Читать книгу Донос - Юрий Запевалов - Страница 3

Душно в камере, жарко. Лампочка ярко горит на потолке. Тоже греет. Спят люди в камере полураздетые. Но все равно потеют. Жарко.

– Саныч, ложиться будешь?

Проснулся Илья. Мы спим с ним на одной «шконке». Вверху, на втором этаже, на верхнем ярусе металлических, сваренных попарно жесткой сваркой тюремных кроватей.

– Поспи еще.

Мы с Андреем пьем чай. Молча. Рано. Даже по тюремному распорядку еще очень рано, все, или вернее сказать, почти все, тем, кому положено, чья подошла очередь, спят. «Разносчики» только что принесли хлеб. Мы получили на всех. Такой у нас в камере порядок – хлеб получает тот, кто не спит.

Не спим мы с Андреем. Молча пьем чай. Чай не очень сладкий, даже можно так сказать, что он не сладкий, а подслащенный. Впрочем, сладкий я и вообще-то не очень люблю. Но сегодня у нас с сахаром заминка. Вернее – ограничение. Три дня подряд мы не получали ни одной «дачки». Альберт заметил «вскользь», ни к кому не обращаясь:

– Чаю пьем много, а сахар кончается. Поосторожничать бы надо.

Альберт у нас «старшой». Не бригадир, нет. И не «смотрящий». Он не любит «начальственных» званий. Мы зовем его «Старшой» – и этого ему достаточно. Он сам не хотел быть ни бригадиром, ни старостой. Когда камеру посетили французы – какая-то у них была проверка по международным обязательствам – они спросили – «кто в камере староста» – мы все друг на друга посмотрели с недоумением, мы такого вопроса просто не ожидали. Володя, немного погодя, отозвался – «у нас нет старосты». Французы удивились, но промолчали.

«Старшой». По моему, это звание Альберту и самому нравилось. В камере он не пользовался единоличной властью. Советовался. Главным образом с Володей и Андреем. Но все, кто находился в камере – и постоянные жильцы и те, кого поселяли временно, на один-два дня, окончательные решения признавали за Альбертом. Он не делил «шконки» или места в камере, не устанавливал очередь на сон или к обеденному столу. Но чуть менялся тон в его голосе, ясно становилось, что не так что-то делается. И кто не так делает, тоже понимал сразу, без уточнений.

В камере был порядок. За этим порядком следил Андрей. Он у нас и завхоз, и постоянный дежурный, и повар, и главный распорядитель. Все эти обязанности он выполнял добровольно, с большой охотой и довольно умело. По-моему, он просто в этих делах никому не доверял. Он сам мыл и чистил камеру, перебирал постели, следил за тем, чтобы все ходили в назначенный день в баню. Ворчал:

– Вшами обрастем. «Мандавошки» заедят! – Все в камере принимали его требования без ропота, без сопротивления. Помогали, когда он разрешал помогать.

Андрей толкотни не любил и когда устраивал генеральную уборку, то попросту загонял всех на «шконки», а все работы выполнял сам. Это, как он сам утверждал, и качественней, и быстрее, и без всякой суматохи. Альберт его поддерживал, все это видели, понимали и старались чем-то помочь.

В камере было чисто, у нас не было вшей и других насекомых. И это благодаря Андрею, его чистолюбию и аккуратности. Это понимали и наши новички, которые появлялись и менялись в камере почти ежедневно, иногда по нескольку человек в день. Они-то и могли приносить в камеру всякие «сюрпризы», не будь таким внимательным и требовательным Андрей.

Камера – это небольшая тесная комната, шириной два с половиной метра и длиной около шести. Высота ее достаточна для установки в два яруса кроватей – «шконок». Рассчитана камера на четырех человек. Постоянно же в ней содержится шесть-семь. Временно, на один-два дня, «набивалось» и более десяти.

