Читать книгу Искатели сокровищ - Алик Затируха - Страница 12

Человеческое сознание и так-то – всегда инвалид той или иной группы. И кто только не норовит поупражняться в увлекательном творческом процессе – ещё более усугубить эту инвалидность.

Особенно охоча до таких упражнений родня. И чем она ближе – тем лучше удаются усугубления.

Назначив себя ближайшей родственницей каждого советского человека, «родная» КПСС стала и главным пестуном его сознания. В результате ко всем прочим его врожденным и приобретенным повреждениям прибавилась еще и партинвалидность. Без крепеньких костылей, сколоченных из руководящих указаний ЦК, или хотя бы без кривой клюки – «Есть мнение, товарищи…» – сознание советского человека уже не ходок. Мятое-перемятое, битое-перебитое оно со временем становится слугой кого угодно, но только не своего хозяина.

Совсем был бы швах человеку с его рабским сознанием, да есть у него, к счастью, вольное подсознание. И сколько пресмыкалось днем одно – столько ночью отбунтует другое.

Бунтует во сне человек. И на ближайшую родню он там руку поднимает.

«За границу едете, Игорь Михайлович, поздравляем!» – все чаще говорили при встрече мастеру 16-го цеха Тольяттинского электротехнического завода Игорю Михайловичу Подшивалову знакомые и сослуживцы. Он счастливо улыбался: «Да какая там заграница – Болгария». Или еще чаще: «Скажете тоже – заграница. Я ведь не в Америку еду…»

Как и положено было всем будущим советским загрантуристам, Игорь Михайлович изучал Болгарию. Знал, как называется правящая партия страны, имена ее первых руководителей, запомнил даты ее главных национальных праздников; имел неоспоримые доказательства того, что Болгария – вернейший союзник СССР по Варшавскому договору и надежный партнер в СЭВ. Не раз заглядывал в атлас мира: территория Болгарии – три тысячи квадратных километров (ну разве сравнишь с нашими просторами); административное деление – 27 округов и один городской округ (не многовато ли для такой скромной площади); столица – София (посмотрим-посмотрим на столицу); важнейшие города – Пловдив, Варна, Бургас, Толбухин… (в некоторые из них тоже заглянем).

Любил теперь Игорь Михайлович представить себе, как, откупавшись в Черном море, и вволюшку отлежавшись на Золотых песках, приходит он в уютное прибрежное кафе. Скромно садится за свободный столик. Но его приход не остается незамеченным. Посетители кафе начинают перешептываться и все с большим интересом посматривать в его сторону. Вот, посовещавшись, они делегируют к нему толстого, усатого, удивительно колоритного в своем национальном костюме дядьку. Он подходит к Игорю Михайловичу и вежливо спрашивает: «Русский?» «Русский!» – с гордостью отвечает Игорь Михайлович. И без того приветливое лицо болгарина расплывается в широченной улыбке. «Русский!» – оборачиваясь к землякам, кричит он. «Русский! Русский!» – громко и радостно подхватывают все посетители кафе. И что тут начинается!.. (Лишь мысленно представляя себе это всеобщее ликование, Игорь Михайлович поеживался от смущения). Его стол начинает ломиться от всего, чем богата щедрая болгарская земля и кухня гостеприимного кафе. «…А теперь – за вечную и нерушимую болгаро-советскую дружбу! – предлагают очередной тост болгарские друзья. – За вами, русскими братушками, мы – как за каменной стеной!» И как-то так стало получаться из многочисленных тостов его новых друзей, что и на Шипке туркам перцу подзадал тоже он, Подшивалов Игорь Михайлович.

И он старался в долгу не оставаться: «А ваш-то Димитров – вон как звонко отхлестал фашистскую фемиду по мордасам!.. А еще хочу сказать, что погрузчики, изготовленные в одном из крупнейших городов Болгарии, Толбухине, – это самые надежные помощники и в нашем 16-м цехе, и на всем ТЭЗе. Так держать! Выше знамя социалистической интеграции! А теперь, товарищи, давайте споем „Алешу“…»

И вот ведь какой феномен. Наяву представления о Болгарии давались Игорю Михайловичу легко, непринужденно, даже в охотку. А снилась только Америка.

