Читать книгу Дорога надежды - Анн Голон - Страница 3

«Почему же я так страстно этого желала?» – спрашивала себя Анжелика де Пейрак, прекрасная французская графиня, стоя у приоткрытого окна своей комнаты в доме госпожи Энн-Мэри Кранмер, в далекой Америке, в оживленном пуританском Салеме штата Массачусетс Новой Англии.

Она не была сильно взволнована, лишь чувствовала себя немного подавленной.

Она рассеянно смотрела на затянутый жемчужной дымкой горизонт, на уходящие вдаль ряды коричневых скал, которые обнажил отлив, на тысячи забытых морем на своем пути, сверкающих как зеркальца лужиц в небольших ложбинках, поросших водорослями.

Этот час идущего на убыль знойного лета был жарок, день приближался к полудню. Шум, доносящийся слева, от порта и строящихся верфей, постепенно стихал.

Но Анжелику охватила внезапная истома, она почти не видела того, что ее окружало, и она, которая обычно любила созерцать океан, видела лишь его безбрежность, пугающую своей бесконечностью.

К шоку и грусти, которые были вызваны слушанием дела об этих печальных событиях, примешивались личные заботы, выбившие ее из состояния блаженства и радости, в котором она постоянно пребывала и даже несколько привыкла за последний год. Она отдавала себе отчет в том, что ее хрупкому счастью уже почти грозит определенная опасность и что виновата в этом лишь она одна, ведь именно она приняла то решение несколько месяцев назад. Она чувствовала, что должна разобраться в том, что толкнуло ее на подобную авантюру, которая, увы, и сегодня Анжелика в этом убедилась, была полным сумасшествием!

«Почему же я так страстно этого желала?»

Может быть, она снова попалась на собственную удочку? Снова поддалась своей натуре, которая толкала ее впиваться в жизнь, как в сочный фрукт, не думая о завтрашнем дне?

«Сумасшедшая Анжелика», – подливала она масла в огонь.

Не было ли это лишь капризом с ее стороны?

Ведь все шло так хорошо. Все же вокруг них было так совершенно и прочно!

Зачем же было дразнить свое безоблачное счастье, свой успех, который становился все больше, зачем было это делать сейчас, когда она чувствовала себя прекрасно, перестала бояться за близких ей людей и могла без оглядки радоваться жизни?

Разве судьба не дала ей все ответы и все награды, та самая судьба, что долго была к ней так неблагосклонна?

Разве не преподнесла ей жизнь все то, о чем может лишь мечтать каждая женщина? Супруга, которого она обожала и который страстно любил ее, и она это знала? Двух чудесных милых сыновей, которые в пору своей юности стали сегодня украшением французского двора, где все восхищались их задором и красноречием? Ведь так писал ее старший сын в своем последнем письме, доставленном недавно морем из Европы. В Америке с ней оставалась ее малышка, Онорина, которую все обожали, за ростом которой она наблюдала с таким наслаждением, забывая о пережитой борьбе, страхах и одиночестве, хотя и укоряла себя за то, что вспоминала о них слишком часто. Все это было теперь далеко.

Ведь разве за каких-то три года не пришло к ней все, к чему она стремилась, не свершились все чудеса, которых она желала? Она выстояла бок о бок с Жоффреем де Пейраком.

Например, их процветающие предприятия в Северной Америке – Голдсборо, на берегах Атлантики, и Вапассу, в самом сердце лесов штата Мэн. Основаны они были с такими трудностями, а сейчас благодаря альянсу с Новой Англией уверенно крепли. Мир царил в этом подобии внутреннего моря, которое звалось Французским заливом. Его наводняли представители разных национальностей, и граф де Пейрак стал их предводителем, а то и хозяином; его влияние и деятельность распространялись вплоть до истоков Кеннебека, которые служили границей его владений.

И не чудо ли, что оба они получили великодушное прощение французского короля Людовика XIV, величайшего монарха? И это после длительного конфликта между Жоффреем, его побежденным вассалом, ею, бунтующей подданной, и неумолимым королем, конфликта, в котором все они прошли через ужасные испытания? Чудо произошло, когда надежда была уже потеряна. Им сообщили об этом, когда они находились в Квебеке, гостили у господина де Фронтенака, губернатора Новой Франции, который оказал им поддержку и ожидал, как и они, королевского вердикта. Прощение было полным. Король Франции, наводящий страх на всех континентах, простил их, отвергнутых и изгнанных, забыв все обиды, вернув им титулы и богатства, вновь открыв перед ними все двери королевства. Он даже согласился подождать их возвращения и позволил им самим определить его время и условия.

