Читать книгу Соловушка НКВД - Юрий Мишаткин - Страница 7

1

Тайна, как ничто иное, сблизила супругов. Надежда была несказанно рада, что муж нашел силы открыться ей, между ними уже нет никаких недомолвок, преград.

«Что бы ни было, а долго не смог бы таиться, скрывать секретную деятельность, рано или поздно выдал себя. Хорошо, что произошло сейчас, а не спустя какое-то время. Но отчего пришлось подтолкнуть, а не сам сделал шаг к признанию? Не верил, что умею хранить тайны, могу их выболтать? Плохо же тогда меня знает!»

Признание мужа в довольно продолжительном сотрудничестве с чекистами (точнее, с Госполитуправлением РСФСР, как с февраля 1922 года стала именоваться Всероссийская чрезвычайная комиссия) ни в чем не изменило взаимоотношения супругов. Плевицкая не любопытничала, не лезла к Николаю с расспросами, с каких пор он стал тайным агентом Москвы, сколько платят за работу – со временем муж поведал об этом сам, познакомил с таблицами для шифровки донесений в новую столицу Родины.

– Могу принять шифрование на себя, – предложила Надежда и быстро овладела премудростями шифрования и дешифрования донесений, получаемых инструкций-приказов. Эта работа требовала усидчивости, предельной внимательности: переводить слова в ряд пятизначных цифр было довольно сложно. Для шифровки применялась Библия, изданная в 1920 году в Польше на русском языке: определенные страницы и тексты в Священном Писании христиан имели еле заметные значки – проколы иглой, что было ключом к работе. Цифры симпатическими чернилами переводились на лоскуток шелковой материи и тут же обесцвечивались, чтобы быть проявленными на Лубянке, лоскутки зашивали под подкладку пиджаков курьеров.

Корпя над очередным донесением Центру, «Фермерша» задумалась:

«Если судить по регулярным поступлениям на Колин счет в банке, Москва щедра, иначе бы не смогли перебраться в Париж, снять тут трехкомнатный номер в приличном отеле, разъезжать по городу на такси, обедать в фешенебельных ресторанах и, главное, приобретать для меня концертные наряды. Не будь такого финансирования, пришлось бы, как говорит Коля, потуже затянуть пояски, а чтобы сводить концы с концами, даже заложить в ломбарде драгоценности…»

Когда Европу оглушила инфляция, Москва повысила «Фермеру» и «Фермерше» денежное довольствие.

«Благодаря этому ни в чем не нуждаемся, могу приобрести любой наряд, заказывать красочные афиши, ездить на отдых в Ниццу, не ссориться с антрепренером по поводу гонорара за концерты, со временем купить загородный дом и автомобиль, который при переезде за город будет необходим».

Скоблин мягко предупредил:

– Будем осмотрительнее, не станем сорить деньгами. Покупку дачи и авто объясню получением займа под проценты и повышением твоего гонорара, а с новой шубой, извини, повременим. Что касается дома, буду присматривать, прицениваться, чтобы жить в нем с весны до поздней осени и не дышать в городе бензиновым перегаром, дымом из труб.

В обязанности «Фермерши» отныне входила и переправка, передача из рук в руки донесений, что при гастролях было не сложно. В обусловленном месте и времени Плевицкая встречалась с курьером и после обмена паролями (они бывали не только словесным, но и предметными, вроде свернутого в трубку определенного журнала) отдавала разведданные, взамен получала новую инструкцию.

– За мной как за военным могут вести наблюдение, отмечать все контакты, ты же вне подозрения – у тебя бывает много поклонников, любой зритель может подойти в сквере, чтобы выразить признательность, заговорить в кафе, на вернисаже, – успокоил Скоблин.

В Женеве Плевицкая не могла отойти в магазине от великолепной шубы из шиншилы. Возвращаясь в отель с покупкой, старалась оправдать себя:

«Известной актрисе позволено, даже необходимо хорошо одеваться, примадонна не должна выглядеть бедно и безвкусно одетой: порой встречают не по уму-таланту, а по одежке…»

Муж не осудил за покупку, даже не покачал головой, но Надежда прочла в его глазах сдержанную досаду и пообещала себе отныне перестать быть расточительной.

Словно подслушав размышления, муж сказал, что в Америке можно будет забыть о бережливости, за океаном никто не заглядывает в чужой кошелек.

– Там богатые не бельмо на глазу, это в нынешней России обеспеченный человек считается недорезанным буржуем, врагом социализма, его раскулачивают, отбирают все нажитое, даже отсылают в Сибирь.

На гастролях в Варне, Риге и Праге прошли встречи с посланниками Центра: из Праги в Москву ушли документы (оригиналы и копии), которые рассказывали, кто и как организует антисоветское движение, где в ближайшее время планируется переход границы РСФСР боевыми группами для совершения терактов.