Ни Болгария, ни Черное море, ни кафе, где он пел «Алешу», не приснились ни разу. Он уже перестал в ответ на всякие заигрывания отвечать, что он-де не в Америку едет, а выковырнуть из подсознания этот американский пунктик никак не удавалось. Америка снилась и снилась.

И ладно бы эти сны были с каким-нибудь безобидным туристическим уклоном – прогулки по Диснейленду и Голливуду, осмотр статуи Свободы, посещение ключевых матчей НХЛ и НБА. Нет. Во всех своих американских снах Игорь Михайлович раз за разом дискредитировал высокое звание советского человека.

Вот и в этот раз.

Уже в Нью-Йоркском аэропорту он развязно сказал обступившим его журналистам, что решения последнего съезда КПСС не могут не вызвать у него горькой усмешки. Уж сколько их было – этих «исторических» съездов, а воз и ныне там. Как была в Тольятти колбаса только по талонам, так и осталась; как было это одно название, а не колбаса, так и есть; как не было там в магазинах мяса, так и нет его; и чего там только еще, как говорится, нет…

Оказавшемуся ближе других к нему корреспонденту («Из „Нью-Йорк Таймс“, – не сомневался Игорь Михайлович. – Они тут самые шустрые». ) мастер ТЭЗа сказал, что он «всегда ставил „Нью-Йорк Таймс“ в пример нашей серой, заскорузлой печати», и пообещал ему потом, как только он обустроится в «Уолдорф-Астории», «еще и не такое рассказать».

Но, внимательно приглядевшись, он вдруг с испугом узнал в этом солидном человеке видного советского журналиста-международника Сорина. Сорин укоризненно сказал: «Я не сомневался, что мне придётся писать в „Правде“ о вашем недостойном поведении в обществе так называемого всеобщего благоденствия. Но это уже не просто поведение. Как видно, придется еще более заострить акценты», – и зло застрочил в своем блокноте. Заглянув к нему через плечо, Игорь Михайлович разобрал лишь заголовок будущей статьи: «Доколе?!» и одну строку: «Он тут родину позорит, а на ее рудниках тачки некому возить…»

«Товарищ Сорин, – Игорь Михайлович умоляюще протянул руки к собственному корреспонденту „Правды“, – прощу вас – не заостряйте, пожалуйста, акценты. Позвольте мне искупить свою вину перед родиной прямо здесь, в обществе всеобщего благоденствия». «Так называемого – всеобщего благоденствия, – строго поправил его Сорин, но кляузу свою писать перестал и, подозрительно взглянув из-под очков на Игоря Михайловича, коротко бросил: – Хорошо, искупайте».

Миг – и Подшивалов оказался среди мрачных полуразрушенных зданий. Большинство окон были разбиты. На тротуарах валялись ржавые остовы автомобилей, мятые банки из-под пива, дохлые кошки… Пахло загнивающим капитализмом. Преобладающим элементом настенных граффити было: «Отречёмся от старого мира!»

«Гарлем…» – смекнул Игорь Михайлович.

Посреди улицы стоял броневик. Перепоясанный пулеметными лентами матрос раздавал с него чернокожим американцам блестящие от смазки трехлинейки со штыками. Игоря Михайловича пропустили без очереди. Слышалось укоризненное: «А ведь чуть было не продался капиталу за полтора килограмма брауншвейгской колбасы. Хорошо, корреспондент „Правды“, как всегда, начеку оказался».

Подойдя за своей винтовкой, Игорь Михайлович узнал в матросе Сорина.

«Значит, так, – сказал тот ему. – Как видите, мои разоблачительные статьи возымели действие. Революционные массы Америки берутся за оружие. Вооруженное восстание назначено на сейчас. „Аврора“ уже на Гудзоне. Вам брать „Уолдорф-Асторию“. Вашей героической гибели при ее штурме будет посвящен самый кассовый бродвейский мюзикл. Все билеты на него уже проданы. Подкрепитесь перед боем».

