Читать книгу Меч Перуна. Том 6 - Юрий Викторович Швец - Страница 10

Аббат Просетус писал на пергаменте отчёт… в высший конклав кардиналов Ватикана. Он тщательно расписывал свою роль… во всех произошедших событиях в этих последних числах, начавшегося похода на славянское Поморье и Полабье, армии короля Людовига. Просетус, съедаемый алчностью ожидания нового, уже КАжущегося рядом, почти свершившегося возвышения в иерархии служителей Ватикана, почти в КАждом эпизоде названной событийности, в коей и он сам (это надо признать) принимал активное участие, выделял именно себя, ретушируя долю деятельности архиепископа Ансгара, выставляя её в таком образе, в коем она казалась несколько архаичной (то есть уже утратившей эпизодическую активность, в виду застарелости планов архиепископа-легата и его приверженности разработанной им самим стратегии, коя уже как бы не приносила никакого результата) и не своевременной. Просетус царапая этот документ, который мы можем со всей открытостью в суждениях, назвать доносом… с умилением в сердце представлял себе, как его будут читать на закрытом от лишних глаз конклаве алых Кардиналов и о коем даже сам избранный папа Ватикана Григорий Четвёртый знать не будет. Он очень тщательно описал всю интригу подталкивания к выступлению в поход самого Людовига 2 Немецкого, ибо тот не торопился в это лето с началом похода, и Просетус здесь выдвигал вперёд себя, понизив роль легата-архиепископа Ансгара и заострив внимание только на своих действиях, вследствие коих возникла неприязнь меж королём и архиепископом. Этим самым, была ослаблена выстроенная линия самого папа Григория, кою он выстраивал и конструировал в течение своего пребывания на этом «посту». КОНклав Кардиналов вёл свою интригу… против избранных им же Понтификов, не давая таким образом чрезмерно усилиться таким на своём, как бы избранном самим Господом «Святом месте». Внедрённый к Ансгару аббат Просетус, коего посоветовал Ансгару сам Понтифик, не представляя о его «двойном дне», имело задачей следить за всеми действиями архиепископа и шагами самого Понтифика, здесь в землях карлика Людовига. Аббат Просетус упомянул в своём отчёте и появление у архиепископа, героя прошлого похода в земли славян, молодого барона Мериндорфа, который внезапно объявился у легата папского Ордена и этим своим появлением очень сильно озаботил внимание соглядатая Просетуса. Просетус спрашивал конклав кардиналов – известно ли им что-либо о задании вернувшегося Мериндорфа? или же он появился вследствие поручения самого ПонтифиКА?.. Просетус указал здесь, в этом месте своего отчёта, что не смог в этом направлении добиться каких-либо успехов и событийность появления молодого барона Мериндорфа осталась им неразгаданной. Он указал, что Ансгар, закрывшись в себе, встречался с Мериндорфом в течении двух дней и после этого… барон также внезапно *изчез, как и появился… Куда и какие задачи он получил от Ансгара? Просетус так не узнал, хотя спрашивал об этом и самого Людовига, которого уже хорошо «обработал» к этому времени. Король также отмолчался по этому поводу, после того, как Просетус затеял с ним разговор на эту тему… и отдалил от себя надоедливого липкого, как некое известное и дурно пахнущее вещество, аббата, показав при этом своё гневное недовольство чрезмерному любопытству того. Об этом Просетус конечно же не указал в отчёте, сославшись на то, что сам вынуждено оставил лагерь короля, ввиду вновь воспалившейся очаговой подагры на конечностях стареющего организма. Но просил… выяснить об этом появлении Мериндорфа как можно больше в узком кругу Понтифика, в коем были свои шпионы кардинальского конклава. Аббат долго думал, как ему покрасочней описать свои неудачные попытки подбить короля Людовига 2 Немецкого к скорейшему выступлению вглубь славянских земель и нехотение того двигаться, до существенных *здвигов в движении и компании второй армии Креста, коейт командовал его сын Карломан. Именно дофин должен был начать компанию и связать войной союз бодричей – этим самым не допуская объединения двух союзов (ободритов и лютичей) в Единую силу. Просетус долго жевал перо в своих гнилых зубах, выискивая подходящие ему формы изложения сего момента в своём письме, как вдруг почувствовал в шатре… чужое присутствие.

