Читать книгу Твердь небесная - Юрий Рябинин - Страница 5

Таня пришла домой где-то после полудня. До возвращения Александра Иосифовича со службы времени было еще достаточно. Побеседовав недолго о каких-то пустяках с Екатериной Францевной – Тане, впрочем, сейчас все казалось пустяками, по сравнению с последними новостями и событиями, – она ушла в свою комнату и который уже раз за этот день погрузилась в мучительные раздумья. Но прежде она попросила Полю немедленно сказать ей, когда вернется папа. Сидеть или там лежать она от крайнего нервного возбуждения не могла. Она стала ходить по комнате, что называется, из угла в угол. Мещерина и Самородова арестовали впервые, не Бог весть какие они революционеры – ходили в собрание чай пить. Ведь не террористы же они в самом деле! не бомбометатели! Ну уж самое-самое опасное, что у них могли найти при обыске из поличного, так это какую-нибудь брошюрку, например, или там листовку. Неужели за такую мелочь их сурово покарают? Разве что исключат из университета. И еще, может быть, попросят из Москвы – так, кажется, наказывают за малую провинность. А из полиции их должны ввиду незначительности преступления отпустить и так, безо всякой протекции. А уж если за них кто-то еще и заступится, тогда их отпустят наверно. Ну надо же такому было случиться! Нужно быть или законченною дурой, или совершенною мерзавкой, чтобы ввергнуть близких людей в такое бедствие. И если у нее это действительно, как говорит папа, выведали обманом, то она сейчас сидит спокойно в классе, ни о чем не подозревая. А что, если по доброй воле рассказала? с умыслом? Но нет, нет. Верно говорит Лена: этого решительно не может быть. Завтра мы у нее обо всем расспросим, и она признается, как это вышло, кому и чего она рассказывала. Конечно, наша доверчивая Лиза оказалась всего-навсего инструментом в чьих-то ловких руках. Она сама жертва чьей-то грязной махинации. И все равно, это непростительное легкомыслие. Как же можно не предусмотреть, что всякое неосторожное слово, хотя и родителям сказанное, может обернуться для кого-то страданиями. Вот я вчера, рассуждала Таня, разговаривала на эту тему с папой. Но разве я проронила хоть полслова, способного доставить неприятности кому-либо? И это притом что папа абсолютно надежный человек. А с кем она говорила? С какими людьми? И как могла поверить столь важные сведения без оглядки? Не думать вперед! Ах, какая неосторожная, легкомысленная девушка эта Лиза! Какая легковерная! Ей, верно, кажется, что все люди такие же, как она сама. Вот кто-то ее простодушием и воспользовался. Хорошо, что беда еще вполне поправима. Ну, а не будь у папы знакомого начальника полиции, и Мещерин с Самородовым окажутся надолго в тюрьме, как ты, несчастная, стыдила Таня в уме подругу, сможешь жить потом с таким грехом на душе?! Это невозможно. Немыслимо.

Таня долго еще рассуждала таким образом, маясь в ожидании отца. Наконец к ней вошла Поля и сказала, что Александр Иосифович возвратился. Но Таня не сразу еще кинулась к нему со своими просьбами. Она знала, что папа будет теперь какое-то время рассказывать о чем-нибудь Екатерине Францевне, как это у них повелось, о разных там новостях, служебных, внеслужебных, своих, чужих, любезничать, шутить, говорить всякие приятности Поле и прочее. А потом он уже уйдет к себе в кабинет дожидаться за газетами обеда.

Но вот звонкий, доходящий до самого дальнего уголка квартиры голос Александра Иосифовича затих. Это означало, что ритуал встречи главы дома окончен и все разошлись по обычным своим надобностям. Через полчаса, как заведено, Поля приглашала всех в столовую. За этот срок Таня и собиралась поговорить обо всем с Александром Иосифовичем. У нее не было и тени сомнения в положительном результате этого разговора. И она совершенно спокойно, непринужденно, как по самому обыденному житейскому вопросу, постучала к папе и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.

– A-а, иди-ка сюда, – сказал Александр Иосифович, не сразу меняя, под впечатлением прочитанного, сосредоточенный взгляд на сдержанно-радостный – обычный при общении с дочкой.

