Читать книгу Жертва для Локи - Зарина Судорина - Страница 6

Выпускников наших программ, в том числе воспитанников детдомов, обучали разным профессиям.

Девочек – ремеслу швеи или парикмахера. Мальчиков готовились стать слесарями, столярами или поварами. Последнее предпочиталось. Считалось, что именно повар никогда не останется голодным. И это был аргумент.

Иса выбрал кухню как меньшее из предлагавшихся зол. В поварской белой шапке он еще мог себя представить, в сварочном шлеме – никогда.

Когда мальчику Исе был от роду год, а его брату Миру – три, родной дед сдал их в детский дом, что находился в городе Ош, на юге республики. Их мать сбежала от отца с каким-то прохвостом, прихватив грудную дочку. Отец по такому случаю запил насмерть и бросил сыновей с дедом. А дед побежал за советом по родне. И киргизская традиционно многочисленная родня присоветовала: мол, старый ты уже, снаряжай в казенный дом засранцев…

После выпуска из детдома жилье нужно было ждать. И ждать где-то. Центр как раз открыл программу для таких ребят. Помощь заключалась, прежде всего, в психологической подготовке к нормальной взрослой жизни. Но не только. Им предоставили большую комнату на восемь человек, стипендию, пока не устроятся на работу, учебу в училище.

Однажды работники Центра, ратовавшие за воссоединение воспитанников с семьей, после долгих поисков нашли-таки их семью где-то на северном побережье озера Иссык-Куль.

Со снесенной от такой новости башкой ребята, побросав работу, которая их кое-как, но кормила, рванули в родное село. Слишком уж обожгло такой вдруг реальной и жгучей тоской – посмотреть на людей, похожих на тебя. Всё простить, всё забыть, только бы рядом, только бы вместе – с ними.

Они вернулись через месяц. Падение вниз, с высокого моста иллюзий, оказалось тяжелым ударом. Первым в их новой реальности.

Теперь жили здесь. Мир периодически работал – по неделе на каждом месте, до первого прогула. А Иса проходил практику от училища. Прямо в столовой, на первом этаже приюта.

Практика его заключалась в чистке картошки и разделывании мяса. Еще в ношении белой шапки, сползавшей на красивый смуглый лоб, но не добиравшейся до кончиков блестящей челки, которая падала на правый глаз. Особой любви к обретенной профессии он так и не обрел.

Большая белая шапка делала его похожим на Маленького Мука. Вначале я заметила ее. В тот отвратительный майский день, похожий на другие, я, чтобы немного разбавить свои изгибистые мыслеформы, загнувшиеся раком при написании пресс-релиза, направила свои стопы в столовую – обедать.

Он резал что-то кровавое на доске. Метнул взгляд на дверь. Этот взгляд странных глаз из-под блестящей черной челки – глаз маленького дикого зверька, зашуганного до смерти, но не раздавленного. Неважно, как сильно давят. Лупят по затылку, таскают за загривок, называют дебилом, навязывают чужую жизнь, орут, обувают-одевают-кормят-опекают-попрекают. А он всё жив.

– Сдрасти… – сказал одними губами.

Но я услышала. И мой зверь внутри приветствовал этого зверя – снаружи.

– Привет!

Звери не говорят человеческим языком, они просто поедают дымящуюся дымляму13. Совокупляются. Принимают в свою стаю. Сжирают чужаков.

А у этого зверька перевязана рука. Темная, худая, с ослепительно белой бинтовой повязкой пониже локтя. Удивительно тонкие кисти легко двигают тяжеленные чаны и двадцатилитровый чайник (попыталась я однажды сдвинуть его с места!), артистические пальцы снимают чугунную крышку над дымящимся варевом… Сервируют поднос – для меня… Мне захотелось разглядеть, какого цвета его глаза.

– Что с рукой?

Взглядывает, ослепляет улыбкой.

– В футбол играл. Вывихнул, – едва понятно отвечает.

– Помажь троксевазином.

– Да не… – улыбается смешливыми губами – в пол, смущенно, как аилская девица14. Опять взглянет, наливая компот, и обратно, в излюбленное место – в пол. Блестящие влажные глаза неважно, какого цвета.