Наверху, в торцевой стене, окно. Снаружи окно закрыто металлическим листом таким образом, чтобы дневной свет проникал в камеру снизу, из-под этого металлического листа. Увидеть что-либо из такого окна невозможно. Это еще одна глубоко продуманная изоляция камеры. Чтобы мы, живущие в этой камере, уже осужденные, но пока не отправленные на «зону», или еще подследственные, собравшиеся не по своей воле вместе в этой камере – преступники и подозреваемые, чтобы мы не могли общаться с внешним миром.

У торцевой стены, под «замаскированным» окном – небольшой столик, сооруженный самими жителями этой тюремной камеры, зажатый двумя «шконками». Он еле-еле вмещал на себя скудные обеденные приборы и хлеб. Когда наступало время обеда. И шахматную доску, когда определялось время отдыха.

В шахматы играли. Целые турниры проводились среди обитателей камеры! А вот в карты у нас, в нашей камере, не играли.

В углу, у двери «параша», не помойное ведро, нет, «параша» оборудована смывом, стенки её выложены из кирпича, выложенные высотой чуть больше метра, они отгораживали «парашу» от камеры. Не унитаз, но и не яма, на небольшом возвышении, её закрывали «шторкой» из простыни. Тоже изобретение Андрея. У противоположной стены хорошо оборудованное спальное место, с хорошим матрацем, подушкой и двумя одеялами, чистые простыни, спать здесь не считалось, что спать «под парашей».

У каждого сидящего в камере свои статьи обвинения. Здесь не принято расспрашивать кто и за что сидит. Кому положено знать, те знают. Но тяжесть обвинения определяла положение в камере, временный «статус», поэтому те, кто находился здесь постоянно, «на хате», знали друг о друге достаточно. Люди же не молчат, обмениваются замечаниями после вызова к следователю или после судебного разбирательства. Не скрывают и определенные судом сроки «отсидки».

В камере царит атмосфера заботы о тех, кто переводится на «зону». К такому переводу готовятся. Обменивают теплые вещи, запасаются консервами, чаем, сахаром, конфетами. И все, кто находится в этой камере постоянно, вместе, не препятствуют такой подготовке, помогают, откладывают что-то от себя, с общего стола. Каждый знает – придет и его время, и его будут «собирать» в неизвестность вот этим тюремным людом.

В камере не было этакого озлобленного злорадства, как это часто описывается в «зэковской» литературе. Я здесь говорю о царившем порядке в нашей камере. Может быть, и наверное, в других местах и другие порядки были. Иногда к нам «подсаживали» на недолгое, как правило, время озлобленных и даже «обиженных», но они зачастую проходили через нашу камеру «транзитом», надолго не задерживаясь. Практически, мы с ними и не общались. Тем не менее, из их коротких рассказов мы узнавали, что да, не везде, не во всех камерах этого СИЗО, порядки одинаковые.

Такие «транзитные» подселения в «маломерных» камерах случались довольно часто, от чрезмерной, видимо, перенаселенности, когда уж совсем не было мест в общих камерах. Но в четырехместной камере одиннадцать человек долго прожить не могут. Шесть-семь человек, это да, это постоянно. А если, скажем, за ночь «набьются» более десяти, так, что и стоять трудно, через день все равно камеру «расселят».

Когда меня поместили в эту камеру – я был всего лишь пятым. Место мне отвели на полу, в углу, у двери. Там, где Андрей и оборудовал резервное место – полная постель: матрац, подушка, одеяло – все это в приличном виде, довольно чистое.

После «иваси» и «транзитной» камеры место это показалось мне «гостиничным».

В момент моего заселения в эту камеру на верхних «шконках» размещались Эдик и Андрей, на нижних – Альберт и Володя. Познакомились сразу, было это в три часа ночи, я только-только вырвался из общей «транзитной» камеры, из чудовищного кошмара, мне эта камера – четыре человека, я всего лишь пятый, мне эта камера показалась Раем Небесным.

Шел восемнадцатый день моего ареста.

* * *

– Ну хорошо, тезка, «достал» ты меня, согласен, пиши, расскажу, только ты мне скажи, что ты от меня хочешь услышать, что рассказать тебе, о чем?