– Не будь твоих гастролей, вряд ли смогли, не привлекая внимания, вырываться из Парижа. Твоя заслуга еще и в том, что таможенники и пограничники не лезут в наш багаж: присутствие в купе первого класса известной певицы исключает обыск, – отметил Скоблин.

В городах, где проходили концерты, Плевицкая умело заводила нужные Центру знакомства, в первую очередь с верхушкой новой организации «Русский общевоинский союз (ВОВС)», преемником почившего в бозе «Русского совета».

Организация во главе с Врангелем день ото дня набирала силы, имела отделения в разных частях света. Цели РОВС были предельно ясны: свержение в России советской власти, образование нового общенационального правительства. Врангель сумел быстро объединить большинство русских эмигрантов, за короткий срок в организацию вошло более 100 тысяч деникинцев, марковцев, колчаковцев, врангельцев, кого Гражданская война оставила без родного очага, ожесточила и кто лелеял надежду вернуться домой, для чего был готов вновь брать в руки оружие, совершать в РСФСР взрывы промышленных предприятий, убивать совработников.

Москва требовала от «Фермера» подробно информировать о всех планах РОВС, давать характеристики на начальников. Шифруя новое донесение, где говорилось о беседах за закрытыми дверями в штабе на улице Колизе в Париже, Плевицкая догадывалась, что на Лубянке вновь похвалят мужа: ни одно важное событие в стане русской эмиграции не миновало его внимания, Москва была в курсе всех планов РОВС. К примеру, стоило Врангелю заявить на заседании, что «мы тут ведем рыцарский счет, все связаны общим обетом», как спустя считаные дни на Лубянке читали полный текст выступления барона об открытии под Парижем Высших военно-инженерных курсов, организации «Общей казны» для финансирования терактов в России. Москву насторожило высказывание Кутепова: «Нельзя сидеть сложа руки и ждать смерти большевизма, его надо уничтожить в самом зародыше, пока он не пустил корни, не дал плодов, не распространился по всему свету».

Впрочем, о РОВС чекисты узнавали не только из шифровок «Фермера» – у ОГПУ, его Иностранного отдела было достаточно информаторов в Европе, но Скоблин все получал из первых рук, докладывал о важных подробностях, разговорах, отсылал копии документов. Благодаря Скоблину в Москве своевременно узнали о назначении П. Шатилова руководителем нового отдела, были в курсе инспекционных поездок, местах перехода границ, даже о болезни того или иного генерала. За считаные дни из Парижа в Москву поступило сообщение, что Кутепов стал главой «Фонда спасения России», который финансировал всю разведывательную работу. К шифровке «Фермер» сделал приписку: «Постараюсь узнать о суммах выплат агентам в России, адреса высылаемых денег».

Благодаря оперативности «Фермера» и его помощницы-шифровальщицы, мимо Москвы не прошло высказывание Врангеля, что «на удочку ГПУ попалась чуть ли не вся наша организация, огромное количество политических деятелей чувствуют, что у них рыльце в пушку, тем самым обнаруживают свою глупейшую роль».

Трудясь над очередным посланием, выводя каллиграфическим почерком цифры, Плевицкая замерла, когда дошла до текста, где «Фермер» сообщал о головокружительной карьере Кутепова, возможности замены им Врангеля.

«Если барон слетит с кресла начальника РОВС, чем это грозит Коле? Не останется ли муж не у дел, не иссякнет ли источник информации? Новая метла может смести приближенных к барону, вместе с другими отстраненными под метлу попадет и Коля, а этого допустить нельзя. Что если через Лидию Кутепову укрепить дружбу наших семей, стать Коле чуть ли не советником нового лидера белого движения? Сильный союзник, даже друг совсем не помешает, а лишь очень поможет в работе…..»

2

За ужином Скоблин сказал:

– Помню, как жаловалась, что засиделась в Париже. Когда выезжали в последний раз?

– Месяц назад были в Варне, выступила перед тамошней русской колонией, – напомнила Надежда.

– Русских немало не только в Болгарии, но и в Берлине.

Плевицкая пристальнее всмотрелась в мужа.

– Собираться в Берлин?

– Да, оттуда съездим в Ригу.

– А когда в долгожданную Америку?

– Ближе к зиме. Мы люди подневольные, подчиняемся приказам, а он требует посетить Прибалтику, в частности древнюю Ригу.

– Если завтра Центр потребует побывать в Эфиопии или на Мадагаскаре, поспешим и туда?

Генерал кивнул.

– С приказами не спорят, их не обсуждают, а выполняют. Надо будет – помчимся на край света. В Берлине у тебя один концерт, в Риге два на лучшей в городе площадке.

– Вновь станешь надолго пропадать?