Какого же еще подарка судьбы могла ждать от Небес Анжелика, какого чуда, какой благости? Все желания ее исполнились, жизнь ласкала ее, и только от них двоих зависело, куда дальше поведут их дороги. Ее защищали и опекали со всех сторон, она была свободна и могла жить счастливо и беспечно в тех местах и с теми людьми, которых могла выбрать сама. Чего же желать еще? Ребенка.

Анжелика вздохнула и покачала головой.

«Ты никогда не изменишься!»

Она прикрыла рукой глаза. Блеск неподвижной воды слепил ее, казалось, что море кидает ей в лицо пригоршни золотых луидоров. Терпкий запах водорослей, которые выстлали широкое пространство перед ней, вызывал легкую тошноту. Вдали виднелись белые паруса, покачивающиеся в золотистой дымке, словно на скалах.

Даже в этот жаркий час перед домом по пыльной площади, покрытой утоптанной красноватой землей, то и дело сновали какие-то деловые жители Салема; большинство были одеты в темные одежды и носили высокие черные шляпы с серебряными или медными пряжками на тулье на манер английских пуритан времен революции 1649 года, разожженной суровым Оливером Кромвелем.

Женщины же в основном носили синие платья из грубой материи, чепцы и белые воротники; такое единообразие указывало на их статус наймичек, то есть людей, которые не закончили выплачивать ссуду за дорогу в Новый Свет и должны были годами отрабатывать ее на тех, кто дал им деньги. Это, однако же, не мешало им вышагивать свободно и уверенно, с видом женщин, решивших хотя бы однажды выбрать, на кого работать, пусть для этого им и потребовалось пересечь океан.

Как и пристало любому порядочному жителю Массачусетса, все торопились не спеша, у каждого была своя цель и свои обязанности, которые надо было выполнить, но каждый норовил бросить заинтересованный взгляд на дом сэра Томаса Кранмера, где, как все знали, остановились гости из Голдсборо, и посмотреть на ту, что стояла у окна и звалась на побережье и на границе штата прекрасной француженкой.

Ведь в Салеме, как и в любом порту, куда бы нас только ни заносило на этой земле, жители охочи до новостей: хотим мы или нет, трясемся за свою душу или готовы продать ее дьяволу, заблуждаемся ли иногда или постоянно беспокоимся, дела не ждут, и надо стараться приспосабливаться ко всему.

Французскую гранд-даму жители Салема знали, о ней ходило много слухов – например, что она спасла группу английских фермеров родом из Андроскоггина, что на севере штата Мэн, от индейцев, которые собирались снять с них скальпы или угнать в рабство в Канаду.

Еще знали, что она была супругой одного рискового джентльмена, который, хоть и был французом и, без сомнения, католиком, поддерживал прекрасные отношения в Массачусетсе и даже построил кучу кораблей на верфях, что на побережье.

Таким образом, с их приездом город забурлил, и под благим деловым предлогом угадывалось удовольствие от созерцания их экипажей, туалетов и нравов, которые считались, конечно, слишком легкими и, вероятно, несколько распущенными, но им прощалось: французы есть французы.

Сегодня же, однако, многие мужчины, бросив взгляд на красивую иностранку, стоящую у окна, сразу отворачивались и неодобрительно поджимали губы.

Разве позволительно даме, чье близкое материнство уже так заметно, даме, кроме того, одетой с неподобающей роскошью, в положении, в котором требуется быть скромной и даже чувствовать некую стыдливость, стоять вот так у окна на виду у всего города? Они, конечно, поговорят об этом со своими женами, дабы вразумить их и предостеречь.

Уж наверняка только бессовестные католики могут позволить себе такое поведение и к тому же никоим образом не выказывать никакого стыда!

Видя, что она привлекает внимание, Анжелика наконец стала замечать отношение прохожих. Она знала, что пуритане очень сдержанны в вопросах плоти, и всегда старалась изо всех сил не вызывать у них раздражения, но все же часто мелкие детали ускользали от ее внимания.

Анжелика поняла, что шокирует людей, выставляя себя на обозрение, и ретировалась в глубину комнаты.