– Обо всем!

– Да ты что, Георгий, разве можно рассказать – обо всем? Ладно, перестань прикидываться простачком, я понимаю, ты хочешь «расколоть» меня на что-то «пикантное», на что-то запрещенное, еще бы, всю жизнь человек провел среди золотарей, алмазников, хитрых старателей, вечных участников добычи и сбыта драгоценных металлов, драгоценных камней, владельцев рынка «больших денег», причастных к «большой политике», «большому бизнесу».

Хорошо, согласен на предложенных тобой условиях, а у меня условие одно, писать, если будешь писать, только правду, ничего не сочинять «от себя». Ладно, давай поработаем, если что-то не так, ты один в ответе за истину.

Только, сразу предупреждаю – не ждите вы, Георгий, и ты, и твои читатели, не ждите вы от меня чего-то необычного, все мы, и золотодобытчики, и алмазодобытчики, и даже самые загадочные в нашей отрасли – ювелиры и огранщики, все мы обычные, простые люди, со своими странностями, привычками, со своими правилами, своими отношениями с родственниками, друзьями, знакомыми и незнакомыми, с извечной настороженностью к вам, журналистам, ибо никакого отношения не имеем мы ни к «рынку больших денег», ни к большой политике, ни ко всему тому, что вы так любите «смаковать». Не ждите вы, Георгий, в моих рассказах чего-то необычного. Рассказывать, Георгий, я буду тебе, не твоим читателям, а ты уж записывай и передавай как сумеешь.

Ну что ж, тёзка, давай, начнём! С чего начинать будем?

– Как с чего? Начните с «самого начала»! Расскажите о себе, о своих «корнях», кто вы, что вы, из «каких» будете?

– Из Казаков! «Мы», Георгий, будем из казаков. Из славного, когда-то большого, дружного рода Красноперовых! Войны, революции разбросали нас по «Белу свету», но все мы знаем, помним, гордимся родом-племенем своим – казачьим родом Красноперовых!

* * *

Да! Это был большой казачий род – Красноперовы.

Именно из этого, уважаемого в казачестве семейства, вышли и расселились сегодня по Белому Свету все Красноперовы. И породнившиеся с ними, перемешавшиеся с ними – Запеваловы.

Обе фамилии широко расселились со временем по Миру, по родной Земле нашей Матушке.

Как среди Красноперовых, так и среди Запеваловых, до сих пор живет старая-престарая легенда. Рассказывал мне её дед, когда я был совсем малый, чуть более трёх лет было мне тогда. Но запомнил! Запомнил всё! Так запомнил, что когда повзрослел, сам «рыться» стал в бумагах всяких, да в летописях древних, изучая историю происхождения «казачества»…

Дед, Георгий Миронович Красноперов, отец моей матери, Алевтины Георгиевны. Приезжал к нам дед в гости, незадолго до начала Войны, в нашу деревню-станицу, из далёкой от нас Перми, куда уехал дед в период опасного для казаков «раскулачивания». Рассказывал историю своего рода-племени, так он тогда выражался, дед, конечно, не мне одному, рассказывал всем детям, что дружно садились вокруг дедушки на деревенские скамеечки и слушали, с замиранием сердца, слушали его увлекательные рассказы о нашем прошлом, о прошлом нашей большой казачьей семьи… Собирались вокруг деда и наши «взрослые», тоже слушали. Запоминали!

И проплывали перед глазами нашими далёкие, загадочные картины…

…Давно когда-то, на стыке первых тысячелетий, в охране Киевского князя, сосланного на княжение в далекую от Киева Тмутаракань, служил лихой дружинник по прозвищу Красное Перо, бесстрашный, преданный Князю, выходец из немногочисленного племени оседлых казаков, что издревле селились по Тереку и Кубани, а затем, в течение нескольких веков, расселились постепенно по низовьям Дона, а с годами и по рекам да речкам Южного Урала.

По этому преданию отважный княжий охранник погиб, защищая Князя, попавшего в западню изменой коварного греческого правителя Таврии. Этой своей героической смертью прославил себя легендарный казак, увековечил имя свое в последующих поколениях.