На кухнях принято трещать без умолку о всякой ерунде, и, поддавшись влиянию эгрегора15 всех на свете кухонь и их веселых поваров, с губами, всегда готовыми пробовать на вкус похлебку, собственную улыбку или шутку, отрываю рот, чтобы… И замечаю на подоконнике толстую серую книгу с золотистой надписью на корешке «М. А. Булгаков».

Стальная обложка блестит на солнце и кажется обжигающе горячей. Застенчиво прикрытая шторкой, она терпеливо ждет, когда овощи будут заброшены в кастрюлю, а ее хозяин примостится на краешке узкого стула и жадно погрузится в терзания молодого врача или наоборот, несчастной женщины…

Я застыла. Можно было ожидать, что в перерывах между чисткой картошки и разделыванием мяса поваренок – практикант будет резаться в «стрелялки» на телефоне или, на худой конец, была готова увидеть в углу незаконченную партию в нарды, но только не Булгакова.

– Ты читаешь? – киваю на подоконник. Он поворачивает голову, и я еще надеюсь, что услышу «А, это… Нет, Арина-эже забыла…»

Но он утвердительно кивает.

– Нравится?

Снова кивает, улыбается вниз. Ставит на поднос блюдо с дымящейся, невыносимо благоухающей тушеной картошкой…

– А что еще ты любишь читать?

…кладет щипцами пару ломтиков черного хлеба на салфетку…

– Ну… Чехова, Есенина… – морковный салат в блюдце помещается рядом со стаканом компота. Обед готов, получите, распишитесь.

– А Есенин тебе нравится поздний или ранний?

– Не знаю. «Черный человек» нравится, «Любовь хулигана»… а так названий я не помню.

Он легко подхватывает поднос и, несмотря на мои возражения, несет его в столовую.

Двигается он изящно и как-то царственно. Сказать смешно: непонятный детдомовский парнишка всего лишь несет столовский обед.

Пара мальчишек из приюта вытирали столы за только что поевшей малышней. К некоторым, особо неадаптивным, приходили учителя из ближайшей школы заниматься прямо в комнате приюта.

Дежурство. Еще один акт приобщения к трудовой дисциплине. Многие дети уходили из приюта только потому, что их заставляли убирать постель, следить за внешним видом, чистить зубы, убирать со стола посуду и подметать полы. Уходили, несмотря на явные (для нас) плюсы пребывания в приюте – тепло, всегда горячая вода, чистая постель, а главное – сытная еда и круглосуточное медицинское обслуживание. Переждав зимние холода и вылечив здесь хронические болячки – малокровие, тубик, венерические болезни – дети уходили по одному. Иногда летом комнаты пустовали наполовину.

Вот и сейчас два мальчика скрепя сердце подметали, мыли пол, бросая друг другу фразы на киргизском вперемешку с матерками.

Завидев моего провожатого с подносом и меня следом, они хрипло захихикали и что-то бросили ему, отчего он снова заулыбался.

Поставив поднос на только что вытертый и еще влажный столик, он развернулся к выходу.

– Приятного аппетита, – прошептал.

– Спасибо, – и так уже приятно, черт побери. – А, подожди, как тебя зовут?

Но мальчик уже скрылся за крутым поворотом дверного проема.

Как же удивительно, что он читает Булгакова. И какие бывают глаза у некоторых людей. Девушек с такими глазами восточные поэты называли «ботогоз»…

С удовольствием я впивалась в аккуратные квадратики мяса. Мальчишки закончили уборку и шумно ушли.

Я сидела

и мечтала

у открытого окна…

Мечтательное настроение мое прервала странная возня в кабинете соцработников. Кто-то плакал. Незнакомый женский голос чеканил:

– Прекрати ныть! Не плачь, мне же надо на работу. Я пойду, потом заберу тебя. Я же тебя не бросаю!

Плачет мальчик, всё громче и громче:

– Мама, мамочка, не бросай меня! Не уходиииии! – орет уже в полный голос.

Слышу голос соцработника Ханумы Аллоевны:

– Если будешь плакать, маму вообще не увидишь, а пойдешь в детский дом.

Ложка выскальзывает из моих рук и падает с глухим звуком в картошку.

Мальчик рыдает.

– Ну как мама купит тебе «Камаз»? – продолжает Ханума Аллоевна, самый добрый соцработник Центра. – Она пойдет на работу, и деньги дадут только через месяц, тогда купит. А если будешь плакать, я буду тебя ругать.

