Читать книгу На краю Мещёры - Юрий Леонов - Страница 7

Пошел по воду, и присох на бугре. Мерная перекличка колоколов доносилась с верховьев Оки, от Пощупово, где более полувека молчала звонница Свято Иоанно-Богословского монастыря. Звук катился в дремотном воздухе упруго, почти осязаемо. Смутный сонм воспоминаний колыхнулся во мне и затих, внемля благовесту. Кто позвал меня издалека, куда?..

Поколение мое выросло без церкви, без веры во всемогущество Бога. Иную веру пытались привить нам, чтобы заполнить непредсказуемый духовный вакуум – веру в грядущее всеобщее счастье. Ради ее торжества приносились такие жертвы, каких не знала история. Но вера – не Молох, ее не насытишь кровью. С духовной же пищей было скудно, куда скудней, чем с хлебом насущным. И как ни взбадривали чаянья наши призывами и лозунгами, грядущее торжество не стало доступнее и ближе.

Может быть, и вовсе лишнее бремя – некая вера, покоящаяся на высших идеалах добра и справедливости? В наш-то рациональный, компьютерный век… Что проку от нее? Голодного не накормит, страждущего не напоит. Разве что душу согреет, разум очистит, волю укрепит… Да ведь и про душу столько были наслышаны, как о коварной выдумке церкви. И ныне, пожиная горькие плоды бездуховности, все чаще признаем, что нравственные ориентиры едины, как у библейских заветов, так и у кодекса коммунистической морали. С каким же «тлетворным влиянием» столь истово мы боролись?..

Такие ли мысли, иные ли заронил в меня плывущий над долиною колокольный звон. Помню иное: как поутру отправился на встречу с воссиявшим заново куполом храма.

Тропа струилась сначала влажным лугом, потом под пологом лиственного леса, где в начале прошлого века еще росли могучие, в три обхвата дубы, а ныне кудрявятся жидкие последыши исполинов, и, наконец, вывела меня торная к Святому роднику, как зовут источник селяне. Память о случаях чудотворных исцелений его водами монастырские книги хранят вместе с описанием белокаменной пятиглавой часовни, красовавшейся на берегу ручья, и купален для паломников обоего пола, желавших избавиться от хворей.

Всякий раз, проходя здесь мимо бетонного обшарпанного кольца, из под которого выбивались светлые струи, я с наслаждением зачерпывал пригоршней студеную ключевую чуть сладящую свежесть. По сторонам лучше было не смотреть. Разор и запустенье венчали глухие заросли татарника и крапивы. На месте пещерных тюрем отшельников в склоне холма смердели грязные ямы.

Велико же оказалось удивленье мое, когда вместо бетонного жерла увидел я в это утро аккуратную кирпичную кладку. Над ней еще не высилась крыша, но площадка вокруг была ухожена, а руины часовни расчищены от бурьяна. По свежеструганному желобу сбегала говорливая струя. Вопросов не было: вернулись хозяева.

Слухи о предстоящей передаче церкви строений Иоанно Богословского монастыря ходили по селу еще осенью. И верилось, и не верилось в них. Мало осталось в Пощупово стариков, помнящих, как в тридцатом году, сразу после празднования Троицы враз опустела обитель. Всю братию отправили по этапу, как чуждых новой власти элементов.

С тех пор каких только превратностей не пережили строения бывшего монастыря. По кирпичику разобрали селяне на хозяйственные нужды высокие монастырские стены. Один каркас остался от церкви Успения Божьей Матери. Три дня, как вспоминают старожилы, горела колокольня, под которой умудрились разместить склад горюче-смазочных материалов. Учащимся местного профтехучилища давали разнарядку: каждому за учебный год сбить со стен Успенского храма, расписанного в прошлом веке московскими мастерами, по одному квадратному метру изображений святых. Кто-то из будущих специалистов, наверное, даже ходил в передовиках, перевыполнив норму…

Помнила обитель похожее лихолетье, когда в 1764 году государство отобрало у монастыря все земли, переведя его в третий, низший разряд, и только спустя век отдало наделы. За это время, при пустой казне строения обветшали настолько, что негде было проводить службу. Даже в главном храме не осталось ни иконостаса, ни пола.

Помнил монастырь и иные времена, когда слава о нем разносилась по всей России. Зимой 1237 года после разгрома Рязани, наслышавшись о богатствах этой обители, хан Батый подступил с войском к ее стенам. Однако, как сказано в летописи, видение Святого Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова было столь ярким, что ослепленных им воинов охватил ужас. В раскаянии хан Батый не только отказался захватить монастырь, но даровал ему охранную золотую печать…

…На вершине холма, у кирпичных стен собора Иоанна Богослова меня встретила бойкая перекличка молотков: плотники разбирали строительные леса, жестянщики ладили цинковую крышу. Над их головами купался в голубизне только что позолоченный, увенчанный крестом купол.

У входа в храм было пустынно. Лишь русоволосый парень в светлой рубахе задумчиво ожидал кого-то. Я заговорил с ним, приняв за строителя. Отвечал он немногословно, пока беседа не коснулась монастырской братии.

– О братии вам лучше поговорить с отцом Вениамином. Сейчас он выйдет.