Он опять обнял ее за талию и опять же подставил щеку для поцелуя. Начало всякого их свидания в этом кабинете было до мелочей похоже на все предшествующие. Таня знала наверно, что сейчас, после нескольких отвлеченных, формальных, как дань этикету, слов, папа скажет: «Ступай сядь», и затем уже начнется собственно беседа.

– Давненько не виделись, правда? – улыбаясь, говорил Александр Иосифович. – Как там за морем житье?

– За морем житье не худо… Папа, мне надо с тобой поговорить по очень важному делу. Собственно, это продолжение нашего вчерашнего разговора. К несчастью…

– Вчерашнего?.. – Александр Иосифович нахмурился, изображая беспокойство. – Ну знаешь ли… Я вправе, кажется, был надеяться, что эта тема исчерпана и мы больше никогда к ней не возвратимся. И что такое «к несчастью»? Ты пугаешь меня, Таня. Что случилось? Ступай сядь. – Он отпустил дочку и сам устроился в кресле поудобнее.

Таня присела на самый краешек дивана.

– Папа, – сказала она, – вчера вечером Володю Мещерина забрали в полицию. А чуть раньше арестовали и его друга.

Александр Иосифович не сразу продолжил разговор. Он помолчал несколько секунд. Ему необходима была эта пауза, чтобы показать, насколько он растерялся от неожиданности, от всех этих страшных новостей, которые ему так безжалостно в последнее время преподносит родная дочь. Но растерянность его длилась недолго. Скоро Александр Иосифович овладел своими чувствами, и взгляд его приобрел выражение этакой строгой многозначительности. Своего, однако же, он добился – теперь Таня не чувствовала той уверенности, с которою она шла в кабинет к отцу.

– Та-ак, – как бы с трудом произнес Александр Иосифович. – Доигрались в революционеров мальчишки… Вкусили прелестей вольтерьянства сполна… Ну что ж, их никто не неволил, они сами устроили себе красивую жизнь. Вот и делай теперь выводы, Таня.

– Вывод у меня, папа, пока один – им надо как-то помочь.

– Помочь?! – Александр Иосифович подпрыгнул в кресле от такой дочкиной дерзости. – Ты, может быть, предлагаешь захватить участок?! Отбить их у полиции?! Устроить им побег?! Давай сейчас я, мама, Поля возьмем по кочерге и пойдем вызволять этих арестантов. Так, что ли? Я ничего не понимаю. В чем дело?

– Ну папа! Что ты говоришь! – с мольбой в голосе и с упреком, оттого что ее не понимают, сказала Таня. – Можно же попросить за них Антона Николаевича! Они ничего решительно не сделали такого, за что их следовало бы посадить в тюрьму. Они такие же революционеры, как и я, как Лена. Не более того. Ты же знаешь Мещерина. Он тебе всегда очень нравился. Ты еще вчера говорил о нем с такою симпатией. Ну, пожалуйста, поговори с Антоном Николаевичем. Они же ни в чем не виноваты…

– Вот что я тебе скажу, девочка: ты для начала успокойся, оставь эмоции. Я теперь отчетливо вижу, что ты еще совсем не поняла, в какой истории оказалась замешанной. Тебе кажется, это пустяки – подумаешь, собрались, посидели, почитали там Гегеля или кого еще, погрозились из подполья кулачком чиновным кровопийцам-бюрократам и разошлись. Что тут такого особенного? Верно? Так вот, вообрази себе, что все это считается тяжким преступлением против государства и власти. И за это по закону полагается весьма суровое наказание. Но ты, видимо, считаешь, раз я обезопасил, при помощи своих связей, тебя, то могу избавить от преследований – законных, подчеркиваю, преследований! – и весь этот ваш кружок. Я правильно тебя понял? – правильно! Так знай же, я не только не могу, но и не хочу, и не буду этого делать! И вот почему. Мы только вчера условились с тобой, что больше никогда наша фамилия не прозвучит в связи с какой бы то ни было незаконною кружковою деятельностью. А теперь ты мне предлагаешь самому идти в полицию и сказать: здравствуйте, я статский советник Казаринов, я прошу вас отпустить этих людей, потому что они ни в чем не виноваты, мне это известно наверно. Тебе не кажется, что там кое-кто может заинтересоваться, отчего этот Казаринов постоянно вертится около запрещенной революционной организации, как муха у меда? А не себя ли он хочет выгородить? Не свои ли какие-то там следы заметает? Да, я один раз попросил Антона Николаевича за тебя. Потому что ты моя дочь. Он, как человек умный и порядочный, понимает, что в данном случае мною руководили естественные чувства отца, спасающего попавшего в беду своего ребенка. Но за кого я пришел просить теперь? За некоего Мещерина, которого я видел однажды? За его сообщника, совершенно мне не известного? Да любой нормальный человек тотчас заподозрит меня в причастности к организации, если я прихожу выручать одного за другим выявленных или уже арестованных ее членов. Я дорожу своею репутацией! Нет! И еще раз нет! Ни в коем случае. Да и потом, не родственник же нам в самом деле Антон Николаевич. Не кум там, не сват какой. Это совершенно чужой человек. Ради чего он должен ставить то и дело под угрозу свою карьеру, свою репутацию? Мы и так должны теперь быть ему по гроб обязаны за то, что ты сидишь сейчас дома в моем кабинете, а не с этими двумя арестантами в участке. Но просить его еще и за них – нет уж, уволь!