– Буду уходить лишь на пару часов: принадлежу не только тебе, но в первую очередь Отечеству. Не забывай о предельной осторожности, чье имя бдительность – один неверный шаг, малейшая оплошность приведут к непоправимому.

Скоблин говорил прописные истины, но Плевицкая не перебивала, согласно кивала и думала:

«Мои гастроли – хорошее прикрытие задания, возможность встречаться с курьером: вдали от столичного шума и французской политической полиции, а также эмигрантской разведки, актерская профессия позволяет ездить по городам и весям, никто ни в чем не заподозрит избалованную и обласканную зрителями певицу».

Еще Надежда Васильевна задавала себе вопросы:

«Кто, интересно, на этот раз послан на встречу с Колей? Не снова ли Ковальский? Центр, дабы не назначать пароли, мог закрепить за мужем одного хорошо знакомого курьера. Если прибудет Ковальский, уведу на концерт».

Слушать нравоучения стало скучно, и она напомнила мужу про давно заслуженный ими отпуск.

– Сколько раз собирались на юг Италии – и всегда мешали твои неотложные дела, мои концерты. Давай бросим все, забудем про обязанности и побездельничаем у теплого моря.

– В нашей работе отпусков не бывает, – тихо, но жестко ответил Скоблин. – Как лошади на скачках, мы обязаны бежать, не делать остановок, не сворачивать в сторону, первыми приходить к финишу.

Вступать в спор Надежда не хотела – он мог завершиться ссорой.

«Стану держать нервы в узде, ведь от срывов стареет кожа лица, появляются морщины. Надо беречь себя. Не забывать о Коле, ему приходится труднее – взвалил на плечи сбор сведений, работу в РОВС…»

Надежда тряхнула головой.

– Хватит о делах. Скажи, какой подготовить костюм к поездке? Хотя считается, будто мужчины, в отличие от нас, ничего не смыслят в моде, им лишь бы чисто одеться, но о тебе такое не скажешь, имеешь отменный вкус. Мундир, понятно, оставим в шкафу, наденешь бежевую тройку, макинтош, касторовую шляпу. Включу в репертуар побольше народных, истинно русских песен, цыганщину оставлю на бис. В Берлине и Риге масса тоскующих по родине соотечественников, так что залы будут полными. В первый же день приобрету кружева и найду опытного ювелира, чтоб починил аметистовую заколку. Наконец-то увижу рейхстаг, зоосад Гутенберга, слышала, что он считается лучшим в мире…

Ночью во сне увидела себя со стороны на допросе у Шульги в Одессе, затем на палубе парохода под шквальными ветрами. Проснулась и долго не могла прогнать видение…

3

Берлин встретил мелким холодным дождем, так что встречающие русскую знаменитость репортеры успели изрядно перемерзнуть, прячась под крышей над вокзалом.

– Как разузнали о моем прибытии? – шепнула мужу Надежда, приятно удивленная встречей.

– Заблаговременно дал телеграмму в местное газетное агентство, – ответил Скоблин.

Первое в Германии интервью прошло на вокзале. Плевицкая поблагодарила за внимание, сказала, что считает немцев истинными знатоками и ценителями русского фольклора, песенного искусства. Одарила репортеров обворожительной улыбкой.

– Надеюсь, берлинцы будут приятно удивлены и обрадованы, когда услышат романс на стихи великого Генриха Гейне. А теперь готова ответить на вопросы, только Бога ради не касайтесь личной жизни! Сразу скажу, что счастлива – любима и люблю. Не задавайте и сугубо политических вопросов – я очень далека от политики, в газетах читаю исключительно светскую хронику.

– Но она часто скандальна!

– От скандалов держусь подальше. Не терплю сплетен, перемалывания чужих косточек. К дурно пахнущим так называемым сенсациям отношусь с презрением.

– Не теряете надежды вернуться в Россию?

– Да, как все соотечественники, оказавшиеся за пределами родины. Но желаю вернуться не в старую, раздираемую противоречиями страну, и не в нынешнюю, порабощенную большевиками, а в будущую свободную. – Плевицкая развела руками. – Вот и вынудили коснуться политики!

Скоблин был готов прийти на помощь, радовался, что нет провокационных вопросов о сроке начале крестового похода на Восток, свержения советской власти. Журналисты интересовались деревенским детством певицы, ее встречами с семьей погибшего императора, творческими планами…

В отеле, не распаковывая чемоданы, Надежда уселась в кресло, с победными видом взглянула на Скоблина.

– Ну как? Жду оценки интервью.