Недавно она почувствовала себя дурно, была в полуобморочном состоянии и подошла к окну, чтобы немного подышать воздухом. Сейчас ей стало лучше. Намного лучше. Она сильно обеспокоилась, поскольку до сегодняшнего дня чувствовала себя прекрасно и ее «положение», как говорят люди целомудренные, совсем ее не тревожило. Но все же она была на седьмом месяце беременности.

Приняв без колебаний почетное и нелепое приглашение присутствовать на совете городского управления Салема, без чего она бы прекрасно обошлась, Анжелика скрасила неудобство тем, что задрапировалась в широкий плащ, чтобы скрыть признаки скорого материнства от всех этих суровых и чрезмерно стыдливых кальвинистов, которые, однако, поклонялись Христу, настоятельно рекомендовавшему своим последователям «плодиться и размножаться». Но строгие представители пресвитерианской конфессии считали, что делать это нужно как можно более незаметно, а еще лучше, чтобы все делалось само посредством Святого Духа. Кроме того, вспомнив, что святой Павел лицемерно назвал волосы женщины одним из инструментов обольщения плоти и что пуритане с ним в данном случае были согласны, Анжелика покрыла голову косынкой из тафты и широкополой шляпой, которая сдавливала ей виски и вызывала ужасную головную боль.

До сего момента на всем протяжении путешествия она ни разу не почувствовала усталости. Но влажный всеобъемлющий жар начал давить на нее, и она была не в состоянии слушать речи, подготовленные советом.

«Мне показалось, что я упаду в обморок».

Она представила себе эту бедняжку англичанку, мать, безжизненно лежащую с пробитым черепом рядом со своими маленькими сыновьями-близнецами в траве около их отрезанных, как у сломанных пупсов, голов… Ей следовало запретить себе думать об этом, иначе ей снова станет плохо. Однако она корила себя, что бросила на произвол судьбы этого бедного крестьянского мальчика, вошедшего в зал с круглой шляпой в руках, украшенной перышком; он смотрел на нее так, как будто она могла вернуть к жизни его семью.

Самым страшным было то, что убийств, от которых содрогался весь Новый Свет, становилось все больше и больше: око за око, зуб за зуб.

Но сейчас лучше было об этом не думать.

Анжелика посмотрела на маленькие часики, которые носила на поясе, потрясла их, затем подвела миниатюрным ключиком; ей показалось, что часы остановились.

Времени до полудня оставалось значительно больше, чем она думала. В доме никого не было, по крайней мере, она так предположила, поскольку везде царила глубокая тишина, как будто лакеи и горничные куда-то неожиданно делись. Где они были? На рынке? На мессе?

Анжелика привыкла доверять своей интуиции, которую обострила жизнь, полная ловушек и опасностей. Она тотчас замечала почти невидимые другим знаки, чувствовала истинные причины скрываемых людских поступков, и поэтому поведение хозяйки дома в Салеме, миссис Энн-Мэри Кранмер, сразу заинтриговало ее.

Та всем своим недовольным видом показывала, что не понимает, почему каждый считает в порядке вещей, что именно она должна всякий раз принимать заезжих салемских гостей, как будто все решили, что те недостойны переступить порог истинно пуританского дома и что их смутная религия распространит там ужасные греховные миазмы.

Поскольку Анжелика заметила неоднозначное отношение дамы, которая принимала их, с одной стороны, достойно, а с другой – дулась, то попросила у Жоффрея объяснения, которое сочла верным.

В девичестве Векстер, дочь Сэмюэла, одного из самых набожных и непримиримых основателей города, она вышла замуж по любви за англиканца, имевшего определенный вес в обществе, обаятельного и более чем аристократичного сэра Томаса Кранмера. В принципе, ей тут же следовало навсегда покинуть Салем, начать жить практически в изгнании, забытой семьей и жителями Массачусетса, и от нее остались бы лишь воспоминания.

Но принять такое решение оказалось слишком тяжело.

Во-первых, этот самый англиканец занимал высокую должность в королевской администрации. Во-вторых, все знали, что он приходится дальним родственником Томасу Кранмеру, архиепископу Кентерберийскому, советнику Генриха VIII, который в смутные времена Реформации встал на защиту всем известного великого шотландского реформатора Джона Нокса, заложившего основы пресвитерианской церкви в Англии, откуда уже и пошел пуританизм. Кроме того, при Марии Тюдор Католичке, или Кровавой Мэри, Кранмера сожгли на костре.