Это чувство чьего невидимого присутствия пришло к нему не сразу…, а после нескольких едва уловимых шорохов. Аббат вскочил… озираясь вокруг себя.

– Кто здесь? – пролепетал он едва слышно, – кто вторгся… в обитель бедного аббата, служителя Господа нашего?

Какое-то время в шатре было тихо и Просетус уже подумал, что ему эти звуки просто поКАзались ему, вследствие внушаемой тревоги по поводу своего отчёта пред конклавом кардиналов Ватикана. Он вновь повернулся к столу с письмом… и сел на стул, беря в руки пожёванное письмо.

Но в этом момент шорох повторился… и теперь он был явен настолько, что Просетус уже не сомневался в услышанных им определённых звуках.

– Да кто здесь! Я крикну сейчас стражу! Дорис это ты? Ты что принёс мне ужин?!

Шорох перерос в тихие шаги, кои *изходили как раз с той стороны, откуда и приходил слуга Просетуса, отвечавший за хозяйственную часть бытия Просетуса в начавшемся походе.

– Да что ты молчишь… Дорис?! – не выдержал Просетус, потянувшись за кинжалом, находящемся на столе.

– Да… это я аббат, – раздался наконец ответ голосом Дориса, – я просто краем глаза увидел, что вы, Ваше Святейшество, работаете. И поэтому тихо вышел… не смел вас отвлекать… Постарался, таким образом, как можно тише выполнять свои обязанности. Простите глупого слугу, я не сразу расслышал ваш вопрос.

Аббат Просетус успокоился, услышав голос Дориса и отозвался:

– Да ладно… занимайся своими делами. Но всё же… ты отвлёк меня! Впредь буть ещё осторожней. Мой слух очень чуток! Ты знаешь, я хоть и стар, но возможности моего организма величайшие!..

– Да… я не забываю об этом. – Отозвался Дорис, появляясь из-за ширмы материи.

Дорис был уродливым на лик и сгорбленным в своей, появившейся на свет, физике тела, и поэтому всегда скрывал своё лицо глухим капюшоном. Но Просетус уже давно взял этого уродца в своё услужение, и поэтому знал все движения этого сгорбленного, корявого существа. Он безошибочно отличал его среди тех, кто пытался копировать того, натянув на себя такой же балахон с капюшоном. Взгляд Просетуса без ошибочно находил самые малейшие различия в движениях копировщика и всегда говорил всем, что Дориса он отличит от других, даже в полной темноте. Вот и сейчас, поЯВившийся из-за ширмы силуэт, сразу же был распознан Просетусом и у аббата не возникло ни малейшего сомнения, что он видит именно своего Дориса. Тот проковылял к столу… и поставил на него несколько тарелок со снедью. Последней была тарелка с сухофруктами, кои Просетус очень любил. После неё… на столе оказался и кувшин с вином, разбавленным родниковой водой. Дорис спросил:

– Принести ещё что-нибудь?

Аббат Просетус, вновь севший за отчёт, отмахнулся пожёванным пером:

– Нет, Дорис. Всё есть… не мешай более.

Дорис склонил к столу «капюшон» и заметил:

– Перо то… вон как погрызено. Принести новое?

Просетус, будто очнувшись, отодвинул от рта перо… и поглядел на него:

– Действительно… может поэтому… у меня не выходит слог письма?.. Да-да, Дорис, принеси! Ты, как всегда, видишь то, что я не замечаю вследствие своей занятости и загруженности.

Дорис развернулся… и заковылял к матерчатой шторе.