Уже с первых слов отца до Тани стало доходить нечто ужасное – все их с Леной оптимистические планы рушатся! Оставалась, правда, еще надежда, что Мещерина с Самородовым выпустят и так, без постороннего заступничества. Ну что особенного такого они сделали? В чем уж таком непростительном виноваты?

– Они же ни в чем не виноваты! – Голосок Танин уже дрожал от отчаяния, от беспомощности. – Они не сделали ничего дурного!

– Не виноваты? Не сделали? Ты можешь поручиться?

– Могу! – вскрикнула Таня.

– А я не могу! – тоже повысил голос Александр Иосифович. – И тебе не советую. Ты говоришь, Мещерин ни в чем не виноват. Ты не знаешь за ним никакой вины. Все правильно. Но это оттого, что ты самого Мещерина едва знаешь. Вы с ним вместе провели в общей сложности несколько часов. Вся остальная его жизнь проходила помимо твоего внимания. Почему ты знаешь, чем он занимался в это время? Да, может быть, он разбойничал на большой дороге. Воровал! Убивал! Тебе в это не верится. Это на него не похоже. Правильно! Он втерся в доверие нашей семьи, и вот уже ты не допускаешь самой мысли, что под видом овечки может таиться волк алчущий. Вспомни же Тартюфа! Их разве мало существует на свете в той или иной разновидности?! Сними же ты эти розовые очки, дорогая моя! Взгляни реально на вещи, на мир!

– Но как же теперь быть, папа? Нельзя же так!

В это время в дверь тихонько постучали. Вероятно, был уже подан обед, и Поля обходила покои и приглашала господ пожаловать к столу. «Да!» – громко сказал Александр Иосифович. Вошла Поля. Но Александр Иосифович, даже не улыбнувшись ей, а он никогда не разговаривал с горничной без улыбки, нервно сказал: «После, после. Мы подойдем попозже. Екатерина Францевна пусть нас не ждет». Девушка поклонилась одним только изящным движением шейки и вышла.

– Ты говоришь, как теперь быть? – продолжил Александр Иосифович. – Я знаю, как тебе, Таня, теперь следует быть. Я вчера просил тебя, чтобы все эти порочащие наш дом связи прекратились. Но теперь уже я не прошу, – я настаиваю, я требую. Я, Таня, понимаю, что для тебя было бы оскорбительным – для меня, кстати, тоже! – если бы нам с мамой пришлось следить за тобой, контролировать каждый твой шаг, каждый поступок. В нашей семье никогда не существовало взаимных подозрений, недоверия. Поэтому, если угодно, я обещаю, что этого не будет и впредь. Но в этом случае я хочу чтобы и ты выполнила все то, о чем мы говорили вчера и теперь говорим. Я на этом настаиваю. Каков будет твой ответ? Я жду Таня.

– Я не знаю, папа…

– Вот так новость! Что ты не знаешь?

– Ты говоришь, что мое знакомство с Володей – это порочащие наш дом связи. Но мне кажется, что он порядочный человек.

– Порядочных людей не арестовывает полиция. А не известно, был ли у него обыск?

– Был.

– Вот видишь. Порядочный человек! В общем, мне все ясно – мои условия ты принимать отказываешься. Я правильно понял?