Так что не следовало быть очень уж строгим в отношении праправнука; ему даже благоволили, и в конце концов уважаемый Сэмюэл Векстер наверняка не пожалел, что навсегда потерял свою единственную дочь, которая к тому же до того момента была само совершенство.

Таким образом, жители Салема приняли супругов и привыкли к сэру Томасу Кранмеру, к его кружевным воротникам и жемчужине в мочке уха.

Дочь Сэмюэла Векстера часто оставалась одна, поскольку ее муж постоянно ездил в Бостон, на Ямайку и в Лондон; поэтому она стала еще жестче выполнять свой религиозный долг, как будто хотела, чтобы ей простили глупость, из-за которой она оказалась на задворках добропорядочного общества, в котором так нуждалась. Тем горше оказалось наказание, а именно та легкость, с которой люди бросали ей, чуть ли не подозревая при этом происки сатаны:

«Ну, вы-то уж сможете их принять!»

Анжелика придвинула к себе кресло с вышитой спинкой и села недалеко от окна так, чтобы хоть чуточку насладиться морским ветерком. Салем, что означает по-древнееврейски «мир», был забавным милым городком, крыши домов украшали остроконечные коньки, а трубы домов именитых граждан и богатых торговцев были сложены из серого камня или красных кирпичей.

Законы тут были исключительно религиозными, а моральные догмы следовали букве Священного Писания.

Зато сирень здесь была самой красивой в мире. Ее белые и фиолетовые грозди до самой середины лета украшали темные, выкрашенные под орех стены домов. В садиках росли лечебные травы и овощи. Так повелось еще с тех времен, когда на судне «Мейфлауэр» в Америку прибыли первые иммигранты. Тут были и щирица с блестящими листьями, и блеклые тыквы с кабачками, которые разрастались и стелились чуть ли не по дорогам. Они были похожи на пушистых змеек, а на их побеги с большими желтыми цветами слетались пчелы.

Анжелика вновь почувствовала пропавшую было уверенность в себе и упрекала себя за глупость. Сейчас уже было бессмысленно задаваться подобными вопросами: «Отчего я захотела ребенка?» Разве знаем мы, как появляется в женской душе этот великий материнский инстинкт? Причин так много, но все они одинаковы в своем многообразии, и ни одна из них не верна, поскольку разуму они не подвластны.

Анжелика вспомнила, что начала задумываться о ребенке в Квебеке, когда малышка Эрмелина де Меркувиль тянулась к ней и бежала навстречу. Ведь нет ничего зазорного в том, чтобы вновь почувствовать радость материнства, тем более что прежде полностью насладиться ею Анжелика не могла.

Что такого в том, чтобы вновь свить гнездышко, разрушенное пережитыми невзгодами?

Действительно, время шло, жизнь постепенно налаживалась, и Анжелика чувствовала, что хочет ребенка. От него, ее возлюбленного, ее любовника, ее поддержки и муки, только от него, мужчины всей ее жизни, Жоффрея де Пейрака, с которым они были женаты вот уже почти двадцать лет.

Теперь Анжелика достигла своей цели и исполнения всех своих желаний. Она прошла через худшие испытания, выбирала дороги извилистые и тернистые, она была упорна и даже упряма, силу воли ее принимали за одержимость, но она добилась своего. К ней пришли любовь и счастье, спокойствие рядом с тем, кого она так долго искала, которого считала погибшим, с которым ее почти развели интриги и недоразумения, как будто ревнивый рок не позволял им быть вместе навсегда, потому что любовь их была слишком сильной. Да, теперь она хотела скрепить так дорого доставшуюся ей победу вечной печатью.

Она мечтала о ребенке от него так, как если бы он был ее новым удивительным возлюбленным, так, чтобы навсегда закрепить связавшие их узы.

Это было свидетельством того, что совместная жизнь им не приедалась.

И надо отдать ей должное – такая безумная мысль никогда бы не пришла ей в голову в первое время после их воссоединения. А прошло ведь уже почти три года.

Когда она погружалась в воспоминания о том времени, оно казалось ей очень давним и призрачным, она едва узнавала себя в прежней Анжелике. Как нетерпимы они были тогда, виня друг друга в ударах судьбы, забывая, что оба они пострадали и что именно поэтому они еще больше привязались друг к другу. Но чтобы понять это, потребовалось время, и сейчас она изумлялась тому, что им пришлось пережить.

