Читать книгу Гипсовый трубач. Однажды в России - Юрий Поляков - Страница 9

Некоторое время мчались молча. Пригороды остались позади, теперь по сторонам шоссе тянулся лес и мелькали новенькие бензозаправки, яркие, свежие, точно полчаса назад набросанные Кандинским. Попадались дачные поселки. В одних – в крошечных покосившихся домиках, казалось, нищенствовали какие-то садово-огородные пигмеи. В других – богатых, просторных коттеджах под черепицей – явно обитала иная, рослая и благополучная раса.

– Еще далеко? – поинтересовался Кокотов.

– Не очень. А чем закончился ваш визит в «Вандерфогель»?

– Мне предложили сотрудничество. «Вливайся! – позвал Мотыгин. – Только у нас в подвале это сволочное время можно и пересидеть!» Да, я совсем забыл сказать: издательство располагалось в бомбоубежище. А в кабинет главного редактора вела толстая стальная дверь со специальным колесом для герметического задраивания. Раньше ведь во всех учреждениях, особенно в детских, были такие глубоченные подвалы на случай авианалета. Теперь же эти немереные площади, а их ведь тысячи, скупили по дешевке и сдают в аренду. Вот откуда у нас миллионеры, которые зовут в Россию Мадонну, чтобы она за гонорар, не вмещаемый человеческим мозгом, положила серебряную ложечку на зубик состоятельному младенцу…

– Это верно… – согласился Жарынин. – Миллионеры берутся из самых неожиданных мест. Мой друг детства – назовем его Василием…

– Василий уже был, – деликатно напомнил Кокотов.

– Не важно. Пусть он будет Геннадием. Итак, Геннадий в советские времена работал в горкоме партии и рассчитывал сделать хорошую карьеру. Но однажды его вызвал первый секретарь и буркнул, не поднимая головы от передовой «Правды»: «Есть мнение – назначить вас управляющим отраслевого банка!» – «За что?!» – только и смог вымолвить несчастный Геннадий. «Что значит “за что”?! – взревел первый секретарь. – Партия доверяет вам ответственный участок работы! Идите и хорошенько подумайте!» Бедный Василий…

– Геннадий!

– Да, бедный Геннадий промаялся всю ночь, с дрожью вспоминая страшное слово «хорошенько» и горько оплакивая свою порушенную карьеру. У него даже мелькала сюрреалистическая мысль выйти из рядов и сжечь партбилет, как это сделал грустноносый Марк Захаров. Понять моего друга можно. Ну чем был в ту пору отраслевой банк? Три десятка толстозадых бухгалтерш с арифмометрами, при помощи которых они гоняли туда-сюда казенные рубли! Никакой перспективы, тем более что Геннадий, по образованию историк-международник, готовил себя к серьезной работе за рубежом! Да и зарплата в банке маленькая… Но дисциплина есть дисциплина. Утром он встал, побрился, выпил склянку валокордина и, строевым шагом войдя в кабинет первого, доложил, что счастлив выполнить любое задание партии! Полгода он тупо подписывал отчеты, поздравлял с днями рождения бухгалтерш, пил горькую и приучал свою далеко не юную секретаршу к импортному белью. А через полгода в расписную голову Горбачева пришла идея создать акционерные и частные банки…

Теперь у Гены личный самолет, вилла на Кипре, дом в Париже, дача на Рублевке, а жена звенит бриллиантами, как люстра в Большом театре. После девяносто первого, повинуясь странному порыву, он решил разыскать строгого первого секретаря, сославшего его в банк, и нашел – в полном ничтожестве: изгнанный отовсюду, старик страшно опустился и продавал матрешек в Измайлове. Тогда Геннадий из чувства благодарности, столь редкого в наше прагматическое время, взял его к себе в банк гардеробщиком. Всякий раз после того, как бывший грозный шеф помогает ему надеть кашемировое пальто, Гена дает ему стодолларовую купюру и говорит очень тихо, на ухо: «Слава КПСС!»

– Вот такая история!

– Замечательная история! – согласился Кокотов.

– А как вам концовка с первым секретарем, работающим гардеробщиком?

– Неожиданно. Прямо сейчас придумали?

– Верно! Прямо сейчас… – захохотал Жарынин и мутно глянул на Андрея Львовича. – У вас чутье! Это хорошо… На чем я прокололся?

– На матрешках. Грубовато. Может быть, вы и всю историю придумали?

– Нет, только концовку. Сама история – чистейшая правда. Могу фамилию банкира назвать. Вы его наверняка знаете: он недавно за полмиллиарда купил яхту с вертолетной площадкой, оранжереей и бассейном, в котором можно проводить чемпионаты по водному поло. Об этом много писали! А вот настоящий финал мне не нравится. Банально. Грозный первый секретарь ни в какое нищенство не впадал, ни на каком рынке не торговал, а служит председателем правительственной комиссии по расследованию преступлений коммунистического режима… Вы его знаете!

– Ну кто ж его не знает! Серьезный дед… Но концовку, сознайтесь, Дмитрий Антонович, вы снова подсочинили?

– Нет, не подсочинил, просто позаимствовал из судьбы члена Политбюро. Потому что мой первый секретарь, когда все обрушилось, от переживаний заболел раком и застрелился на даче из охотничьего ружья, чтоб не быть в тягость близким… А это, видите ли, как-то нехудожественно!