– Папа! Но ты же толкаешь меня, по сути, на предательство друга. Я не могу так поступить. А если он окажется невиновным и его отпустят? Что тогда? Нам же самим будет до смерти совестно, что мы заранее отреклись от него. А что, если арестуют Лену? Значит, мне и от нее отречься? Но я-то знаю, что безобиднее Лены нет человека на свете.

– Ну при чем здесь Лена? Это уже слишком.

– Но ведь арестовали Мещерина. А он не больший преступник, чем Лена. Я уверяю тебя в этом.

– Не уверяй. Можешь ошибиться. Вспоминай почаще Тартюфа. А что до безобидности Лены… У тебя и другая подруга тоже, наверное, была милою, безобидною девушкой. А как все обернулось?

– Ты говоришь про Лизу? – Тане было страшно неприятно это напоминание о предательстве подруги.

– Да, я говорю про эту Тужилкину. Теперь-то нам о ней все доподлинно известно. А вчера еще, до нашего с тобой разговора, ты, конечно, стала бы защищать ее от любых обвинений с не меньшим усердием, нежели сегодня отстаиваешь Мещерина.

– Ты знаешь, папа, у нас и теперь есть большие сомнения, что кружок выдала Лиза.

– У кого это у вас, позвольте спросить? – подавляя тревогу, произнес Александр Иосифович.

– У нас с Леной. Мы нынче утром обсудили все очень подробно.

– Они обсудили! И что же вы там придумали?

– Ничего конкретного. Но мы сомневаемся, что это сделала Лиза. Слишком уж это на нее не похоже. Может быть, Антону Николаевичу как-нибудь неверно донесли или там напутали что-то. Ведь бывает же так?

– Это маловероятно. Хотя совершенно не допускать возможной погрешности в работе полиции тоже было бы неверно. Ну и какие же у вас появились аргументы в пользу Тужилкиной? – Александр Иосифович успокоился, поняв, что под подозрение подпадает Антон Николаевич, но никак не он самый.

– Она всегда была очень доброю и честною девушкой. И сколько мы ее знаем, она никогда даже по мелочам никого не обманула и никого не подвела… поступком ли каким-то своим непродуманным или неосторожным словом…

– Ну, милая моя, с точки зрения права это совсем не аргумент. Мало ли кем или какой она была. Ангелы и те бывают падшими. Твое отношение к ней основано на сантиментах прошлого, а у меня имеется совершенно конкретное показание свидетеля против нее. Что, скажи, будет предпочтительнее для суда – твои сантименты или информация, которой я располагаю?

– Не знаю. И все-таки мы решили пока этой информации, как ты говоришь, не доверять. Во всяком случае, повременить с окончательными выводами.

– Повременить? До какой поры? До новых арестов? Нет, я очень приветствую вашу позицию. Вы до последнего отстаиваете свою подругу. Это вызывает к вам уважение. И все же, какие такие окончательные выводы могут у вас появиться? Кажется, происшествие с Мещериным и с тем другим кружковцем уже кое о чем говорит.

– Ты понимаешь, папа, мы вот как с Леной рассуждали: Мещерина и его друга полиция арестовала по доносу человека, который их неплохо знает, которому известны их имена, известно, где они живут, и так далее. Так ведь?

– Совершенно верно.

– Правильно, теоретически это могла сделать и Лиза. А могла и Лена, могла и я. Потому что мы все их знаем. Но это мог сделать и еще кто-то из кружка, кому также о них кое-что известно. Логично, не правда ли?

– Ну допустим. – Александр Иосифович опять вынужден был повести внутреннюю борьбу с поднимающимся волнением, чтобы выглядеть внешне спокойным.

– Так вот, если в кружке есть провокатор, то он может выдать полиции кого угодно, но при всем желании не выдаст нас. То есть меня, Лену и Лизу. Потому что нас в кружке никто не знает даже по именам. Не говоря уже об адресах. Мы ни с кем там не знакомились…

Александр Иосифович застыл в напряжении. Эти девицы, кажется, способны самостоятельно докопаться до истины. Если это произойдет, то его безупречная репутация внутри семьи, да и не только внутри семьи, понесет колоссальный ущерб. Его авторитет, особенно в глазах дочери, будет непоправимо поколеблен. А это чревато огромными неприятностями, от которых он, собственно, и пытается ее избавить. И себя избавить, конечно. Он себе честно в этом признается. И жену. Всех, одним словом. Но не ошибся ли он с самого начала, затеяв всю эту историю с Тужилкиной? Но назад пути теперь нет. Теперь эту злополучную историю придется доводить до какого-то завершения. Лишь бы не упала эта трижды проклятая революционная тень на его семью, а значит, и на него самого.