Мать орет:

– Да хватит ныть, я приду вечером. Или завтра… Отпусти руку! Пусти руку, я сказала!

– Мамочка, мамочка, не уходи!

Внутри что-то не выдерживает, я взрываюсь потоком слез. Плачу почти в голос, не успеваю вытирать слезы выделенными мне двумя салфетками. Эта чудовищная пытка невыносима.

Ханума Аллоевна говорит без церемоний:

– Маймыл16, мой сын и то не просит у меня ничего. Да если бы он стал клянчить, я бы ему самому так дала!

– Отпусти руку, я сказала!

Мы с мальчиком горько плачем. Я иду в туалет, чтобы умыться.

Мы не имеем права вмешиваться в дела соцработников, можем только советовать и сетовать. И то, и другое бесполезно – Ханума никогда ничьего мнения не принимает всерьез. Начинаются упреки: «Вы ведь не педагоги – понять методику не сможете» и, как-то незаметно, ты оказываешься виноватой. Если бы я зашла в кабинет, скорее всего, меня бы просто выставили за дверь.

А шестилетний Ороз еще несколько дней и днем и вечером выходил во двор, когда лаяла собака: может быть, мама идет. Днем посмотришь в окно, а он во дворе с машинками играет один, поглядывает на ворота, ждет.

Мама так и не пришла. Ни через месяц, ни еще те полгода, которые я там работала. Пришел какой-то дядя, постоял с ним возле ворот пятнадцать минут и ушел. Ушел с целой кипой рисунков, которые маленький Ороз рисовал почти каждый день – мечтал отдать своей мамочке, когда она за ним вернется.

И как это возможно – прийти к ребенку в приют, разговаривать без эмоций во дворе, постоять и уйти, забыв о нем, только выйдя за ворота? И оставить его с ощущением дикого голода о тебе, гигантского одиночества… Потом его забрали. Видимо, когда заработали достаточно денег, чтобы купить игрушечный «Камаз».

За добротным дубовым столом просиживают за важным делом восемь немолодых теток с морщинистыми от недосыпа и старости лицами. Все менеджеры, все, как и полагается, бесстрастны. Пятница и очередное собрание Членов Круглого стола (ЧКС).

«На повестке – вопрос о вводе в программу Центра еще одного выпускника детского дома. А также о продолжении или завершении пребывания в ней второго». (Так было записано в протоколе собрания.)

Куратор программы, девушка неопределенного возраста и жизненной позиции, Сулира, отодрав себя, наконец, от сайта знакомств, спускается по лестнице из комнаты мальчиков в офис. Вслед за ней семенят двое худых юношей.

Оба с опушенными глазами. От смущения или с непривычки здороваться они не стали, сели с краешка общего овального дубового стола, выставившись на съедение. Восемь взрослых теток сегодня решают их судьбу: оттянется ли на несколько месяцев начало их скитания по взрослой одинокой жизни или начнется уже завтра.

Первого я не знаю. Кудрявенький, светлокожий мальчик. В жалком стареньком шарфике, свитерке, прошедшем не одно поколение. В пиджаке из секонд-хэнда. Второго я видела только что в столовой. Он не успел еще стянуть с головы свою старую белую потаскушку, сменившую не одного хозяина.

Я засмеялась. Все встрепенулись, не веря своим ушам: смеяться на собраниях – это неслыханно… Опомнилась, но поздно. Он заглянул мне в глаза, чувствительный: не насмешка ли?

И тоже улыбнулся – ослепляюще. Испепеляющее. Наверное, надо было прикрыть глаза рукой.

…Они приходят сюда невыносимые, никакие; не разговаривают, почти не понимают, что им говорят, хотя и русскоязычные все. Киргизы, а не знают киргизского, если детдом был русский. Через пару недель, глядишь, мальчик тот же, а манеры уже приблатненные. В спокойной атмосфере Центра, в отлаженном порядке жизни они успокаиваются. Вдруг раскрываются таланты. Кто-то пишет песни, кто-то читает рэп, с девочками по телефону флиртует. Или просто бухает. Или проходит мимо, прошептав: «Сдрасти», улыбаясь, ослепляя и не видя тебя в упор.

Итак, Сулира приступает к своей гениальной речи. Члены Круглого стола, зная, какие полезности можно извлечь из таких собраний, приготовились испытать массу тонкого удовольствия, занимаясь своими делами: кто-то, радуясь свободному часу, расписывает планы в ежедневнике, кто-то составляет бюджет на неделю.