– Все было, как говорят в Америке, о’кей. Отвечала умно, была не болтлива, но за словом в карман не лезла. Ловко ушла от ответов на вопрос о прошлых замужествах – как, интересно, про них проведали, от кого? Верно поступила, отделавшись шуткой на вопрос, кто финансирует гастроли, окупает ли кассовый сбор аренду зала, печатанье афиш, оплату услуг аккомпаниатора. Нечего лезть в чужой карман! Одним словом, молодчина, оставайся ею и дальше. Одно упущение: не подготовила и не раздала фотографии, чтобы поместили с рецензиями и что было бы рекламой.

Скоблин умчался на встречу с резидентом Центра, Надежда попросила директора театра показать город.

Берлин под нескончаемым дождем выглядел неприглядно, хмуро, тускло. Сделали остановку у пассажа, приобрела чашку, блюдце с гербом столицы Германии, в небольшом кафе заказала бутерброд и сбитые сливки.

Завернули в театр. Плевицкая осмотрела сцену, осталась ею довольна. Познакомилась с гитаристом, который некогда аккомпанировал Вере Паниной. Упоминание о былой конкурентке чуть опечалило:

«Куда сгинула Верочка? Жива или отдала Богу душу? Нас постоянно сравнивали, отдавали предпочтение то ей, то мне…»

Не стала обедать в театральном буфете – никогда не выступала на полный желудок. Приказала осветителям поставить на софиты фильтры, чтобы лицо выглядело мягче, не подчеркивалась полнота в талии, груди. В гримерке наложила румяна, подсинила веки, уложила на голове косу и расслабилась в глубоком кресле. Когда вошел муж, не шелохнулась, и Скоблин вышел.

Услышав звонок, поднялась, последний раз взглянула в зеркало – осталась довольна собой. «С Богом!» Прошла мимо декораций к кулисам, дождалась последнего звонка, занавес открыли, и Плевицкая шагнула на сцену, встреченная так радующими душу аплодисментами.

Перед публикой певица предстала в темном, без украшений платье. Когда смолкли аплодисменты, кивнула гитаристу, и концерт начался. Вначале исполнила песни курских и воронежских краев, затем романсы на стихи Кольцова, Тютчева, Лермонтова, дяди царя Константина Романова (внука Николая I) «Растворил я окно…», «Умер бедняга в больнице военной…» Между песнями не делала пауз, дабы не позволить публике расслабиться, отвлечься. Исполнила грустный романс «Помню я еще молодушкой была» и запела марш Корниловского полка, зная, что в Берлине проживают корниловцы:

К удивлению, зал ответил редкими хлопками.

«Совершила ошибку, но какую? Или собралось мало приверженцев незабвенного Лавра Корнилова, много монархистов?»

Следовало исправить оплошность. Надежда попросила у аккомпаниатора семиструнную, сыграла вступительный аккорд и запела походный марш Виленского военного училища – стихи к маршу сочинил тот же великий князь Константин Константинович Романов, одно время инспектор этого привилегированного учебного заведения:

И вновь публика отозвалась довольно жидкими хлопками…

«Куда подевался энтузиазм беженцев? Забыли о боях, походах, погибших товарищах, знаменах? Не желают вспоминать прошлое, где было больше поражений, нежели побед?».

Поразмыслив, пришла к выводу, что напрасно исполнила песню на слова близкого родственника царя – в зале мало поборников российского престола, молящихся за упокой венценосной семьи Романовых.

«Позабыла на свою беду, что нынче не девятнадцатый год, когда расстрел царской семьи считался общероссийской трагедией, ныне думают по-иному, считают виновными в разжигании гражданской войны именно Романовых во главе с безвольным, мягкотелым царем. Куда улетучилось патриотическое чувство, о котором Великий князь сказал: «Все блага позабыть и жизнь отдать свою»?..»

Утром заказала у портье свежие русские газеты и опечалилась: пресса не заметила приезда и выступления русской знаменитости. Лишь в одной газете был сдержанный отклик на концерт.

«Странно и дико: на вокзал пришло много репортеров, а написала лишь одна газета, которую таковой назвать сложно – четыре маленькие странички заполняли рекламы мебели, нижнего белья, американской жевательной резинки! Любой некролог занимает больше места, чем сообщение о концерте. Рецензии нужны не мне для удовлетворения тщеславия, а зрителям будущих концертов…»

Газета ни словом не упомянула о патриотическом репертуаре, умении исполнительницы держаться на сцене, проникновенном пении, донесении до слушателей всех нюансов романсов. Когда Надежда пожаловалась мужу на невнимание берлинской прессы, Скоблин постарался успокоить:

– Напрасно расстроилась. Центр русской культуры не здесь, а у нас в Париже, где Дягилев организовывает «Русские сезоны», осели Стравинский, Анна Павлова, Коровин, Глазунов, Марк Шагал, Бенуа. А какая плеяда русских литераторов выбрала местожительством не Берлин, а Париж? Бунин и Аверченко, Мережковский со своей Тэффи, Арцыбашев и Зайцев, Цветаева и Куприн! Это не считая представителей высшего света. Ко многим из вышеназванных журналисты отчего-то относятся с пренебрежением. Так что ты не одна пострадала от невнимания. Что говорить о Берлине, если в славянских Праге, Варне порой также не замечают приезд русских знаменитостей?