– …Но, напротив, – продолжала Таня, – если полиция как-то потревожит меня или Лену, впрочем, со мною, стараниями моего родителя, это едва ли случится, – улыбнулась она, – то вот тогда вероятность того, что в этом повинна Лиза, многократно возрастет, потому что Лиза неплохо знает Мещерина, кое-что ей также известно и о его друге, и уж, конечно, она все знает о нас с Леной. Но мы надеемся, что этого не произойдет.

– А это значит, Антон Николаевич меня обманул?

– Отчего непременно обманул? Я же говорю: они сами могли обмануться каким-то образом.

– Ну хорошо, хорошо. – Александр Иосифович проговорил это мягким, словно оттаявшим голосом, потому что ему представился в это мгновение весь ход его дальнейших действий. Теперь он знал, как ему избавиться от появившейся было угрозы. – Это, в конце концов, меня немного интересует. Кто там кого выдал – Тужилкина или еще кто? Не мое дело. Сейчас я больше обеспокоен твоею судьбой. Я еще раз тебя спрашиваю, Таня, намерена ли ты исполнять мое требование и немедленно, сию секунду, обещать прекратить всякие свои сомнительные знакомства?

– Папа! Но я не могу тебе обещать сделать то, что считаю бессовестным. В кружок мы больше не пойдем. Так мы решили с девочками. Но при чем здесь наша дружба с Мещериным? За что мне от него отрекаться? – за то, что его постигло несчастье? Это очень красиво! Это достойно! Да?

– Все, Таня, довольно! – очень строго сказал Александр Иосифович. – Я понял тебя. Будь добра, выслушай теперь мои условия. Через месяц ты сдаешь экзамены и выходишь из гимназии. Тотчас вслед за этим вы с мамой поедете на дачу. Я вынужден буду маме все о тебе рассказать и просить ее внимательно за тобой наблюдать. Чем ты займешься осенью, я еще не решил. Ну а пока, в оставшееся до этого время, я сам прослежу, чтобы твое поведение отвечало моим довольно-таки еще мягким требованиям. К подругам на этот срок я тебе ходить запрещаю. Пусть к нам приходят. Лена – пожалуйста, и эта девушка… дочка генеральши Лекомцевой…

– Надя, – пролепетала Таня.

– Да, и Надя. В гимназию теперь тебя будут к трем четвертям девятого привозить. Как первоклассницу. И в три сорок увозить домой. И, пожалуйста, не хмурься. Это вынужденная, крайняя мера. Ты ни за что не несешь ответственности, а я за все отвечаю. За должность, за семью, за тебя, между прочим. За твое настоящее и будущее. Вчера я тебе сказал: подумай хорошенько обо всем. Сегодня я так не говорю уже. Теперь думать буду я. Все, Таня. Ступай обедать.

Выпроводив дочь, Александр Иосифович несколько минут стоял посреди кабинета, сложив руки на груди, и смотрел в одну точку. Взгляд его был страшен. Александр Иосифович думал не о том, что ему теперь делать. Это было решено. Он обдумывал, как это сделать. Как лучше сделать. Как вернее.

Таня сидела за столом и ела с обычною заведенною в их доме степенностью. Поля прислуживала ей. Не будучи в одиночестве, Таня умела не показывать даже самое дурное свое настроение. Когда она показалась в столовой, ни Екатерина Францевна, ни горничная не заметили в ней ни малейших следов предшествующего тяжелого разговора с отцом.

Дверь растворилась, и очень бодро, тоже как ни в чем не бывало, совсем как обычно, вошел Александр Иосифович.

– А где Екатерина Францевна? – спросил он у Поли с неизменною улыбкой.

– А барыня только что ушла к себе, – ответила девушка.

– Скажи ей, пожалуйста, Поленька, что я срочно поехал по делам в Думу. Теперь обедать не буду. Там пообедаю.