Он и стал Прародителем огромного, расселившегося по всему миру рода Красноперовых. И где бы они, Красноперовы, сегодня ни были, где бы ни жили, с кем бы ни роднились, все они от него, от славного Казака – все они Красное Перо!

Размножились и выросли казачьи наследники, прошли через бури веков, дожили до дней наших. Из гнезда славного героя пошел древний род казаков Красноперовых, сохранивший имя знаменитого предка, унаследовавший его преданность клятве, присяге, службе, его бесстрашие, смелость, самопожертвование.

Старики постоянно твердили нам – казаки не сословие, казаки Народность, народность древняя. Не скифы мы и не хазары, не касоги и не гузаки – нет, мы Казаки, древняя народность, пережившая многие волны нашествий разных кочевников и не перемешались с ними.

Сберегали в веках предки наши чистоту казачьей крови! Выжили Казаки и сохранились еще задолго до появления Руси! А беглые, да другие «инородцы», примкнувшие к казакам, выдававшие себя казаками, так это все позднее, через многие века, когда ослабла жесткая требовательность казачья к порядку в соблюдении чистоты племени, к соблюдению устоев родовых казачьих, когда складывались первобытные народности в разные объединения, в государства.

Эти примкнувшие инородцы и создали своими разбойными замашками миф о непокорных да шальных казаках, будто все мы, Казаки, тем только и жили всю жизнь нашу, что разбоем да «воровством».

Нет, говорили нам старики, наши предки выращивали скот, занимались коневодством, земледелием задолго до появления в наших краях разных кочующих народов, задолго до походов многочисленных восточных полководцев.

Легенда сохранила в памяти казаков загадочное имя одного из таких полководцев – Дарилу. Могучего, рассказывают, в древности завоевателя, который не стал, по преданию, нас, казаков, воевать, преследуя скифов, стороной обошел нас, наши селения казачьи, подарил нам, казакам, жизнь. От того и Дарила.

Об этом походе восточного полководца у нас, казаков, сохранились легенды, значит и жили мы раньше его похода! Даже имя его укрепилось у казаков. В честь полководца стали давать его имя казачатам. Мужское – Дарило, не закрепились, а вот Дарья – женщина, мать, дарующая жизнь – живет до сих пор, прошло это дарующее казакам жизнь имя женское через века и тысячелетия, и сохранилось, выжило, утвердилось.

Городки, хутора, станы, станицы – всё это зарождалось и возникало потом, позже, через тысячи лет, хотя именно от этих городков да хуторов и считают историю казаков многие умы Российские. Но это не история Казаков, это и не история Казачества.

Много в истории потеряно разных народов, с их названиями, обычаями, неписучие те народы были, не оставили о себе памяти «летописной». Потерялись на какое-то время и мы, казаки, но нашлись, отыскались во тьме веков, воспряли, напомнили о себе, ожили, создавая новую историю, обрастая новыми легендами.

Придумали же, будто Казак получил имя свое от понятия басурманского – то ли «гузак», то ли «гозак». Нет, это турки, изначальные завоеватели, встретив сопротивление в своих победных нашествиях небольшого, но смелого, свободолюбивого народа, побоялись продвигаться дальше, в земли непонятные и воинственные, это они назвали своих воинов, легко вооруженных, ловких на послушных, быстрых и выносливых конях, именем казаков. После знакомства с нами, казаками, стали они создавать вот такие же свои подвижные, лёгкие на подъём, отряды «гузаков».

А то, что беглые будто создали казачество, так это от Днепра, это «запорожцы».

…Откуда появились Запорожские казаки? Вот как нам об этом рассказывает Гумилев:

«Наши предки дружили с половецкими ханами, женились на «красных» девках половецких, принимали крещенных половцев в свою среду, а их потомки и стали запорожскими казаками, сменив традиционный славянский суффикс – «ов» (Иванов), на тюрский – «енко»(Иваненко)».