Плевицкая согласно кивала и строила планы мести берлинским газетчикам.

«Погодите, господа критики, еще узнаете, что собой представляет Плевицкая! Будете рыдать от моих песен! Коль очерствели душой, лишены чувства прекрасного, черт с вами, пою не для шелкоперов, а для россиян, чья оценка мне дороже статей!..»

4

После накрытого дождевыми тучами Берлина Рига встретила редким в начале осени в Прибалтике солнцем.

Поезд опоздал, местные журналисты разошлись, не дождавшись певицы. Еще больше Надежду и Скоблина расстроил распорядитель концертов – из-за его нерасторопности произошла накладка: вместо запланированного на завтра выступление должно состояться сегодня, мало того – через пару часов.

– С дороги и прямо на сцену? Увольте, только не выступление! Необходимо отдохнуть, выспаться, привести себя в порядок! – взмолилась Надежда.

– Но, мадам, проданы все билеты вплоть до входных и на приставные места, стулья поставили даже в оркестровой яме, – заныл распорядитель, он же директор. – Перенести концерт невозможно! О возврате денег не может идти речи: рижане не простят сорванный концерт, его так ждали, особенно беженцы с вашей родины!

Плевицкая смотрела на плюгавенького, с бегающими глазами человека и с трудом сдерживала гнев.

– Концерт состоится, – наконец пришла к решению. – Публика ни в чем не виновата, ей наплевать, что нерадивый напутал со сроком. Буду петь. Но чтобы не опозориться, необходимо хотя бы часок побыть в одиночестве.

Скоблин хотел возразить, что решение абсурдно, нельзя мчаться с корабля на бал, следует проверить акустику зала, прорепетировать с концертмейстером, настроить привезенную гитару. Но, зная упрямство супруги, промолчал.

В отеле Надежда Васильевна приняла душ, переоделась и ровно на час скрылась в спальне.

Концерт начался без опоздания. На сцену певица вышла жизнерадостной и свежей, никакого намека на усталость, будто не было девяти проведенных в вагоне часов.

Концерт прошел без сучка и задоринки. После исполнения каждой песни певицу награждали шквалом аплодисментов, пышными букетами осенних цветов. В благодарность за прием Плевицкая спела на бис романс про ямщика. Лишь вернувшись в отель, без сил рухнула на постель.

Проспала до полудня следующего дня. Проснулась, когда в лицо ударили солнечные лучи. Вставать не спешила – было лень умываться, заказывать завтрак. Выпростала из-под одеяла руку, провела ладонью по лицу, словно смахивала следы усталости.

«Ни за какие коврижки не стану больше выступать в день приезда! Еще один такой концерт, и отдам Богу душу!..»

Повернулась на другой бок и услышала за дверью голоса. Разговаривали Коля и…

«Ковальский? Здесь? Без предупреждения? Или Коля знал о его появлении?»

Хотелось думать, что курьер прибыл исключительно, чтобы исполнить обещание побывать на концерте, но отбросила эту мысль. Накинула халат. Причесалась, но краситься не стала. Вышла в гостинную.

– Боже, кого вижу? Сколько лет, сколько зим! Здравствуйте, мастер делать комплименты! Не ожидала! Сколько минуло времени с нашего прощания?

– Почти полгода, – напомнил Ковальский.

– А кажется, будто расстались лишь вчера. Не забыть, как с аппетитом уплетали мой ужин. Накормлю и сейчас.

Плевицкая хотела позвонить в ресторан, чтобы заказать в номер обед, но Ковальский положил руку на телефон.

– Не надо, чтобы в ресторане знали, что у вас гость.

– Закажу лишь на две персоны, а официанта не пущу на порог. – Надежда Васильевна хитро улыбнулась, давая понять, что она не профан в конспирации, обернулась к мужу: – Почему не предупредил о госте?

Скоблин виновато ответил:

– Центр не уточнил, когда ждать.

– Приказ отбыть в Ригу получил за час до отхода поезда, – подтвердил Ковальский.

– Как доехали?

– Без происшествий.

– К нам прямо с вокзала?

– Нет, ожидал условленного часа, коротал время в пивной.

– И, конечно, не обедали, а в дороге питались всухомятку?

– Не хотел покидать купе, мозолить пассажирам глаза.

Плевицкая не могла не воспользоваться встречей с человеком, который вчера еще гулял по Москве, забросала вопросами о новостях культурной жизни, премьерах, концертных программах.

Ковальский поднял руки.

– Смилуйтесь, не требуйте невозможного. Я не театрал, далек от искусства, редко выбираюсь даже в кинематограф.