Сулира открывает синюю худую папку, ледяную и скудную, отвыкшую от тепла человеческих пальцев. Как казенные постели и столы этих мальчишек.

– Май, такой-то год. На вступление в программу «Взрослая жизнь» и продолжение участия ней есть две кандидатуры. Это Камков Семен и Акеримкулов Иса.

Семен, 1987 года рождения. По характеру уравновешенный, неконфликтный, с ребятами уживается хорошо. Сирота. Выпускник интерната. Закончил профлицей №17 по специальности «мебельщик». Сестра сейчас живет в Канте17, учится на швею. Сеня регулярно посещает ее по воскресеньям…

Каменное лицо Семена выражает гамму эмоций – они вмещают в себя всё, эти маленькие дети.

– С сентября пытаемся найти ему работу, но везде его обманывают в зарплате, иногда просто не платили. С последнего места он ушел по этой причине. Сейчас у частного лица красит двери.

– Почему ушел? – спрашивает директор Лира.

– Мы договорились мешать бетон, – начинает Семен, – спросили, сколько платить, сто сомов в день хватит? Ну, я и сказал, да. А потом мне говорят, мол, ты что свое здоровье ценишь в сто сомов в день?

Я даже знаю, кто ему это сказал: Мир уж ценит свое здоровье вообще в отсутствие всякой работы.

Пальцы куратора исполняют непроизвольный шарящий танец, по привычке пытаясь нащупать клавиши, чтобы набить сообщение на сайте знакомств. Но натыкаются на острые края синей папки. Вынырнула.

Семен смотрит в одну точку – на край офисного стола. На столе золотой дорожкой стелется сегодняшний подозрительно солнечный день. Как себя чувствуют на таких местах?

– А почему ты хочешь поступить на Программу? – спрашивает его Лира.

– Ну, хотел бы встать на ноги, накопить денег…

(Да скажи же просто, что жить тебе негде.)

– А цель у тебя есть, мечта?

– Мечты у меня нет. Живу реальностью, – виновато улыбается пацаненок. – Надо сестру еще поднимать…

Внезапно мальчик начинает плакать. Он утирает слезы своим потертым ушатанным шарфиком. Все, в том числе Иса, делают вид, что ничего не происходит. Все, кроме него, в замешательстве, которое мы пытаемся замаскировать. За несколько месяцев моей работы в Центре я уже привыкла к этому резкому ощущению странного сна, когда вспышка реальности вырубает мозг: «Это не со мной».

Привыкла, что такое бывает, но не отвыкла орать внутри. Простой мальчишка, с немытыми волосами, смелый и сильный, выброшенный воевать против всех.

– Это нервное, – шепотом скажет врач Раиса.

Сулира продолжает представление.

– Акеримкулов Иса, 1988 года рождения. Также выпускник детского дома Ошской области. Иса работает кондитером. О нем очень хорошие отзывы. Он старательный, всё делает, что говорят. Получил зарплату, купил одежду на зиму, и теперь ему надо накопить денег на жилье, просит оставить его до декабря, пока насобирает.

(Из отчета социального работника:

«В октябре началось устройство на работу Акеримкулова Исы в связи с получением им диплома об окончании училища. Мы столкнулись с массой проблем: почти везде требовались повара-кондитеры с опытом работы. Очень мешала неуверенность Исы – он не хотел работать по специальности. Хотел работать грузчиком. (Здесь я, читая отчет, засмеялась: разве такой красивый мальчик может работать грузчиком?!) В раннем детстве у Исы выявили серьезную задержку развития и нарушения речи: он почти не разговаривал. С ним проводилась работа по снятию страхов. Соцработник вместе с ним ходила к работодателям. После этого Иса устроился на работу в пекарню учеником. Работа была очень тяжелая, в ночную смену, без выходных и без оплаты. Он работал так месяц, потом не выдержал и ушел оттуда. Затем, по объявлению, вместе с соцработником приходил на собеседование в кондитерский цех, куда Ису взяли на работу. Работает он уже больше полугода, и о нем получаем только положительные отзывы…»)

Лира делает характерный для себя жест – почесывает затылок. Сейчас кому-то попадет.