Да, запорожские казаки наши близкие родственники, но только более молодые, лет так тысячи на полторы-две помоложе. А принимать беглых пришлось им по историческому предназначению: в 16–17 веках запорожские казаки стали главной государственной и управляющей нацией Украины. Они возглавили восстание против поляков, объединили вокруг себя весь украинский народ, который весь и стал в те воинственные времена «казачьим» народом. А потому – главным у запорожцев стал Гетьман (Вождь, Глава государства), а у терских да донских казаков был и остался – атаман (отец).

И победили украинские Казаки настырных поляков! Не посрамили казачью честь и доблесть!

Но все это появилось когда? Через столетия после того, как узнали люди русские о жизни нашей казачьей и восхитились нами!

В работах Льва Гумилёва, с которыми «поближе» познакомился Георгий в семидесятые годы, Красноперова поразило совпадение выводов Гумилёва о происхождении казаков с рассказами деда Георгия, услышанные им в сороковом году. Не мог знать дед об изысканиях Гумилёва. Тот к своим выводам и заключениям пришел только в «шестидесятых», когда деда уже не было и в живых! Значит, верны древние легенды и обычаи, живущие в казачьих станицах!

…То, что мы народность самостоятельная, ни от кого по рождению не зависимая, так это известно и по современной истории. Вспомните – Уложение Войска казачьего подписано царем только в 1836 году! И даже тогда, практически в «наше» время, в нем, в этом документе, царская семья убеждает казаков жить в мире, в согласии воинском с великим русским народом. Уже это одно подтверждает нашу особую национальную независимость – Россия просит Казаков объединиться, и в трудные времена стоять вместе.

Выходцы из казаков остались и в истории древней Руси – вспомним хотя бы князей Глинских, родоначальником которых был «Мамаев казак». А это ведь задолго не только до «запорожцев», а и до Донского – «родового» казачества – потомков старых казачьих племен, объединившихся в Донское казачье войско.

Так нам старики издревле и постоянно внушали, так берегли они нашу, казаков, историю и нам, тогда ещё молодым, передавали знания свои для сбережения.

– Что ты, Санька, всё время улыбаешься? Да так, главное, скептически, с недоверием… Думаешь, если мы сейчас постарели, так и молодыми никогда небыли? – обращался дед к старшему внуку, к Александру, вечно тот ко всему относится с недоверием. А тут, на тебе – дед, а туда же, нам, мол, «молодым», «старики» рассказывали! – Да, Саня, были ведь и мы «пацанами», и наши деды когда-то вот так же, как я вам сейчас, все эти истории рассказывали. А я очень надеюсь, что и вы, вот вырастете, детишек своих народите, соберёте их вечерком, вот так же, как мы с вами сейчас, соберётесь, и расскажите вы им, своим уже детям да внукам, нашу «былину» казачью. Расскажите?

Дети дружно, смеясь, кивали головами – расскажем, мол…

– Ну, ладно, слушайте далее…

…Малочисленное племя казаков пережило бурное время кочевий и нашествий степняков, не затерялось, не растворилось среди «басурман», сохранило и обычаи свои и религию.

Местами нашего проживания всегда были плодородные земли между Доном, Кубанью и Тереком. Это значительно позже, через многие века после зарождения нашего казачьего рода, размножившись, разделившись, когда вошел «этнос» казачий – по Гумилеву – в «фазу подъема великой активности», вот тогда наши предки и расселились по южным окраинам Дона, Дуная, Днепра, Урала, расселились по Сибири, добрались до далекого Забайкалья и даже до еще более далеких берегов Тихого океана.

Побывайте в тех местах, там сам воздух насыщен «казачеством». И покорили те места действительно Казаки – родовые казачьи герои.

Уж больно охоч стал казак, в новое-то время, к переселению, к поискам новых мест! Но не от страха, по которому часто меняли жилое древние славянские поселения, нет, казака тянула романтика завоеваний! Охоч стал казак к владычеству, к старшинствованию, к командованию, не терпел казак ни приказов чужих, ни повелений, особенно не любил подчиненности от размножающегося начальства. Только в своем, в казачьем войске, знал казак кому и в чем он подчинен. И покорил Казак Сибирь не от «развернись плечо», а от того, что дисциплинирован на службе, верен присяге, клятве.