– Вылетело из головы, с кем имею дело. У людей вашей профессии на первом месте работа, точнее, служба, все остальное, в том числе искусство, на десятом.

Заказанный на двоих обед поделили на троих. Ковальский с жадностью набросился на еду.

Плевицкая улыбнулась.

– Люблю голодных мужчин с горящими глазами.

Справившись с едой, Ковальский попросил у Скоблина бритву.

«Бриться на ночь глядя? – удивилась Надежда. – Так поступают лишь истинные французы, когда спешат на ночное свидание».

Ковальский принес извинения хозяйке, снял пиджак. Распорол бритвой подкладку, достал шелковый лоскуток. Плевицкая взяла лоскут, ушла в ванную, выбрала среди флаконов лосьона, шампуня, туалетной воды нужный, смочила лоскут, на шелке проступили колонки пятизначных цифр. Теперь следовало заняться расшифровкой. Крикнула мужу, чтобы принес Библию.

Послание Центра Скоблин прочел дважды – первый раз бегло, вторично – вчитываясь в каждую фразу. Затем сжег листок в тарелке.

– Знаете приказ? – спросил генерал курьера.

– Нет, и не горю желанием: меньше знаешь – больше проживешь, – признался Ковальский.

– Чуть позже составлю отчет, а Надежда Васильевна зашифрует.

– У вас в распоряжении сутки.

– Тогда вечером жду на концерте, – напомнила хозяйка.

– С великим удовольствием, не то не знаю, когда ожидать ваши выступления в Москве, скажем, в парке «Эрмитаж», хотя, думается, это время не за горами.

– Да? Значит… – Плевицкая недоговорила.

– Вы правильно поняли. Речь идет о советском гражданстве. К следующему моему приезду напишите ходатайство в ЦИК Союза о получении гражданства, далее простые формальности и – возвращение домой со всеми правами, обязанностями гражданина Страны Советов.

Плевицкая бросилась к курьеру, расцеловала его. Скоблин был сдержан – лишь пожал руку.

– Куда с нашего горизонта исчез Деникин? – спросил «Сильверстов».

– Отошел от всякой политики, в РОВС ни ногой, даже не звонит. По слухам, пишет очередной том мемуаров, где о себе коротко, больше о потрясших Россию событиях. Выпустил уже два тома «Очерков Русской Смуты». Шустрее пишет Краснов: каждый год выпускает по пять или больше книг.

– Тоже воспоминания?

– Не только, больше беллетристика.

– Краснов интересует мало, другое дело – Деникин, его в Москве ценят за ум и отказ от борьбы с Родиной.

– Живет затворником, видимо, сильно переживает отставку в Крыму, сдачу командования барону.

– Что можете сказать о Туркуле, кто некогда командовал Дроздовской дивизией?

– Уехал в Болгарию.

– Есть возможность привлечь к сотрудничеству?

– Попытка не пытка.

– Что нового?

– К забросу готовят очередную группу, границу перейдет не в Финляндии, а на Востоке, в Маньчжурии. Точное время и место перехода сообщу.

– Дошли слухи, что генерал Миллер инспектирует отделения РОВС. Надо узнать результат инспекций, личный состав отделений.

5

Пока мужчины вели разговор, Плевицкая сидела на диване, поджав ноги, подшивала на платье оборку: работа с иглой помогала сосредоточиться. Вспомнив, что в Константинополе Ковальский курил, позволила дымить и сейчас.

– Благодарю! – Гость ринулся в прихожую за сигаретами, закурил и продолжил разговор.

Услышав фамилию Деникина, Плевицкая напряглась: «Неужели кроме Туркуля желают завербовать и Антона Ивановича? Это вряд ли получится: Деникин – довольно крепкий орешек, об него сломают зубы, служение Отчизне считает главным делом жизни, непримирим к нынешней в России власти, ни за какие коврижки не продастся…»

Как было хорошо известно, Деникин с женой и дочерью вначале проживал в пригороде Женевы, затем в Венгрии и наконец в Париже. Жил скромно. Кроме мемуаров сочинял рассказы, регулярно печатался в русских газетах «Возрождение», «Последние новости». Следом за парой томов «Очерков Русской Смуты» бывший главнокомандующий Вооруженными силами юга России выпустил «Офицеры», «Старую армию». Одно время безуспешно издавал газету «Борьба за Россию». Рассчитывал на читателей на родине, но тираж перехватили на границе советские пограничники. Пенсия и гонорары помогали сводить концы с концами. Гулял слух, будто от невостребованности глушит себя горячительными напитками, но не спился, что случилось с другими, не знающими меры, впрочем, в это было трудно поверить, зная, каким генерал был на фронте.