– Сулира, скажите, зачем мы пишем предписания, планы, если нам самим до них нет дела? У нас по уставу дети старше восемнадцати не должны находиться, а ему сколько?

Сулира мнется – скорее бы вернуться на сайт, а дело-то затягивается!

– Уже восемнадцать.

Пользуясь моментом, пока Лира, взяв конфету из вазочки на столе, громко разворачивает ее и без интереса пережевывает, Сулира продолжает:

– Иса до сих пор не может получить паспорт – вы всё знаете, что его документы были утеряны в доме-интернате, где он вырос, и никаких метрик на него не осталось.

– Насколько я знаю, Иса находится в поле нашего зрения почти год. Что, за год нельзя было сделать паспорт?

(Конечно, можно, если этим заниматься.)

– Очень долгий процесс…

– Сулира, скажите, зачем тогда нам вообще нужен специальный сотрудник для таких целей? Может быть, Вы зря получаете свою зарплату? Назовите срок, когда паспорт будет у мальчика.

– Сейчас уже мы походили по инстанциям. Думаю, месяца через два.

– До какого срока он хочет жить здесь?

– До декабря.

Лира шумно отхлебывает чай из столовской кружки. Скорее всего, им не будет отказано.

– Мы будем обсуждать этот вопрос еще….

(Точнее, «я буду обсуждать, а ЧКС будет сидеть и поддакивать мне», хотела она сказать.)

– Что у Вас еще, Сулира?

– Воспитанник, который находится сейчас в программе, Акеримкулов Тынчтык просит о продлении его пребывания здесь.

Выражение лица Лиры не предвещает ничего хорошего

– Почему?

– Тынчтык только устроился на работу, и с ним произошел несчастный случай – поранил руку. А так как его работа связана с физическим трудом, то его попросили уйти. Так он потерял работу.

(А руку Мир18 поранил на концерте Сереги, того, что на черном «Бумере», говорит, танцевал брейк, а у самого вся рука изрезана бутылкой. Если пьянка мешает работе, на фиг ее, такую работу.)

– На что сейчас живет?

– Ищет новую работу…

– Кто что думает?

Традиционное молчание.

Робкий голос врача:

– Может, дать последний срок до декабря?

Социальный работник:

– Миру уже почти двадцать…

– Поэтому он под большим вопросом. Жибек, пишите выводы: оставить Акеримкулова Тынчтыка с испытательным сроком в четыре месяца, продлить Акеримкулову Исе возможность проживания до 1 января такого-то года. Семен входит в Программу.

Вот и всё обсуждение. Почти физически видно, как ребятам становится легче. Жибек, секретарь, задает абсолютно формальный вопрос.

– Есть еще вопросы или кто-то хочет что-то добавить?

Я поднимаю руку. Прокашлявшись, встаю.

– Может быть, я несколько не в тему, – ребята и все остальные удивленно смотрят на меня, – но я хотела бы вот что сказать. Ребята, вы зря так расстраиваетесь, по всему видно, что сил в вас хватит на что угодно. Держитесь вместе, вместе вы станете еще сильнее. Ты, Сеня и сестра твоя – вы друг за друга, и вас ничто не сломит! Что касается мечты и цели – мечта – это и есть большая цель. А ты раздроби мечту на маленькие шаги к цели и каждый шаг по отдельности делай – так и придешь к своей мечте. Прямо план составь и делай всё, не отступая! – (Эх, нашелся бы кто, посоветовал мне сделать то же самое в моей жизни… Я прокашливаюсь, всё-таки курилка бы здесь определенно не помешала). – И главное – верьте в себя! Вы молоды, талантливы, умны и всем хороши, у вас всё впереди! А ты, кондитер, не смотри так, а то я тебя съем.

– Спасибо, – тихо и твердо говорит Сеня. От Исы я получаю такой взгляд, что внутри становится горячо, как от коньяка. Который я скоро буду таскать в сумке на работу каждый день. Уже скоро, совсем скоро…

Но ничего из этого вслух я так и не сказала. А только в своей воспаленной голове. прокручивала потом в возбужденном мозгу еще недели две. А мальчики просто ушли.

Это был взрыв, которого никто не заметил. Кроме двух зверей внутри. Но они не разговаривают и не сообщают о новостях. Пожалуй, мы никогда не можем сказать наверняка, где закончилась одна жизнь и началась другая.