Казаком, внушали нам старики, нельзя «стать», нельзя вступить в казачество, как в общество какое-то или в какое-то добровольческое воинство! Нет! Казаком можно только родиться. Родиться в семье, где хотя бы один из родителей был Казаком. Не отец, как у руссов, не мать, как у иудеев, нет, у Казака кто-то один из родителей должен быть казачьего роду, хоть мать, хоть отец, но из казаков – рожденных, «куренных» – тогда и дите казак.

У казака, говорили нам старики, и в древности была своя религия, отличная и от окрестных оседлых племен, и от приносимой веры кочевников.

Казак всегда верил в Солнце-отца, в Землю-мать, в Небо-брата, в Воду-Сестру.

С приходом Христа, Казаки, задолго до Крещения Руси, до великой Ольги и Владимира Красное Солнышко, приняли веру христианскую, строили часовни и дома молельные – христианские, уверовали в учение Христианское, а приняв – не предавали веры своей, Христианской, ни в гонениях, ни в клевете на их казачье существование, ни в посулах привилегий да льгот, взамен на отступничество в вере, за поддержку князей некоторых, кто за деньги, за власть готовы были завсегда продать и веру, и народ свой подневольный, хоть и ропщущий на князей тех, да чаще всего – безмолвный.

Нет, казаки ни в радостях не предавали веры своей, ни в беде. Так передавали нам, молодым, старики свои казачьи обычаи и сохранившиеся легенды, и переходили эти сказания, эти обычаи и легенды – из одного поколения в другое.

А потому – Казаки, это Нация.

…«Поэтому и не сломило казаков советское «расказачивание» – делал вывод значительно позже повзрослевший Георгий. – «Разве можно из «турка» сделать «англичанина» по чьему-то указу? Вот, и из «казака» не смогли сделать «русского» крестьянина по велению власти.

Историки – и древние, и современные – знали о нас, казаках, давно и писали о том, что Казаки – это не русские, это отдельная народность. Карамзин, давая определение народу с именем Казаки, пишет, что «оно древнее Батыева нашествия. Торки и берендеи назывались черкасами, и казаки также. Вспомним касогов, обитавших между Каспийским и Черным морем, вспомним страну Казакию, полагаемую императором Константином Багрянородным в сих же местах, прибавим, что осетинцы и поныне именуют черкесов казаками, столько обстоятельств вместе заставляют нас думать, что торки и берендеи, называясь черкасами, назывались и казаками».

Еще более конкретен Гумилев. При раскопках в низовьях Волги и по реке Тереку его удивило сходство скелетов в древних захоронениях Хазарии и Гребенских казаков. Гумилев делает вывод, что казаки у гребня Кавказских гор и жившие рядом хазары – родственники. Расшифровывая одно сомнительное высказывание игумена Выдубицкого монастыря Сильвестра в «Повести временных лет», Гумилев пишет: «Это высказывание относится к хазарам-христианам, окрещенным в 860 году святым Кириллом и упоминаемым в «Повести временных лет». Их потомки жили около развалин древнего Семендера и назывались – «гребенские казаки». Часть их распространилась в IX веке на Нижний Дон, принесла туда культуру кавказского винограда и позднее стала известна под названием «бродники». Забегая вперед, скажем, что в XI веке потомки тюрко-хазар отказались от своего этнического имени и стали называть себя сначала по-славянски бродниками, а потом по-тюрски казаками…».