Надежда отложила незавершенное шитье, собралась отослать гостя в спальню, вызвать официанта, чтобы унес грязную посуду, но Ковальский застегнул пиджак на все пуговицы, откашлялся.

– Глубокоуважаемый Николай Владимирович! Выполняя почетную миссию, имею честь сообщить приказ Генерального штаба Красной Армии, где говорится следующее: генерал Скоблин возвращен на военную службу Российской Федеративной Социалистической Республики, но не в старом звании, которое, как известно, в стране упразднено, а командиром бригады, что равнозначно генералу. Приказ выдадут на руки, когда ступите на родную землю!

Скоблин вытянул руки по швам, где положено быть генеральским лампасам.

– Счастлив служить, сложить за Отечество голову!

– Живите долго-долго, сколько отмерено судьбой. Родина высоко ценит вашу деятельность на благо трудового народа, благодарит за помощь в борьбе с окопавшимися за кордоном врагами!

– Могу вместе с женой ходатайствовать о возвращении?

– Получение серпастого, молоткастого паспорта не за горами.

«Коля безмерно счастлив, – поняла Надежда, видя, как преобразился муж. – Этой минуты ждал, но отчего откладывают решение о гражданстве? Не пришло время? Еще недостойны? Или больше нужны в Европе, нежели дома, а посему держат на привязи? Кем бы стали в Москве? Я, понятно, выступала на разных сценах, а что делал Коля? Служил в новой армии? Но у них хватает своих комбригов, а «Фермер» у чекистов один-единственный, то, что может сделать он, добывая важнейшую информацию, вряд ли сумеет другой, не имеющий нужных связей… А надо ли спешить с возвращением особенно сейчас, когда в России началась непонятная борьба внутри партии, аресты видных деятелей, показательные процессы?..»

О подобном размышлял и Скоблин: «Спешить домой не стоит. Может случиться так, что повторим судьбу тысяч вернувшихся и отправленных за Урал, в Сибирь или поставят к стенке. Складывается впечатление, что на родине ищут заговорщиков где только можно, легко попасть под жернова».

Скоблин не мог не спросить о процессах и увидел, что вопрос гостю не понравился.

Нахмурив лоб, проведя ладонью по усам, тем самым собираясь с мыслями, Ковальский процедил:

– Идет непримиримая борьба, которая не закончилась с полной победой советской власти. Оппозиционеры мешают строительству социализма.

– Возможно ли судить и карать за несогласие? – спросил Скоблин. – Насколько информирован, репрессиям подверглись и невиновные.

– Есть поговорка: лес рубят – щепки летят. Случаются ошибки. Но на одного невиновного приходятся сотни виновных, в том числе те, кто держит за пазухой камень против своего народа.

«Говорит как по писаному, – решил Скоблин. – Прежде изъяснялся по-иному, проще, без лозунгов».

Ковальский продолжал:

– Руководство Иностранного отдела Объединенного государственного политуправления продолжает предотвращать всякие вооруженные вылазки эмигрантов, для чего необходимо быть в курсе планов потенциальных врагов во Франции и соседних с ней странах.

Скоблин слушал, не выражая отношения к сказанному, – трескотня политических фраз интересовала мало, думал о своем:

«Радоваться или нет, что стал комбригом? В старой армии подобного звания не было. Если обвинят в антисоветской борьбе на фронтах, звание не спасет, как не спасли от арестов и репрессий высокие должности оппозиционеров. Не забыть, что не пожелавших вкусить за морем горький хлеб эмиграции и оставшихся в Крыму офицеров расстреляли, утопили в Черном море…»

Словно догадавшись, что беспокоит собеседника, Ковальский успокоил:

– Да, щепок полетело немало, вам же опасаться не стоит – для шумного процесса не подходите – в стране не известны, к тому же лояльны к власти Советов, доказываете это делом.

Скоблин продолжал хранить молчание.

Ковальский умолк, не зная, что еще сказать, сумел ли убедить генерала, надо ли продолжать трудный разговор.

На помощь пришла хозяйка.

– Как скоро у вас отменят продуктовые карточки? Здесь газеты не уставая трубят о начале голода, особенно в Нижнем Поволжье и на Украине.

– Разруха еще не побеждена, – объяснил Ковальский. – Случаются неурожайные сезоны, засуха, не хватает техники на полях и заводах, но паровоз, как поется в песне, «летит вперед, в коммуне остановка».

– В той песне еще поется «в руках у нас винтовка». По мне, лучше бы взялись за лопату, грабли, косы.

– В больших городах открыли магазины Торгсина, где за золото, драгоценные камни можно приобрести все что пожелаешь. Увидите сами, когда приедете.

– Но у меня контракты, если пожелаю их разорвать, придется платить большую неустойку, – призналась певица.