Просетус вновь углубился в своё письмо… подыскивая красноречивые и убедительные словесные формы… Он медленно взял кувшин с разбавленным вином и налил себе в чашу, поставленную перед ним Дорисом. Он медленно отпил из неё… несколько глотков… и, оценив букет напитка, причмокнул. Просетус поставил чашу… и взяв с тарелки большую щепоть сухофруктов, бросил её в свой открытый рот… Медленно… с наслаждением пережёвывая сладкое содержимое щепоти, аббат «подсчитывал» свои идеи в думах:

«-…они должны оценить мои старания и рвение… да я не могу махать мечом, как Ансгар! Но и он… имеющий этот навык, получив сан архиепископа уже не вспоминает о легатских обязанностях и мече!.. Я же… придерживаюсь иного действия. Если они мне только намекнут о том, чтобы я… убрал Ансгара – он у меня в раз сойдёт с арены жизни!.. Мне кажется, конклав уже начал понимать, что он… слишком зарвался в своём рвении делу Святого Престола. Они бояться, что папа Григорий, чтобы усилить свои позиции, захочет ввести его в сам конклав… Этому не бывать!.. Для этого я здесь и появился… Я имею в своём распоряжении самый тихий, медленнодействующий яд. Никто даже не заподозрит отравление… этого известного молодого архиепископа. Он даже не посинеет после смерти, как это *произходит от действия любого другого яда. Я сам проверил это… отравив им своего слугу, который служил мне перед… Дорисом. Проверил действует ли яд… Действует. Ещё как… Почему я это сделал? Нужно было быстро проверить нужный мне „предмет“ – это раз. Второе… этот слуга мне уже порядком надоел. Я взял молодого слугу, чтобы он был проворен, а он увивался за каждым бабьим подолом… во всех тавернах, в коих я останавливался. Я решил избавиться от него, но, при этом, извлечь от него настоящую пользу. Этим я поразил две цели – сэкономил средства, кои нужно было платить ему после „освобождения“ и… проверил само действие яда. Я был доволен и собой и… ядом. Хи-хи-хи… Что сказать… я довольно проворен для своих лет… и давно заслужил сан епископа. Хватит быть аббатом… Конклав должен оценить меня… Оценить, как я того заслуживаю…»

Просетус снова отпил вина… и вновь бросил в рот уже намного большую горсть сухофруктов. Прожёвывая сушенные плоды и ягоды, он продолжил свои размышления:

«-…есть совсем неохота. Последнее время много переживаю… тревожусь. Не понимаю сам… почему?.. Всё идёт как я и хотел… но всё равно… какое-то чувство неудовлетворённости есть. Есть… и оно, это чувство – мне мешает. Очень мешает. Но я знаю… что бы меня успокоило. Знаю… Меня бы успокоила смерть Ансгара, как его, в своё время, успокоила смерть Святейшества Регинхара. Регинхар умер… и это напрягло конклав. Именно тогда… алые кардиналы вспомнили и нашли меня. А я почувствовал приближение своего… часа… Часа возвышения. Но… где этот Дорис? Где перо?! Мне писать надо. Ладно… ищет наверное… После этих переходов армии. Постоянно что-то… теряется… в раскладываемом, а потом снова складываемом барахле. Дорис на счёт этого молодец… Он быстро наводит порядок во всём… хотя, вроде бы, природно обижен на свет. Вот именно такие… мне и нужны в слуги. Свет они недолюбливают! Тень шатра им милее. А я…в их взглядах, становлюсь для почти богом. Да… могущество завораживает… тебя, Просетус… И ты его добьешься…»

В этот момент обращения аббата к самому себе, вновь послышался шорох… и из-за материи появилась сгорбленная фигура, скрывающая своё лицо в капюшоне.

Просетус лишь мельком кинул на неё взгляд и сразу же определил истинное появление Дориса.

Тот проковылял к столу.

– Вот. Нашёл. – Произнёс он, протягивая Просетусу новое перо для письма.

