результате… ну, и так далее (см. по протоколу). Короче, всё сводилось, не считая школьных грамот гражданина Стремникова по физкультуре, к наличию крайне смягчающих обстоятельств. Крайне…

После суда Старик сдал, погрузился в свои думы. В криминальном бульварном романе читателю расписали бы, как он вынашивал планы мщения и тому подобное. Ничего этого не было.

Когда через пару лет Старик увидел в городе Стрёму, вышедшего по УДО, он и не подумал, что обмишулился. И в книге Судеб всё могло бы прописаться по-другому, осядь Стремников после колонии где-нибудь в другом месте… Но для такого решения надо, как минимум, чувствовать грех за душой.

Первой учуяла неладное старуха.

– Ты чего это, Коля, сегодня такой? Давление, что ли? Или случилось чего?

– Какой – такой?

– Ну… не такой. Я же вижу…

– Всё нормально, мать. Всё нормально…

Как назло, Стрёма в дорогой иномарке стал наезжать во двор их многоквартирного дома. Хуже того – к их подъезду. За Наташкой, вчерашней школьницей, ныне – местной фифой, не отягощающей свой менталитет устаревшими моральными воззрениями.

– Ну чего ты там копаешься! – вопрошал Стрёма по мобиле, открыв дверь «мерина» в ожидании Наташки. – Подмываться в сауне будете, если успеете. А то бычары мои застоялись, копытами бьют. Кстати, что ты всё каких-то ветеранш пионерского секса с собой тащишь! Посвежей нет чего? В девятых классах нет зацепок? Чего-о!.. Точняк, что ли? Ещё как годится! Ништяк! Не… накинем, конечно…

Кто знает, что было бы, осядь Стрёма где-нибудь в другом месте после отсидки. Да не торчи подолгу в тачке у подъезда…

Древняя одностволка двенадцатого калибра в своё время хороша была на перепелов в кубанских степях, откуда семья Старика переехала на ПМЖ поближе к сыну. В Подмосковье нынче какая охота? Вооружённая прогулка на пленэре. Да взносы в охот. общество, коли фузея за душой числится. Вот и весь от ружьишка прок.

Башка Стрёмы разлетелась, как арбуз. Сверкнула молния в темноте подъезда, бухнул гром в безоблачной ночи, завизжала Наташка…

Старик поднимался по ступеням на свой этаж, точно зная – попал. Он не был снайпером, что такое – «работать по точкам» слыхом не слыхивал. Просто навёл в силуэт под фонарём, потянул за спусковой крючок… Только дрогнул всё-таки палец, дёрнул повыше ствол.

Попал. Страшный в своей брезгливости Наташкин визг абсолютно тому свидетельствовал. Понимал Старик толк в человеческих криках. Лучше в чужом дерьме испачкаться, чем в мозгах.

Дома он долго стоял одиноко посреди комнаты, держа ремень висящего у ног оружия. Затем прошёл в ванную, опустил в ванну ружьё, вывалил сверху замоченное бельё из таза, открыл воду. Он не мог больше видеть этот предмет. Физически.

Остаток ночи провёл у окна. Быстрее всех приехала скорая, и тут же уехала, делать ей было нечего, кроме как констатировать смерть. Потом приехала и уехала труповозка. Разошлись по квартирам взбудораженные соседи. Полицейская дежурка задержалась до светла.

Утром подъехала ещё одна машина. Вышедший майор пожал руку взявшему под козырёк лейтенанту, вошли в подъезд.

Старик открыл дверь, не дожидаясь звонка, и отступил. Он не следил за соблюдением процессуальных тонкостей, не испросил ордера на обыск, только кивнул соседям-понятым.

– Нет, вы посмотрите, товарищ майор! – лейтенант упивался восторгом удачливой ищейки, держа стволом вниз найденное оружие в хлопьях мыльной пены. – Ну всё как в учебнике криминалистики! Ружьишко под бельё в ванне упрятал, и ни гу-гу! За дураков нас держит, сволочь!

– Выйди, лейтенант!

– В каком смысле, товарищ майор? – растерялся тот.

– В прямом. Выйди и дверь закрой!

– А протокол сос… – и осёкся под тяжёлым взглядом начальника.

