Читать книгу Аккорд–2 - Александр Солин - Страница 7

Я стал много читать. Но если, например, «Любовь живет три года» с его героем-ортодоксом я еще смог одолеть, то «99 франков» того же автора решительно отверг. Мне были противны сочинения, где герои кокетничают с глубинами человеческого духа, выдавая за них надуманные трудности, психопатию, дурные привычки, распутные наклонности и прочие дефекты человеческой конструкции. Меня, как ни странно, утешали сентиментальные американские романы, которые если и обнажали недостатки героев, то тут же накидывали на них незатейливый флер оговорок и извинений. Их немудреный реквизит состоял из обнадеживающих аналогий, намеков, параллелей, подсказок и предостережений. В них я задним числом находил простой и обескураживающий смысл потертых временем вещей и поражался, как не понимал его раньше. С ними я раз за разом переживал то, что пережил с женщиной, патологическая любовь к которой изо дня в день подтачивала меня, как болезнь.

Еще я сделал для себя тот вывод, что если каждый и считает свою любовь исключительной и небывалой, то на самом деле человеческая любовь во все времена и для всех людей одинакова, как одинаково опасен вирус гриппа. Только переносится она каждым по-разному. Во всяком случае, у меня она протекал очень тяжело, но бог даст – выздоровеем, и я обрету, наконец, невозмутимость героев американских детективов, которые возвращаясь после очередного мордобоя в отель, принимали душ и меняли рубашку. Не об этом ли твердила несокрушимая американская манера доводить дело до счастливого конца?

Я жил с Никой, но чувствовал себя неуютно. Погас тот жаркий, расторопный огонь, что горел у меня в крови, а углей хватало лишь на сдержанные виноватые совокупления. Нет, нет, она по-прежнему была мне дорога и по-прежнему засыпала в моих объятиях, но бывая с ней, я думал о той, другой, что убила меня. Где она, с кем она сейчас? Неужели занимается тем же, чем и я? Неужели засыпает в чьих-то объятиях? К горлу подступала дурнота, теряло смысл будущее. Каким же неотвязно пагубным было ее влияние, если я отказался от восхитительных плотских утех, которые сулила мне жизнь с Лерой! Да, отказался. Малодушная правда заключалась в том, что при желании я мог бы устроить переезд Леры в Москву: купил бы ей квартиру в Нижнем, частыми наездами скрасил бы нашу разлуку – задушил бы в объятиях, утопил бы в солидарных слезах и новой беременностью сокрушил бы все ее сомнения. Претерпел бы неудобства первой поры нашего сожительства и приручил бы ее сына-бунтаря – я умею ладить с детьми. Но я не бросился к ней, не протянул руку и позволил ей быть слабой. Спасательный круг из меня получился никудышный. Видно, она это почувствовала и перестала звонить. Подобно Луне она затмила собой светило, примерила на себя ее корону и уплыла во мрак, увлекаемая неумолимыми законами любовной механики. Не потому ли я убивался по ней больше и дольше, чем по другим моим беглянкам? Со слов директора я знаю, что она по-прежнему замужем и по работе к ней претензий нет.

Однажды в марте две тысячи четвертого, после очередной нашей ссоры (с некоторых пор мы стали ссориться, и это, пожалуй, главная новость той обезжиренной жизни, которой я жил после развода) Ника прижала к себе дочку и сказала:

– Нет, Ксюшенька, не хочет нас папа замуж брать… Не нужны мы ему…

Внезапная и острая, как бритва жалость полоснула меня по самому сердцу. Я порывисто обнял их, прижал к груди и, вдохнув исходящий от них запах семейного очага, постановил:

– Осенью! Мы поженимся осенью!

Ночью я любил Нику долго, бурно и нежно, а наутро проснулся другим человеком. Так бывает, когда потрепанный бурей корабль пересекает рябую нейтральную полосу, входит в лазурную бухту, и морские волки на его борту с удовлетворением ощущают под ногами непривычно послушную палубу. В конце концов, я не маньяк и не психопат, а тот, кому повезло любить и быть любимым. Пришло время воспользоваться тем, что я любим, туризм поменять на ПМЖ и превратиться в эмигранта. Только вот как быть с ностальгией, которая непременно меня замучит? Переиначивая Шарля Кро, скажу вместе с ним словами Софи:

Любовь пусть станет, наконец,

Забыта, скрыта с нежным вздохом,

Как полный золота ларец

Внизу стены, поросшей мохом. *)

Одно утешение: не Шарль первый, не я последний.