Просетус взял его в руки и, подумав, всё же решил отчитать Дориса, за медлительность.

– Ты меня начинаешь разочаровывать! До этого был везде порядок! Я ведь ждал довольно долго… и много утерял… пронёсшихся в моей умной голове идей – Недовольно произнёс он.

– Я *изправлюсь, ваше Святейшество! – опустил капюшон вниз Дорис.

– Ладно. Иди, Дорис. Мне нужно заняться письмом. Это срочное дело и не терпит отлагательств.

Дорис, пятясь…, приблизился к матерчатой занавесе… и *изчез за ней.

Просетус, держа в руках новое перо, обмакнул его в чернила… и снова стал писать «что-то»…

Вот он остановился… и приподняв перо от пергамента вновь задумался.

«-…и всё же… как мне сдвинуть короля с места? Конклав будет недоволен моими результатами. А король… очень спесив. Очень!.. Ансгар за столько лет не установил над ним своего контроля, а они хотят от меня результатов за год!.. Несправедливо… За год!..» Он снова поднёс перьевой конец к своему рту… и пожевал его… погружаясь в «новые» идеи:

«-… есть одна задумка! Есть!.. Если Дофин добьётся успеха – то Людовигу станет не по себе от этого! Он то ждёт неудачи в движении своего сына! Она его окрылит…, ибо этим он покажет всем своё превосходство над уже взрослым сыном, коего стал даже побаиваться, последнее время… Почему? Да потому, что помнит, как они сами, с братом Лотарём… отстранили от трона своего отца Людовига Благочестивого… Не хочет, чтобы подОБное произошло с ним же… Трус!.. Но… возникшая моя идея в том, что я могу списаться с епископом Олдриком, и тот, вследствие моего обращения, может написать мне ответ с реляцией успеха Дофина в хоть в чём-то… пусть даже в мелком – обязательно будет иметь результат, который скажется на короле Людовиге! Я сразу же прочитаю это письмо королю… и тем самым разогрею его непомерное честолюбие, вместе с завистью!.. Идея хороша! Очень хороша!.. После этого… он уже не сможет усидеть в лагере!.. Рудные горы позади… справа земли доленчан, лужан. Мы в землях спреван! И вторглись в них обходя Бранибор! Торопились… Очень поторопились… и вдруг… встали!.. Это было неожиданностью для всех!.. И стоим до сих пор…»

Просетус снова сунул в рот уже немного пожёванное перо и продолжил сыпать, как ему КАзалось, умными, ДЕЙственными иДЕЯми:

«-…расчётливость Людовига сыграла здесь плохую роль… Он больше ростовщик… чем король и тем более полководец. Да… подпорченная нами кровь Меровингов, играет против нас же… Опоскудилась кровь… Став нашей… Но… мы сами этого добивались. Вот он… дуальный результат и с этим уже ничего не поделаешь. Но Олдриг мне должен помочь. Когда-то мы были близки… очень даже дружны!.. Если те, наши отношения… можно назвать дружбой. Сейчас… мы уже стали не теми… Годы… Но… теперь и меня и его… манит другое… надо отписать ему… мою великолепную идею… Она стоит этого.»

Просетус положил перо и налив в чашу напитка… выпил всю чашу за раз.

«-…жажда… откуда-то взялась жажда… Я ничего… ещё не ел, кроме сухофруктов… Может они… вызвали сухость в горле. Но… от чего отвлёкся?.. Олдрик… да-да Олдрик. Епископ… при Дофине. Примет ли он мою идею?.. Надо подумать, как её обставить, чтобы она ему понравилась… Так… подумаю… над этим…»

Просетус потянулся к одной из тарелок и взял с неё кусок жаренной курятины. Он вгрызся в неё своим ртом… и толи оторвав, толи откусив кусок, стал работать челюстями… Но вдруг… он остановил пережёвывание… и мысленно заметил:

«-…курица горчит… Дорис переборщил с перцем. Но… ладно, я заметил другое – я почувствовал голод. Это хорошо. Ум требует подпитки, вот почему я не могу найти подходящих идей и слога. Надо подкрепиться основательно, прежде чем я сяду за письмо, адресованное епископу Олдрику…»

Просетус доел кусок курицы и взяв лепёшку, испечённую ему Дорисом, стал отрывать от неё кусочки и отправлять их в рот… растворяя куски слюной, для облегчения пережовывания… Меж ними он откусывал мясо с другого куска курицы и также, медленно пережёвывая все находящееся во рту, запивал напитком из чаши, кою снова наполнил из кувшина.

Вот Просетус закончил трапезу… и отодвинул от себя остатки еды, вновь подвигая пергамент… и беря в руки перо…

«– Так. На чём я остановился?.. Олдрик… Мне надо напомнить ему кое-что, что может его *изпугать… Ведь я знаю кое-что из его старых изречений!.. Он может забыл их, но я-то нет!.. Я не из тех, кто имеет короткую память!.. Он тогда плохо отзывался о… кардинале Григории… не думая, что тот впоследствии станет Понтификом. Вот это и надо ему напомнить… Это несомненно *изпугает его! Он, скорее всего даже забыл эти изречения… но я ему их напомню… так по-дружески! Без обид… Хи-хи-хи!.. Но… дам, подскажу ему путь к *изправлению тех самых ошибок молодости… Пусть только попробует откреститься!.. Он *изпугается! Он никогда не был храбрецом, но всегда был необычайно расчётлив. Поэтому, я никогда не делился им сокровенным… Никогда. Это ставит меня выше его. Но… в своём письме, я также дам ему и выгоду… от своего предложения. Без неё тоже нельзя. Иначе не будет выбора, а он важен… Важен…»

Просетус вдруг снова, неожиданно для себя, ощутил новый приступ жажды… Его рот *изсох… и требовал увлажнения. Он потянулся к кувшину и снова налил в чашу уже остатки разбавленного вина. Взяв чашу, он стал пить из неё большими глотками… и вдруг поперхнувшись… выронил её…

– Что со мной… – пробормотал он, ощущая как всё вокруг него входит в медленное вращение. – Что со мной..произходит?!.

Он попытался встать… но ноги совсем не слушали его, и он, вследствие своей попытки, просто «съехал» со своего стула и упал на постеленный ковер… у стола – ему вдруг стало душно.

Просетус схватившись за грудь, тяжело и протяжно задышал…

– Дорис… Дорис… – Попытался он позвать своего слугу, но вместо голоса послышался какой-то бесформенный шёпот – язык также отказал аббату.

Только его ум мог ещё работать, и он переполнился невыраженным словесным идейным ужасом:

«-…я что… умираю?.. Но почему? Я что отравлен? Дорис… оказался продажным?! Я ошибся… Нельзя его было так долго держать… Надо было… отправить на тот свет… как и прежнего. Я…я…просчитался… доверился… поверил… совершил ошибку…»

Просетус потянулся к краю стола с коего торчала рукоятка кинжала, который лежал слева от него… Он дотянулся до него и… потянув за рукоятку… обронил вниз. Кинжал упал рядом с ним… издав довольно громкий стук. Просетус схватил его… и притянул к груди…

«-…убить… убить предателя!.. Уйти вместе с ним…»

Стучала в его уме только одна идея…

Стук упавшего кинжала, действительно был услышан слугой и тот высунулся из-за матерчатого навеса спросив:

– Что упало, Ваше Святейшество?

Но увидев лежащего у стола аббата, бросился к нему.

– Что? Что произошло, Ваше Святейшество?! – с этим возгласом, Дорис склонился над упавшим.

