Читать книгу Первое вандемьера - Юрий Вячеславович Кудряшов - Страница 4

У Алексея Степановича было полным-полно дел. Обширная корреспонденция требовала срочных ответов. Он заказал себе в нумер свежую прессу, чтобы быть в курсе новостей об интересовавших его событиях в Златоусте. Из Вены прислали ему партитуры симфоний Малера, которые он давным-давно мечтал изучить. В конце концов, он две ночи почти не спал и должен был ощущать дикую усталость и сонливость. Спина наконец отпустила, и сегодня его ждала редкая возможность как следует выспаться.

Однако после трёхчасовой репетиции он совсем не устал и резво, как дитя, носился по комнате. Он не мог писать, не мог читать, не мог смотреть партитуры – не мог сосредоточиться ни на чём. Анна Павловна не покидала его мыслей ни на секунду. Как никогда ясно и отчётливо помнил он каждый её жест, каждый взгляд, каждый звук её голоса, вспоминал мельчайшие детали её наружности, непрестанно прокручивал всё это в голове и не мог остановиться. Титаническим усилием разума, словно бесовское наваждение, изгонял мысли о её красоте и заставлял себя думать о ней как о пианистке:

«Она, безусловно, из тех, кого наши косные, ограниченные профессора всегда заворачивают. Слишком яркая, своеобычная, нестандартная, не вписывается ни в какие рамки, школы и направления. Играет очень по-своему, совсем не похоже на Шнеера. Всё тот же Брамс – но совершенно другая музыка. Её трактовки спорны, как всё уникальное, но не по возрасту зрелые и глубокие. Урусевич почуял в ней этот удивительный дар и использовал ситуацию, чтобы дать ей шанс проявить себя. Он рискует своей репутацией, но, очевидно, уверен в успехе. Как уверен в нём я. Нет сомнений: послезавтра она взорвёт зал!»

На этом он слегка успокоился. Главное сейчас – концерт. И тревожиться о нём причин не было. Такая юная, смелая, непривычная, пылающая любовью к исполняемой музыке, столь интересно и своеобразно её понимающая – Анна Павловна была словно глоток свежего воздуха и казалась не хуже, если не лучше Шнеера – старого, очерствевшего, затвердевшего в привычных интерпретациях, из года в год повторяющего одни и те же исполнения одних и тех же заезженных до дыр концертов.

«Ах да, Шнеер! Нужно срочно ему написать и прояснить ситуацию. Мы ведь много лет дружим и давно не имеем секретов. Он должен наконец рассказать мне, что творится у него в личной жизни. Не поверю в эти дурацкие сплетни, пока он сам не напишет мне, что опустился до адюльтера».

Алексей Степанович сел писать Шнееру, но один за другим мял и выбрасывал исписанные листы бумаги. Выходило какое-то пошлое мещанство, в которое он сам не верил. Нравоучительное моралите о христианском и супружеском долге. Он объяснял это тем, что ему не до Шнеера: думал о Брамсе, о концерте, о новой солистке – и не мог сконцентрироваться. Он пока не готов был признаться себе, что при нынешних своих чувствах просто не вправе осуждать Шнеера, как охотно делал это вчера. Ещё не мог допустить мысль о влюблённости в Анну Павловну.

Ветлугин был человек семейный, очень религиозный, крайне требовательный к себе и с безупречными моральными принципами. Его супруга, Мария Сергеевна, в своё время пожертвовала перспективной музыкальной карьерой ради него и их четверых детей. Она жила только им, он считал свою семью абсолютно счастливой и ни за что не позволил бы себе причинить ей боль. За двадцать лет этого вполне благополучного брака он ни разу и мысли не допускал о чувствах к другой женщине, как бы та ни была привлекательна внешне и одарена музыкально.

В последние годы он и вовсе смирился с тем, что пора сильных душевных переживаний давно прошла. Всерьёз полагал, что они присущи исключительно юности и ему не суждено больше их испытать. Не чувствовал себя сколько-нибудь способным на это, уже давно был закоренелым прагматиком, твёрдо стоял на ногах, относился к жизни со здоровым цинизмом – и теперь сам не верил собственным ощущениям. Был глубоко убеждён, что идёт давно протоптанной дорогой к давно известному будущему, которое вполне его устраивало – и никак не ожидал от себя такого шквала эмоций из-за какой-то девчонки с бирюзовыми глазами.

«Что творится со мной? Как может такое быть? Как я мог допустить это? Мы с Машей живём вместе большую часть моей сознательной жизни, и я сроду не мог даже в мыслях вообразить себе ничего, о чём ей было бы неприятно узнать. Какая любовь? Нет, это невозможно. Я давно не мальчик. Я просто безумно ей восхищаюсь. Она и правда невероятно, сказочно красива. И при этом гениально одарена. Настоящее чудо, такие рождаются раз в сто лет. Но уверен, то же самое думает о ней и чувствует к ней весь оркестр. Не влюбляться же в неё теперь всем подряд».

С этой мыслью, уже под утро, он наконец успокоился и заснул.