«На хрена мне такой мюзикл!» – хотел было возразить Игорь Михайлович, но какая-то здоровенная черная бабища в кожаной куртке и с «маузером» на крутом бедре уже потащила его к ближайшему контейнеру с пищевыми отходами. Там, не замечая у будущей жертвы штурма «Уолдорф-Астории» никакого энтузиазма, она силой перегнула Игоря Михайловича через край контейнера и на чистом русском языке приказала: «Жри!» Через другой край уже заглядывал Сорин и требовал: «Не воротите рыло! Подкрепитесь тем, что употребляют в пищу обездоленные американцы. Я не раз писал об этом в «Правде».

Игорю Михайловичу совсем не хотелось есть, тем более отбросы. Его и без того подташнивало. Сорин прошипел: «Не будьте привередливы, не позорьте в очередной раз родину! Вон в углу лежит кусок колбасы, возьмите сейчас же!»

Как только Игорь Михайлович взял в руки эту позеленевшую колбасу, в нос ему ударило такое гнусное амбре, такие нехорошие позывы появились в желудке, что он забился в ручищах бабы-красногвардейца. Та, сплюнув сквозь зубы, сказала Сорину: «Доколе же он будет позорить вашу великую родину и все мировое революционное движение!» – и тюкнула Игоря Михайловича по затылку рукояткой своего «маузера». Он потерял сознание.

…Очнулся на окраине какого-то южного (кукуруза – до горизонта) американского городишки, крепко привязанным к большому деревянному кресту.

Часть куклуксклановцев в своих островерхих колпаках молча водили вокруг него зловещий хоровод. Другие старательно обкладывали его ноги дровишками. Игорь Михайлович дернулся, но поднаторевшие в систематическом линчевании негритянского населения мракобесы умели обращаться с путами.

«Думаем, нигер, что мы правильно угадали твое последнее желание?» – усмехнулся один клановец, поднося к его рту тошнотворный кусок колбасы. Игоря Михайловича чуть не вырвало. Тогда этот изверг плеснул на дрова ведро бензина, сунул в рот сигару, достал зажигалку, прикурил и, не гася огня, вопросительно посмотрел на клановца-бугра.

Игорь Михайлович закричал: «Так я же белый, господа! Вы что, не видите – белый же я!.. Выше знамя расовой сегрегации! Америка – только для белых!..»

Поджигатель молча поднес к его глазам зеркало – и Игорь Михайлович с ужасом увидел, что на него смотрит губастое негритянское лицо. Как же так, откуда оно у него взялось, такое? «С кем поведешься – от того и наберешься», – припомнил ему революционный гарлемский эпизод палач и снова выжидательно посмотрел на старшего расиста. Тот медленно подошел к привязанному Игорю Михайловичу и снял со своей головы колпак. Это был Сорин.

«Так или иначе, а искупить свою вину перед родиной вам все равно придется. В сегодняшнем номере „Правды“ уже опубликован мой комментарий по поводу вашей мученической смерти. Как вы понимаете, „Правда“ не может выступать с опровержением своих материалов – это вам не какая-нибудь „Нью-Йорк Таймс“. Поэтому понапрасну не верещите и пощады не просите… Приступайте, товарищ», – Сорин подал знак малому с зажигалкой.

Тут уж Игорь Михайлович так забился, так задергался, что… Что, наконец, проснулся.

Сильно подташнивало. Вероятно, полученная вчера по талону колбаса «Закусочная» опять содержала в себе малосъедобные ингредиенты.

«Хорошо, что наши компетентные органы не имеют возможности сны проверять, – нашел в себе силы для кривой усмешки Игорь Михайлович. – Иначе и в Болгарию некого было бы выпускать – не то, что в Америку».