И далее…«В 1117 году русское население (проиграв войну с половцами) покинуло Белую Вежу, крепость, которая стояла в займище, на широком лугу, большая часть которого заливалась половодьями Дона. Здесь половецкая конница могла действовать беспрепятственно. Но в лесах долины Дона уцелело и сохранилось местное население, аборигены, получившие прозвище – «бродники». Бродники говорили на русском языке и исповедовали православную веру, но современные им летописцы никогда не смешивали бродников и русских. Они считали, что это два разных народа… На развалинах Белой Вежи был построен поселок из саманного кирпича, такого же, как на Тереке, у терских казаков. Донской виноград ведет свое происхождение от терского. Овцы постепенно заменяют на Дону коров, а овца – жертвенное животное у хазар. Бродники – народ хазарского происхождения, смешавшееся в древности с каким-то славяноязычным племенем. Пока киевские князья воевали с половцами бродники были их союзниками, когда же киевляне столковались с половецкими ханами, бродники нашли союзников в лице монголов и помогли Субутай-батыру выиграть битву при Калке. Золотоордынские ханы умели ценить оказанную им помощь и оставили бродников спокойно жить в долинах Дона и Терека. Позднее, потомки бродников стали называться тюркским словом – казаки. Принято думать, что казаки – это русские крестьяне, бежавшие на Дон от ужасов опричины… Но мог ли не погибнуть русский крестьянин, попавший в непривычную ему природную обстановку, когда в степях Причерноморья господствовали ногаи, промышлявшие ловлей людей и продажей их в рабство? Невозможно ответить и на вопрос – почему московское правительство, очень нуждавшееся в налогоплательщиках, допускало уход своих подданных за границу, если один конный отряд мог выловить сколько угодно безоружных беглецов? И, наконец, для того, чтобы из земледельца-пахаря превратиться в воина и охотника, нужно время и выучка не одного поколения. Значит на Дону жили потомки бродников, а не какие-то беглые… Но не противоречит ли нашим соображениям то, что великая держава Золотая Орда терпела на своей территории такое инородное тело, как бродники-казаки? Нет! Бродники были врагами не татарских, а ногайских ханов, постоянно восстававших против слабеющих потомков Батыя. Золотоордынские ханы были естественными союзниками бродников, а ногайцы – врагами. Из Москвы, отвечая на жалобу ногайского мурзы, писали: «На поле ходят казаки многие. И у наших окраин казаки ходят и те люди как вам тати, так и нам тати».

Определяя историческое место хазар и казаков в истории народов России, Гумилев в великолепном исследовании «Открытие хазарии» выводит формулу для заселения речных долин Волги, Терека и Дона:

«Аланы – хазары – бродники – казаки гребенские и донские». Меняются через века и тысячелетия народы, но соотношение между ними постоянно!».

* * *

Красноперовы извечно группировались вокруг казачьей станицы Травники, что на Южном Урале, на своих родовых землях, числились в составе Уральского казачьего Войска, в Чебаркульском Казачьем полку.

Одним из ответвлений могучего дерева, выросшего из знатного древнего корня, было давно объединившееся с Красноперовыми семейство Запеваловых.

Иногда казачата, родившиеся Запеваловыми, с раннего детства росли Красноперовыми, так как отцы их, Запеваловы, погибли в Первую мировую войну, а матери вторым браком стали Красноперовыми и дети стали теми же Красноперовыми. Но только в станице, без изменения в документах, которых тогда, кроме записей церковных, никаких и не было. Так же было и наоборот, Запеваловы, вырастая, становились неожиданно для себя Красноперовыми. Много тогда зависело еще и от грамотешки сидевшего в сельсовете писца – многих он записывал по своим «понятиям», у него Запеваловы превращались в Запиваловых, а уж где кто Запевалов или Красноперов – это запутано хитрыми писцами до невозможности.

Так было и с Александром Красноперовым – ему едва исполнилось семь лет, когда погиб на первой мировой войне его отец Петр Запевалов. Мать, Евгения Гавриловна, вышла замуж вторым браком за Красноперова и потому Александр рос в станице как Санька Красноперов и узнал, что он Запевалов, а не Красноперов, только когда пришла ему пора служить, по Советскому уже призыву, в Армии.

Посмотрел Военком документы.

– Ба, Санек, да ты у нас оказывается Запевалов, а не Красноперов!