Мной овладело нервное воодушевление. Еще бы – мой Рубикон был куда шире и глубже, чем тот, который перешел Цезарь: он всего лишь рвался к власти, а я утопил в нем свою любовь! Я стал с Никой истерически нежен, ненасытно предупредителен и запоздало щедр. Оглянувшись назад, я ужаснулся: нерадивый истопник, я допустил непозволительное охлаждение системы моего сердечного отопления! Представляю, в какую толстую шаль смиренного терпения пришлось кутаться моей бедняжке! Устраняя последствия халатности, я снабжал ее теплом днем и ночью, на кухне и в ванной, на улице и в постели, по телефону и лично. Такая резкая перемена не могла ее не смутить и, не понимая ее причин, она смотрела на меня с удивленной благодарностью и легким испугом. В крайностях всегда есть что-то подозрительное. Я же вел себя искренне, без натуги и с мускулистой уверенностью – то есть, как и положено кузнецу, взявшему в свои руки молот семейного счастья. Прижимая покорную Нику к груди, я строил в темноте грандиозные планы и сам же от них воспламенялся.

– После свадьбы мы обязательно родим мальчика. Ты согласна? – говорил я.

– Согласна, папочка… – бормотала разомлевшая Ника. И добавляла: – Только я все время переживаю из-за твоего сына… Ведь я же ему обещала, что никогда не стану его мачехой… Он просто отвернется от нас с Ксюшей и все…

– Я поговорю с ним и все объясню. Скажу, что шантажом и угрозами заставил тебя выйти за меня замуж. Как плантатор рабыню…

– Рабыню любви…

Близился к концу ее декретный отпуск, и я сказал:

– Я не хочу, чтобы ты работала. Ты согласна?

– Не согласна…

– Хорошо, можешь работать. Устрою тебя, куда захочешь. Хоть в Академию наук. Хочешь работать в Академии наук?

– Нет, папочка, я хочу работать твоей секретаршей. Иначе ты без меня совсем испортишь желудок…

В выходные утренние часы дремотной неги к нам в кровать в мягких фланелевых штанишках и рубашонке забиралась дочь и устраивалась между нами. Взрыв умиления и родительский восторг подтверждали, что наш будущий брак праведный, своевременный и настоятельный.

– Это мой папа! – дразнила дочку Ника, делая попытку меня обнять.

– Нет, мой! – заслоняла меня маленьким тельцем дочь.

– Так, девушки, все! В июле подаем заявление! – распорядился я в конце мая во время очередного дележа.

Иногда из-за спины моей невесты выглядывало вопросительно-удивленное лицо Лины и пыталось обратить на себя внимание. Равнодушие, с которым я встречал фирменный молчаливый укор бывшей жены, меня приятно радовало. Скабрезные подробности ее предполагаемых любовных похождений теперь меня ничуть не волновали, а удовлетворение от мысли, что кинувшись мне мстить, она узнает, наконец, почем нынче фунт сердечного лиха, грело душу.

«Ах, как хорошо – я здоров, я абсолютно здоров!» – ликовал я.

Ожидая, что будущий акт гражданского состояния станет для меня чем-то вроде больничной выписки с диагнозом: «Годен к новой семейной жизни», я гордился собой. Меня распирало от самодовольного ощущения собственной порядочности, мне льстило считать себя благодетелем и распорядителем судеб двух ручных, беззащитных существ. Попробуйте увидеть меня, важного и непререкаемого, в кругу будущей семьи.

– После свадьбы мы поедем на море! – провозглашал я с вечернего дивана.

– А куда? – хотели знать обнимающие меня мать и дочь.

– А куда вы хотите?

– В Африку! – хотела дочь.

– Да, в Африку! – присоединялась мать.

– Хорошо. Тогда в Тунис!

– В Тунис, в Тунис! – целовали меня с двух сторон мои женщины, нежно и осязаемо наполняя меня миром и покоем.

Время от времени я говорил Нике:

– Хочу, что бы ты купила себе что-нибудь этакое!

– Зачем? – поднимала брови Ника. – Я и так вся в подарках!

– И все равно – купи себе что-нибудь!

– Мне ничего не надо, кроме тебя! – отвечала моя будущая женушка. – Знаешь, если ты даже раздумаешь на нас жениться, мы все равно будем тебя любить! Правда, Ксюша?