И как будто толкнуло что-то в этот момент товарища, ведающего в компетентных органах сновидениями населения. Будто тут же распорядился он: «А принесите-ка мне записи снов за последний квартал гражданина Подшивалова Игоря Михайловича». Будто, посмотрев лишь первые страницы пухлого «Дела», он хватил кулаком по столу и с возмущением прорычал: «Да сколько же можно терпеть эту махровую антисоветчину!»

Уже через полчаса после начала смены в цех №16 пришла начальник отдела кадров Людмила Петровна и проводила Игоря Михайловича в свой кабинет. По дороге туда тихо и торжественно рассказала ему – из какого московского учреждения прибыл человек, желающий поговорить с ним.

…Майору Посину почти не приходилось задавать Подшивалову никаких вопросов. Потому что Игорь Михайлович сразу и добровольно стал давать признательные показания.

– … Да, я ищу еще одну коробку икры, об этом многие знают. Да, я имел намерения провезти в Болгарию для продажи часы «Ракета», две коробки икры и несколько бутылок «Столичной». Да, я понимаю, что такие поступки не красят советского человека. Но ведь так поступают все…

– Ссылки на всех не являются оправданием – раз. И так поступают далеко не все – два. Продолжайте!

Посин, учитывая податливую конституцию допрашиваемого, решил до поры до времени не мешать ему самому идти по дороге признаний.

– В анкете для загранпоездки я не указал, что моя тетя, Сазонова Валентина Денисовна, до замужества – Федякина, с лета 1941 года по май 1943 проживала на временно оккупированной территории…

Теперь продолжать Посин приказывал просто взглядом.

– …Дядя, Федякин Виктор Денисович, – тоже. Но полицаем он был только на бумаге, как и все остальные Федякины по мужской линии, – глухо произнес Игорь Михайлович и тут же страстно добавил: – Но ведь я же не в Америку еду, товарищ майор!

Как будто это обстоятельство было оправданием не только для него самого, но и для дяди с тетей. Как будто они заранее знали, что племяша дальше Болгарии все равно никуда не выпустят, а потому нечего им было драпать с насиженных мест.

Заложив и себя, спекулянта, и всех своих родственников-коллаборационистов, Игорь Михайлович на время замолчал. Он с тоской смотрел на Посина.

Тот тоже молчал. Но взгляд его красноречиво говорил: «Оба мы, гражданин Подшивалов, знаем: есть вам, что еще рассказать. Выкладывайте уж все начистоту – зачтется».

– Разрешите закурить?

– Курите.

Игорь Михайлович несколько раз жадно и глубоко затянулся. Лицо его прояснилось. Взгляд становился открытым и чистым. Таким становится лицо у человека, который до этого долго и нудно перечислял, сколько сапожных будок и табачных киосков он взломал, а потом решается, наконец, сказать самое главное – центральную городскую сберкассу обчистил тоже он.

Посин сразу почувствовал: Подшивалов вот-вот скажет что-то очень важное.

– Да, так будет лучше! – тихо, но твердо произнес Игорь Михайлович. – Поехали!

Когда они с Посиным шли по коридору заводоуправления, им повстречался только что возвратившийся из отпуска Шальнов, мастер соседнего участка. «Привет, Игорь Михайлович! Скоро в солнечную Болгарию? Верну-верну я тебе твою драгоценность, не беспокойся…»

«Как же, в Болгарию, – грустно подумалось Игорю Михайловичу. – Теперь как бы действительно на какие-нибудь рудники родина путевку не выписала».

До самого дома Подшивалова они доехали, не сказав друг другу ни слова. Молча вошли в квартиру. Зашли в гостиную. Решительным шагом Игорь Михайлович подошел к книжному шкафу. Открыл его, вытащил из первого ряда и положил на стол «Молодую гвардию», «Как закалялась сталь», «Повесть о настоящем человеке», «Мать»… Взял лежавшую за ними стопку толстых журналов и положил на стол перед Посиным:

– Вот они…

Это были журналы «Пентхауз» за 1974 год.

Ни один мускул не дрогнул на лице майора Посина.