Он ужаснулся бледности Просетуса и его какой-то бесовской молчаливой улыбке, застывшей на том, что было когда-то лицом аббата – черты аббата страшно *изказились и выражали боль и ненависть одновременно…

Аббат, почувствовав, что чьи-то руки обхватывают его, скосил глаза и увидел того, кого более всех ненавидел в это самое мгновение… Он развернул кинжал и… ударил им своего слугу, целя в шею… Но рука, вдруг перестала служить ему уже в самом начале этого движения… будто кто-то заморозил все его чресла… Кинжал выпал из его ладони… не довершив задуманного аббатом.

Дорис отшатнулся от неожиданного выпада… аббата и пролепетал:

– Ваше Святейшество… решило убить меня? Но за что?

Лик аббата мало походил на лик человека… на нём застыло выражение той самой ненависти… и боли.

– Я ничего не делал… против моего Господина! Ничего! – оправдывался Дорис, стоя на коленях перед упавшим Просетусом. – Пища была приготовлена мной… и никто не подходил к ней! Никто! Я никого не подпускаю к ней в такие минуты!.. Я служил Вашему Святейшеству, как полагается служить самому честному слуге!..

Просетус уже не слышал, что говорит ему Дорис – слух также отказал ему. Только глаза продолжали видеть свет и всё, что *произходит в нём. Он видел выступившие слёзы на глазах своего слуги… и какие-то обрывки уже воцарившегося в голове хаоса, прокричали ему идеи неверия своему слуге:

«-…играет… хорошо играет сволочь…»

Просетус вспомнил архиепископа Ансгара… и его последний взгляд, брошенный на него… Ум прошептал ему:

«-…он… это он…»

Свет стал тускнеть в глазах… и аббат, вдруг, отчётливо увидел тени, кои медленно окружали его… со всех сторон. Он удивился этому – ибо его зрение, *изчезнув в земном воплощении, вдруг стало объёмным, охватив всего его и всё вокруг него… Он будто бы уже видел всё окружающее… но в полной тьме… И из неё… из Тьмы… к нему подбирались эти самые тени, сплетаясь в один клубок который медленно охватывал его… впутывая, вбирая в себя…

Дорис, уже видя, что чресла аббата Просетуса деревенеют, боязливо покосился на лежащий рядом с аббатом кинжал, и вновь дотронулся до аббата – тело того не реагировало на прикосновения. Глаза аббата поблекли, а лицо так и осталось бледным…

– … Видит Господь, я не желал ему зла! Я не знаю, что произошло с ним. Пища не отравлена, как и вино, кое я ему разбавлял. Смотри, Господи! В этом виновен не я!

Дорис поднялся и взяв оставшиеся куски курятины и лепёшки стал их запихивать себе в рот, глотая почти не пережёвывая…

– … Видишь, я не виновен! – продолжал оправдывать он себя, – его хватил удар! Он всегда жаловался на… головокружение. Всегда…

Дорис вдруг увидел на столе… перо, кое Просетус уже успел погрызть и сразу же замолчал… В его голове пронёсся вихрь догадок:

«-… Неужели же они?.. Нет-нет! Не может быть… Я… это не взял в свой разсчёт! Я давеча… изкал перья для письма… и не нашёл. Мы явно их оставили в лагере архиепископа Ансгара. И тут… появился он! Он… „тот“, что продавал всякую мелочь… ы лагере. Толстенький… на вид, совсем не внушающий подозрения. На лице следы оспы… кою перенёс когда-то. Господь сберёг его от смерти… Меня это расположило к нему. Ко мне он не подходил… продавал что-то воинам чехам… Я сам спросил его… о перьях, ибо знал гнев аббата, который потом обнаружит их пропажу, и он, с удовольствием вытащил мне целую дюжину… Продал почти за бесценок… я ещё подумал – никчёмный торговец! Не знает цен!.. Но этим я спасся… от гнева своего Господина, слуги самого Господа. И вот… неужели это… перья?! Какая чудовищная задумка!.. Значит перья я не терял! Их просто выкрал тот… мерзкий кривоногий толстяк… Он как змея… проник в наше расположение…»

Дорис взял перо в руки… и подержав отбросил его от себя. Он встал и отвернулся от лежащего и уже не падающего признаков жизни аббата Просетуса.