– Простите, а вы…

– Послушник я.

Что-то привычно дрогнуло во мне, отозвавшись на слово. И плавная манера речи, и прямодушие взгляда – все истолковалось иначе. Послушание, смирение, кротость… Неужели где-то они еще в чести? Доныне лишь в кино доводилось видеть послушников. От тех давнишних фильмов осталось впечатление, как от базарного лубка, не претендующего на правду; расплывчатый образ некоего тщедушного и бесхребетного, по нашим меркам, существа. Что общего между теми послушниками и этим спортивного сложения парнем, уверенным в своей правоте? С какими ветрами попал, смиренный, в эту обитель? Но к откровениям он явно не был расположен.

– Скоро ли постриг?

– Как сподоблюсь.

Отцу Вениамину на вид не было и сорока. Густая черная в оклад борода оттеняла поредевшие кудри. В движениях грузноватой, облаченной в рясу фигуры сквозила усталость. Он подошел к парню, пытливо глянул в лицо, и они тихо заговорили. Покаяние в том, что без должного усердия блюдется обет, батюшка принял и грех отпустил, и благословение дал. Все это с мягкой участливой неторопливостью, не позволявшей даже заподозрить, что эконома-строителя архимандрита Вениамина одолевают множество иных, более неотложных забот.

Я тоже попал под чары этой неторопливости, и когда батюшка остался один, подошел к нему с разговором. Хотелось, помимо прочего, узнать, неужели, как уверяли селяне, кирпич для реставрации монастыря везут сюда из Франции.

Отец Вениамин умудрено покачал головой: у слухов длинные ноги. Не впервые спрашивают его о заморском кирпиче, так же как о несметных средствах на возрождение обители – будущей резиденции митрополита Рязанского. Кирпич завозят из подмосковного поселка Голицыно, где действует французская установка по производству его, отсюда и заблуждение. А на реставрацию пока что смогли отпустить лишь триста тысяч рублей. Восемь храмов вновь передано верующим Рязанской епархии в этом году, и каждому из них нужна срочная помощь. Конечно, трехстами тысячами дело не ограничится. Приход начал действовать, значит будут пожертвования и вклады. Чтобы завершить восстановление монастыря к 1995 году, понадобится несколько миллионов рублей.

Мне вспомнились уникальные строения Соловецкого монастыря, где государственные реставрационные мастерские долгие годы вели работы по восстановлению обветшавших зданий, но не всегда удавалось поддерживать их хотя бы просто в сохранности. Конечно, и средства мастерам отпускались не те, что требовались, но и сама работа была организована кое-как. Здесь же я не заметил ни одного курящего или прохлаждающегося без дела, хоть трудилось вместе с братией шестьдесят наемных рабочих. Дисциплинировала не только оплата – тридцать рублей в день, чувствовалась рука умелого организатора.

«Интересно, кем хотелось стать в детстве отцу Вениамину?» – подумалось под взглядом темных пытливых глаз. Разумеется, спросил я совсем о другом: где найти сведения об истории обители. И пока батюшка отвечал, разговор наш прерывался неоднократно: обратился за срочным советом мастер, задержались на минутку спешащие на автобус паломники из Ленинграда и Печоры Псковской области, припылил долгожданный подъемный кран…

Мы взаимно извинились, договорившись продолжить беседу в более подходящее время. Из шатровой колокольни семнадцатого века, где шла утренняя служба, доносилось слаженное мужское многоголосие. Ему громко аккомпанировали молотки жестянщиков…

Возвращался я той же дорогой, вдоль берега. У Святого колодца набирали воду в бутылки и канистру двое пожилых паломников: сутуловатый, с тяжелыми руками мастерового мужчина и простолицая женщина в стоптанных туфлях. Полные икры ее ног оплетали набухшие вены.

Пока я напился из горсти, паломники разместили сосуды по хозяйственным сумкам, но медлили уходить. Женщина спросила, не знаю ли молитвы к Иоанну Богослову. Мне помнилось лишь, что Откровением Святого Иоанна Богослова – по-гречески Апокалипсисом – завершается Библия. Но это было совсем не то, о чем спрашивала верующая.

– Ну что ж, – вздохнула она. – скажу, как знаю.

Женщина замерла перед колодцем, молитвенно склонив голову, и начала привычной скороговоркой:

– Святый Апостол Иоанн Богослов, моли Бога о мне, грешной, будь добр. Молитву тебе творю не по писанному, ты уж извини мя, грешную. Спаси и помилуй. Дай очистить пред тобой душу мою…

Мужчина стоял в стороне, отрешенно глядя на ускользающую меж дубняка тропу.

– …Спаси, Господи, и помилуй старцев и малых деток, сирот и хворых, в бедах и скорбях пребывающих, ненавидящих и обидевших мя, творящих мне пакость… Будь милостлив, Господи, к страждущим и покинутым, к странникам в морях и в пути идущим…

С тем напутствием я и отправился домой. И пока не сомкнулись за спиною деревья, все доносились от колодца слова молитвы за всех нас, грешных, неверующих, плывущих в морях, витающих в облаках, погрязших в земной юдоли.

1989 г.