– С детства я Красноперов, как же я служить пойду Запеваловым?

– Да нет уж, Саша, давай как в документах. Служи Запеваловым. Так Александр, первый раз при рождении, а вторично на призыве в Армию, снова и теперь уж окончательно стал Запеваловым. Под этой красивой певучей фамилией женился он на Алевтине Красноперовой, создал семью, народил и вырастил детей, дожил и до внуков.

А ушел из жизни рано, не допел своего, не доработал, не дожил. Не дослужил.

Это его, великое, трагическое поколение, пережило две революции, гражданскую войну, первым встретило, а потому почти полностью и полегло, июньские разгромные немецкие накаты Второй Мировой, а для них Отечественной войны.

С первого дня, с 22 июня, ушел добровольцем на фронт. Три ранения, одно из них тяжелое, из строя выбыл почти на целый год, но встал, вылечился, снова на передовую, снова в бой.

Минометная рота – это всегда объект особого прицела. В минометной роте трудно уцелеть живым и остаться не раненым.

Его поколение не могло дожить до своего предела, до того срока, что предназначалось при рождении. Не только война укоротила сроки их жизни, после войны тоже досталось им…

Казачьи семьи почти всегда были большими, многодетными. У Александра был брат Перфилий, две сестры – Шура и Аня. Да у жены Алевтины – брат Григорий и три сестры. Жили вместе, одним хозяйством., хотя и разными домами – каждая семья жила в своем отдельном доме. Перфилий до женитьбы жил в семье Александра. Женился перед самой войной. Но не успел нарадоваться с Ольгой, молодой женой. Призвали в армию. Провожали всей семьей, да и всей деревней, как к тому времени стала называться казачья станица.

Войну начал рядовым, в артиллерии. Имел награды, имел и ранения. Писал обо всем подробно не только жене, писал и Алевтине, которую звал – мама Аля. В тоскливые военные вечера Алевтина, собрав вокруг себя детей, читала им письма, письма отца и Перфилия. Радовалась семья наградам, плакала при ранениях.

Погиб Перфилий в самом конце войны, в Берлине. В звании капитана.

Боевые друзья его приезжали после войны в станицу, к Ольге. Искали Алевтину с детьми – многое Перфилий о ней рассказывал. Не нашли, да и не могли найти: Александр с Алевтиной, с детьми жили после войны на Украине, где Александр служил в должности заместителя командира батальона. Много позже после войны узнали мы, что Перфилию в самом конце войны присвоено было звание Героя Советского Союза, но узнал ли он об этом до своей смерти, ничего нам не известно до сей поры.

Война раскидала по разным землям семьи большого казачьего гнезда. Вернувшись на Урал, Александр с сыновьями пытались наладить утраченные связи с многочисленной, разбросанной войной родней. И многое им удалось. Но некоторые близкие так и не отыскались.

Так было и с Ольгой, женой Перфилия. Ни в Травниках, ни в Запевалово, есть на Южном Урале, такое село ни отыскать, ни узнать послевоенную судьбу Ольги не удалось. Позже уж и не искали – время было голодное, не до того было, хлеб добывали насущный.

В который уже раз – выживали.

Из всего огромного семейства, из всех этих многочисленных зятевьев, сватов, шуринов и деверей живых мужиков с войны вернулось двое – Александр и брат Алевтины Григорий. Он в самом начале войны не смог выйти из окружения, раненым, в беспамятстве, попал в плен. Вернулся, но и после войны хлебал еще горе до середины пятидесятых в северных лагерях. Не в немецких, в родных, советских.

Александр ушел на фронт рядовым. До сорок третьего – беспрерывно на передовой. В минометной роте. Уже через полгода – политрук. Два легких ранения – ранение может быть легким? – залечил прямо там, на передовой. В конце сорок третьего в одном из кровопролитнейших боев в Карелии получил тяжелое осколочное ранение в ногу. Ногу врачи спасли, а самого комиссовали.

Почти год лечился, но в сорок четвертом добился таки отправки на фронт.