– Так… уже ничего не изменишь! Надо спасать себя… Но… золото аббата… мне очень пригодится! Он его прятал… Прятал… где-то… в сундуке.

Дорис двинулся к некому небольшому сундуку, который стоял раскрытым, ибо Просетус сам открыл его, дабы извлечь из него чистый пергамент. Дорис стал выбрасывать из него… кажущийся ему ненужный хлам – пергаменты, кои являлись уже распечатанными письмами какой-то тайной переписки. Аббат не выбрасывал их с одной целью – ещё раз перечитать, чтобы вникнуть в суть письма ещё раз и боле глубоко. Аббат прочитывал их… и хранил также и для будущих интриг. Там же в сундуке он хранил какие-то обрядовые предметы, смысл которых Дорис так не понял… Дорис продолжал выбрасывать всякие кажущиеся ему бесполезные предметы… и вот, наконец, достал мешок… со звонким металлическим звуком.

– Вот! Вот… оно! Счастье Дориса! Ну что же… выходит не зря я… встретил того торговца. Господь прибрал аббата… а мне дал его сокрытое богатство! Нет в этом моего умысла… Видит Господь! Я чист! но не пропадать же добру?! Прибегут стражники и всё прихватят себе! А меня обвинят в отравлении… Нет! Этому не бывать… А это… что? Золотые кресты… различных размеров… Тоже сгодятся! Переплавлю… чтобы не подумали худого!.. – бормотал голос Дориса, раздаваясь из-под монашеского капюшона.

Он извлёк из сундука всё, что представляло по его представлениям ценность в его будущей жизни. Дорис отошёл от сундука и перешагнув лежащего аббата, вдруг остановился… Он, обернувшись к телу, вновь сел у неподвижного тела. Дорис обыскал аббата… и извлёк у того поясную сумку, коя также производила металлический звон. После этого, Дорис замер на несколько мгновений, раздумывая… снимать ли с шеи аббата тяжёлую золотую цепь на которой висел Ватиканский крест? Подумав, он всё же решился на это… и потянулся к цепи… Дорис снял её и не без удовольствия прикинул её вес… в своей корявой руке. Вдруг он замер – его глаза почему-то не обнаружили тот самый кинжал святейшества Просетуса, который лежал у тела! и он в страхе повернулся – над ним возвышалась та самая толстая тень торговца, в руке которого был занесён над ним тот самый кинжал Просетуса! Мгновение… и острая сталь вонзилась в основание шеи слуги аббата Просетуса…

– Воровать у своего Господина – страшный смертельный грех! – произнёс толстяк со следами от оспин на лице. – Я отпускаю его… тебе! Отпускаю этот грех, сын мой! Да простит тебя Господь, коего ты совсем недавно так поминал!

Он даже не смотрел, как Дорис повалился рядом с мёртвым аббатом, ибо удар его был выверен и смертелен. После этого, монах со следами оспин на лице, присел у лежащего аббата и вложил в руки того окровавленный кинжал, со словами:

– Ты ведь этого хотел, Просетус? Я выполнил твоё желание.

Монах встал… и подойдя к столу, взял с него только одну вещь – недописанный пергамент письма-отчёта Просетуса к конклаву алых кардиналов.

Монах скрутил его… и положил в свою поясную сумку. Он развернулся и даже не взглянув на мешки с золотом и золотыми крестами, упавшие рядом с Дорисом, перешагнул оба тела, лежащих рядом (при этом он постарался не наступить в кровь, вытекающую из Дориса), и быстро покинул зловещую мёртвую обитель аббата Просетуса…

Только матерчатая занавесь прошелестела, когда он скрылся за ней…

– Дело *зделано, архиепископ Ансгар! Отступники понесли наказание Господа! – прошептал, при этом, Маркус…