– Раком? – невольно переспросил Кокотов и пощупал шею: он где-то читал, что у онкологических больных увеличиваются лимфатические узлы.

– Вот сволочи! – выругался Жарынин.

Режиссер резко перестроился, освобождая крайний левый ряд. И вовремя: через мгновение две автомобильные тени с пронзительным воем мелькнули и пропали за взлобком дороги, точно упали с края земли.

– Может, это как раз Гена поехал. У него в этих местах охотхозяйство, – раздумчиво сообщил режиссер. – Извините, Андрей Львович, я вас перебил! Так чем закончился ваш визит в бомбоубежище?

– В бомбоубежище? Ничем особенным. Я принял предложение и написал роман «Полынья счастья»… Перевод с английского.

– Знакомое название. А псевдоним? Какой вы псевдоним взяли?

– Аннабель Ли… – упавшим голосом ответил Андрей Львович: он как раз нащупал странное уплотнение под левой скулой.

– Достойно, очень достойно. Погодите-ка! «Полынья счастья». Ну конечно же! Эту книжку я видел у Регины и Вальки. Они страшно плевались, хохотали, цитировали мне какие-то совершенно отмороженные куски, но до конца все-таки дочитали! Поздравляю! Эти дамы мало что до конца дочитывают.

– Сочиняете? – тоскливо усомнился Кокотов.

– А вот и нет! У вас там есть место, где женщина играет в смертельную сексуальную рулетку? Есть?

– Есть… – порозовел автор «Полыньи счастья».

– Ну вот видите, прав Сен-Жон Перс: мир тесен, как новый полуботинок. А сколько вам, если не секрет, заплатили за этот роман?

– Две тысячи долларов.

– Бандиты! Меньше чем за три такие вещи не пишут! Сколько вы уже налудили?

– Шестнадцать романов.

– И сколько времени уходило на каждый?

– От двух до пяти месяцев. С перерывом на отдых.

– Когда же вы успели написать «Гипсового трубача»?

– От сна отрывал…

– Ну и как вам такая жизнь?

– Она омерзительна! – радостно воскликнул Кокотов, нащупав под правой скулой точно такое же уплотнение, как и под левой, а это значило, что он имеет дело не с увеличенными лимфатическими узлами, а с исконной анатомической пустяковиной…

– А вот я вас, дорогой Андрей Львович, везу в другую жизнь! И кстати, попутно дарю еще один сюжет для «Лабиринтов страсти». Так, на всякий случай, если мы с вами не сработаемся. Вы можете стать родоначальником нового жанра – эротической фантастики. Не пробовали?

– Фантастику пробовал. Эротическую – нет.

– Тогда слушайте! Двадцать первый век. Человечество достигло невиданных, невообразимых научных успехов! На Марсе колония землян…

– Минуточку, Дмитрий Антонович, а сейчас-то какой век?

– Ах, ну да… Все никак не могу привыкнуть. Итак, двадцать второй век. Нью-социализм. Марс. Конец нудного рабочего дня в одном из многочисленных марсианских НИИ. Завтра – трехдневный уик-энд.

– У них три выходных дня?!

– Конечно. Но раз в месяц. А какой отдых на Марсе? Тоска! Ну посидеть у телевизора, ну поваляться на искусственном пляже под искусственным солнцем или для экстрима, напялив скафандр, на сендцикле поноситься по дну высохшего марсианского моря. Скукота! И только одна сотрудница не может скрыть радостного нетерпения. Назовем ее хотя бы Пат Сэлендж. Фантасты почему-то любят давать героям такие краткие англоватые имена. Странно, что никому из наших не пришло в голову называть персонажи по-русски. Например, Ген Сид – Геннадий Сидоров… Или – Ал Пуг. Алла Пугачева. Разве хуже? Нет, лучше! А все проклятое западничество!

– Вы, значит, славянофил? – едко поинтересовался Кокотов.

– А вас это, Андрей Львович, смущает? – спросил Жарынин, нажимая на отчество соавтора.

– Нет, но хотелось бы знать…

– А если я скажу вам, что я зоологический ксенофоб и потомственный антисемит, вы потребуете остановить машину?

– Возможно и так…

– Тогда лучше вернемся на Марс. И вот эта наша Пат Сэлендж, чтобы спрятать туманную загадочную улыбку, низко склоняется над кульманом…

– Дмитрий Антонович, какой кульман на Марсе в двадцать втором веке?

– Да черт его знает какой… Не важно! Над сенсорной клавиатурой она склоняется. Не перебивайте! К ней в этот миг подходит ее интимный друг, обнимает…

– Ив Дор.

– Кто-о?

– Иван Дорошенко.

– Ну, вы язва, Кокотов! Ладно, будь по-вашему, Ив Дор. Он приглашает ее в театр. Залетная труппа с Земли дает «Дядю Ваню». Войницкий в последнем акте палит в профессора из блистера, но только слегка прожигает скафандр.

– Бластера. Блистер – это упаковка пилюль.

– Согласен. Но Пат в ответ на приглашение только тихо качает головой: «Нет, милый, этот уик-энд я должна побыть одна. Не сердись!» Он, обиженный, уходит, а она еще ниже склоняется к плазменному экрану своего кульмана и улыбается еще загадочнее… Вот собаки! Уже и указатель сняли!