Они остались вдвоём на кухне.

– Помню я дело с вашим сыном, – произнёс майор и вдруг отринул официальный тон. – Что ты наделал, старик! Зачем задёргался! Надо было ствол почистить и всё! Всё! Ты слышишь?! Почистить ствол, и всё! И нет прямых улик. Единственную прямую улику – жакан твой волчий, судя по виду раны, – господь к себе затребовал. Знать, не пожалел ты пороху, старик. Улетел твой жакан в белый свет, как в копеечку. Не нашли мы ни черта. А без баллистической экспертизы – нет прямых улик. А косвенные – тьфу! Стажёр адвокатуры их разбомбил бы за чай с булочкой. К тому же, чердачный лаз в вашем подъезде без замка, я за это вашему домуправу ещё вставлю. Списали бы всё на разборку мафиозную. Был киллер, да сплыл, ушёл верхами. Тем более, по моим данным, Стрёма всё равно не жилец был. Крупно насолить успел одному авторитету, пошире себя в плечах. А теперь с этой твоей самодеятельностью… Что ты наделал, старик!..

В камере воцарилась тишина. И тут впервые Старик услышал голос Бугра, обращённый без посредников прямо к нему:

– А как же – не судите, да не судимы будете? А, старик?

Щекотливый вопрос не привёл Старика ни в малейшее замешательство. Наверное, ответ на этот вопрос он уже давно для себя нашёл. Без колебаний он тихо произнёс:

– Я не судил. Судят те, кто не ведает. Решают понаслышке. Я… – Старик посмотрел прямо Бугру в глаза. – Я – видел. Я не судил. Я только воздал. Должное. По справедливости. Как в Библии – око за око…

– Но ведь человек был наказан. Срок оттянул. Расплатился по кодексу.

– Наказан? Если бы в момент выхода убийц на свободу их жертвы вставали из могил… это бы было наказание. А так… можно сказать, на курсах усовершенствования побывал.

– Уел, старик… – Бугор задумался. – Ну что, порадовать нечем – полная пятнашка получается, отец. Хороший адвокат, правда, вполовину может скостить. Старуха-то у тебя хоть молодая? Бог даст, какая-нито амнистия к юбилею чего-нибудь грянет, свидитесь.

– Нет уже старухи, – Старик опустил голову. – На лавочке она сидела. Не успел я её загодя подготовить. Он подъехал, она его увидела, за грудь схватилась, хотела встать и… не смогла. Скособочилась, да так и осталась. Неделю ещё потом тянула. Ждал, может хоть на минутку глаза откроет, скажет чего напоследок, я повинюсь на прощанье… Нет, так и ушла. Не успел я её упредить…

– Прости, отец, не знал. Подвела почта. Земля ей пухом, а нам… с живыми жить, да об живых думать. Вижу, мужик ты крепкий. Глядишь, с внуком ещё на рыбалку сходите, – сделал Бугор попытку неуклюжего участия. – Или внучка вышла? Так девки, они нежнее любят.

– Нет… Нету никого… Скинула невестка. На сороковины и скинула. На кладбище пришли, она крест обняла, так на нём и провисела, пока скорая ехала. Не успели… Пальцы у ней побелели, разжать еле смогли – так она дитё в себе удержать хотела… А не успели… – Старик поднял голову. – Извините, устал я. Сяду пойду.

Шестёрка на лету поймал знак Бугра. Чуть заметный кивок, и он метнулся к нарам у тёплой стены, недалеко от форточки. Рванул кого-то за щиколотку.

– Подъём, чувырло! Нехрен геморрой баюкать!

Старик не сделал и полшага, как его поймали за рукав.

– Пойдём, батя, полежи малость, раскинь кости… За сидор свой не боись, сейчас я притараню.

Старик лёг лицом к стене и мгновенно стал проваливаться в сон-не сон, как почувствовал возню за затылком. Привстал на локте…

Шестёрка совал под подушку носки.

– Тут эта… не держи зла, что не так. Бугор велел передать – ненадёванные они, не сомневайся. За конфеты из передачи – извиняй, потом компенсируем. Ну всё… Спи, батя, спи!..

Отдыхай, Отец.