– Это все?

– Один номер я дал на время его отпуска гражданину Шальнову, – не хотел больше юлить Игорь Михайлович. – Ранее у меня брали эти журналы следующие лица: Баженов, Ерохин, Зарембо, Иванцов, Комаров, Синица…

Игорь Михайлович на мгновенье осекся. Посин внимательно, с интересом смотрел на него.

– Товарищ Костюк тоже брал. Все номера до единого. Негативного отношения к увиденному я у него тоже не заметил.

– Костюк – начальник вашего цеха?

Игорь Михайлович кивнул повинной головой.

Посин небрежно полистал верхний журнал.

«Какая все-таки у них качественная полиграфия, – констатировал он про себя. – И все девицы – как на подбор. И такие радостные, такие веселые. Будто не срамоту свою всему миру демонстрируют, а похвальные грамоты – маме с папой… А Подшивалов-то: седина в бороду – бес в ребро…»

Игорь Михайлович оценивал свои действия куда серьезней: «Что может быть позорнее – на порнухе попался. Уж лучше бы шпионаж…»

… – И кем этот человек представлялся ветеранам, Владимир Кузьмич?

– Представлялся он как-то очень хитро и туманно. А в его документы пьяненькие ветераны даже и не заглядывали. Подшивалов понял так, что это – работник каких-то органов. Ищет следы пропавшего в 1941 году огромного сейфа. Его содержимое до сих пор является государственной тайной.

– Кроме Подшивалова, он беседовал с другими участниками встречи однополчан?

– Как говорит Подшивалов, он по очереди деликатно отводил каждого из них в сторонку и спрашивал все о том же – о массивном стальном ящике, который 16 октября 1941 года был перевезен куда-то с улицы Хованской. Куда – вот это и может знать кто-то из бывших однополчан Зарецкого.

– Ну что – началось, Владимир Кузьмич? Сокровища «Красного алмаза» ищем не только мы?

– И надо отдать должное этому человеку, товарищ генерал. Сообразительный. Догадался на ветеранскую встречу сходить, чтобы сразу многих опросить.

– Этот человек не столько сообразительный, сколько хорошо информированный. Откуда, например, он узнал об этой ветеранской встрече?.. Как описывает его Подшивалов?

– Солидный, серьезный мужчина примерно того же поколения – вот и все, что смог припомнить Подшивалов. 9 мая он уже с утра изрядно нализался.

– М-да, свой старт тот человек взял не хуже нашего. Теперь Владимир Кузьмич, мы тем более обязаны с пристрастием опросить всех других участников последней встречи ветеранов в парке Горького. Что могли дать беседы с ними нашему конкуренту? Нам необходимо быстро вычислить его. Дорогу к сокровищам «Красного алмаза» он, похоже, знает не хуже нас? Мы должны успеть перекрыть ему эту дорогу.

А Игорю Михайловичу Подшивалову – когда ему было позволено в тот же день возвратиться к рабочему месту; когда никто не сказал ему многозначительно: «3агляните к нам завтра и возьмите с собой смену белья»; когда не было даже изъято с соседями-понятыми ни одного номера «Пентхауза», – так стало хорошо в этот день Игорю Михайловичу, так отлегло от сердца, что вдруг впервые в жизни приснилась ему Болгария. Будто бродят они босиком с Лили Ивановой по Золотому Берегу, и Лили все поет ему и поет… И только под самое утро начались другие песни. Злой, как собака, бригадир-вольняшка урановых рудников пролаял на всю штольню: «А это чья тачка прямо на дороге валяется, мать вашу!» «Подшивалова, чья же еще», – хором ответили ему одетые в зековские бушлаты и ушанки Баженов, Ерохин, Зарембо, Иванцов, Комаров, Синица и Шальнов. А бывший начальник 16-го Цеха ТЭЗа Костюк, старательно накладывая в свою тачку руду, угрюмо добавил: «Опять порнуху свою где-нибудь прячет, вместо того, чтобы вину перед родиной искупать…»