– Вернетесь не завтра, а в недалеком будущем, пока «Фермер» и «Фермерша» нужны здесь, – Ковальский говорил уже не тем торжественным тоном, каким сообщил приказ Генштаба Красной Армии. – Встретят как героев невидимого фронта. Генерал, пардон, комбриг, станет служить в Разведывательном управлении, Надежде Васильевне предоставят для выступлений лучшие сцены городов.

Ковальский приберег главное, как козырную карту, к концу разговора. Достал бумажник, выудил из него сложенный вчетверо листок.

– Извольте получить.

Скоблин развернул листок и чуть не задохнулся – горло сдавила судорога, с трудом выдохнул:

– Боже, не могу поверить!

– Узнали почерк? У вас отличная память, – похвалил Ковальский. – Пишет действительно ваш младший братец, как видите, жив-здоров, был рад узнать, что и вы в полном здравии.

Скоблин жадно читал письмо.

– Спасибо, огромное спасибо! Сняли с души тяжелый камень: с лета девятнадцатого потерял связь с братом, считал его погибшим. Но как не опасались везти письмо через границу?

– Если бы обыскали и нашли, ни в чем бы не заподозрили, решили, что письмо адресовано мне – вашего имени брат предусмотрительно не написал.

– Он в курсе моего сотрудничества с ГПУ?

– Конечно нет. О «Фермере» и «Фермерше» в органах информирован ограниченный круг. Брату сказали, что вы обосновались в Болгарии, отошли от политики, занялись коммерцией. – Ковальский обернулся к Плевицкой: – Имею сюрприз и для хозяйки, извините, что не вручил первой.

Сюрпризом была фотокарточка мальчугана в матроске, берете, с игрушечным корабликом в руках.

Как попавшая из воды на сушу рыба, Плевицкая стала хватать ртом воздух.

– В жизни ваш Женя не столь серьезный товарищ. Непоседлив – в фотоателье с трудом уговорили пару минут посидеть спокойно. Живет по-прежнему в Киеве, воспитывают две тетки.

– Он… он знает, что я жива? Точнее, не он, а тетки? – еле слышно произнесла Плевицкая.

– Конечно, и еще что обстоятельства не позволяют вам увидеться с сыном. Тетки хорошо воспитаны: не спросили ничего лишнего.

«Сильверстов» Центру:

«Фермер» и «Фермерша» вновь произвели хорошее впечатление, не трусливы, в меру осторожны, первый авторитетен у командования РОВС. Передал установку укрепить связи с белой разведкой и контрразведкой, войти в члены штаба. Положение у наших людей весьма выгодное: он заслуженный генерал, хранит заветы Корнилова, последний командир одного его полка, она – известная, почитаемая в эмигрантских кругах актриса… Офицеры РОВС, находящиеся в разных частях Европы, а также Азии, Америки, ждут приказа к началу активных действий, многие фамилии, адреса известны благодаря «Фермеру», который может влиять на подчиненные лица. Одна из положительных его черт – трезвенник.

«Фермерша» благодаря концертной деятельности (печать часто пишет о ней) имеет возможность покидать Париж, выезжать в разные государства, и значит, передавать курьеру собранные сведения. Пение на публике – хорошее прикрытие. Она и больше муж прекрасно информированы о подноготной интересующих ИО лиц в эмиграции…

Резолюция: Отметить краткость, точность отчета. Благодаря профессии «Фермерши» муж может не объяснять поездки по странам, тем самым имеет свободу передвижения. Смешно утверждение, что ген. непьющий: он мог играть роль трезвенника перед курьером, дабы произвести хор. впечатление.

Серебрянский

Из характеристики П. Ковальского

Секретный сотрудник «Сильверстов» толков, решителен. Компромата на него нет.

В подробной автобиографии не указал лиц из его окружения в годы службы у белых, что помогло бы для налаживания связей за кордоном… ИО ОГПУ СССР

П. Ковальский жене в Харьков:

Дорогая Рита! О себе писать не буду, лучше расскажу о дорожных впечатлениях.

В Ленинграде сел на германский пароход «Саксен». Первое, что бросилось в глаза, – немецкая чопорность, вежливость и, что немаловажно при нынешнем положении с продуктами питания, обилие еды в ресторане, то же изобилие в немецких магазинах, лавчонках. 20-го прибыли в Щецин.

Приобрел тебе и дочери обувь, кофточки и свитера – вернусь, вышлю из Москвы посылкой.

О заграничной дешевизме мануфактуры, пищи явная ложь – дрянь стоит дешево, приличные вещи дорого. Догнать и перегнать Европу будет сложно, но возможно…

Справка: Оригинал письма отправлен по адресу, копия в личном деле.

Резолюция: Войти с ходатайством в руководство об объявлении ЕЖ-13 и «Сильверстову» благодарностей, приказ сообщить.

Слуцкий[2]