Бывало, что они становились друг другу чужими, были готовы отречься друг от друга, почти друг друга ненавидели, и в то же время как близки они были, как их тянуло друг к другу! Сейчас это казалось Анжелике настоящим чудом! Взаимное притяжение, которому они все более поддавались с каждым новым взглядом, чаровало их, околдовывало, ради него они забывали обо всем. Если бы не оно, разве смогли бы они преодолеть столько препятствий, познать неизведанное, пережить разочарования и горечь, порожденные мириадами несчастий?

Чудесное таинство чувств помимо воли захватывало их, бросало в объятия друг к другу, и они погружались в забытье и блаженство и бездумно отдавались течению реки забвения.

Сам дьявол со всеми темными силами был бессилен перед потоком страстей, которые увлекали их в водоворот счастья и удивительных неведомых открытий.

Ибо первейший враг этого великого разрушителя – любовь.

Но лишь после жизни в Квебеке, этом французском городе на Крайнем Севере Америки, куда они прибыли, чтобы обсудить возможность примирения с королем Франции и своими соотечественниками, и где они всей семьей провели зиму странную, наполненную встречами и суетой, Анжелика почувствовала, что изменилась, и ее охватило внезапное желание снова родить от него ребенка, нового ребенка для новой жизни! Она стала вспоминать их дорогу обратно.

Они уходили из маленькой столицы Новой Франции, наконец освободившейся от сковывавших ее льдов. Корабли шли вниз по реке Святого Лаврентия, пересекали одноименный залив, а Анжелика, путешествовавшая на борту флагмана эскадры «Голдсборо», с мостика наблюдала с Онориной за дельфинами, которые играли в волнах, и переживала яркие моменты радости и уверенности в себе, безоблачные, спокойные.

Все проблемы были решены, все сражения – выиграны, а если и не все, то их сражения точно. Разве не поняли они за проведенную в Квебеке зиму, что их навсегда связали незримые узы, которые ничто не могло разорвать. Они узнали, что, несмотря на то что каждый из них был независим, жить, дышать и мыслить друг без друга они не могли. Жоффрей, конечно, был мужчиной загадочным, непредсказуемым, неприступным, да и она была такой же, хотя, как и большинство женщин, наивно полагала, что поведение и намерения ее всегда понятны. Но они бы и не любили друг друга так сильно, если бы были проще и вели себя соответственно тому, что принято в обществе.

У Анжелики было легко на душе, мысли ее стали светлыми, и она наконец начала мечтать об этом новом ребенке, которого желала подарить ему просто так, ради счастья! Нового ребенка для новой жизни.

Она чувствовала себя молодой и веселой, как никогда. Она освободилась от вечных забот и волнений, и вначале ей было даже не по себе, но теперь этот мужчина оказывал ей покровительство, он взял на себя решение слишком тяжелых или важных вопросов, выиграл противоборство с королем, которое обрекло их на изгнание. Она вдруг поняла, что до этого жизнь ее была чересчур серьезной. Ведь если забыть о нескольких счастливых месяцах, проведенных в Тулузе, кульминации их несчастной судьбы, какова была вся ее жизнь последние двадцать лет, когда она очутилась на самом дне, в нищете и одиночестве?

Бороться, рвать зубами, впиваться ногтями, защищаться, отстаивать свою правоту. Ради детей, ради корки хлеба, ради чести…

Разумеется, не все ее воспоминания были столь мрачными. В эти годы борьбы хватало и разнообразия, и развлечений, часто комичных, и ей удавалось посмеяться над нелепостью существования и порадоваться удаче, насладиться приятными моментами, выпадавшими в череде нескончаемой борьбы за выживание. Ну так что ж!

На этом корабле, их корабле, будто увозившем их в некое будущее, которое казалось ей наконец умиротворенным и счастливым, она поняла, что надо сложить оружие и все поменять. Стать другой женщиной. Той, которой до этого она не могла позволить себе быть.

Начать все сначала, как в двадцать лет. А что может быть более новым, чем ребенок?

И она решила: да будет так.

Но поскольку благодаря своим «секретам» знахарки она могла сама решать, когда зачать, какой таинственный момент выбрать, она все еще выжидала.

И она дождалась. Все же жизнь научила ее не спешить, гасить свои порывы. Речь уже не шла о военной стратегии, в которой она преуспела, когда восстала против короля, стратегии, которая требовала быстрого и безошибочного понимания ситуации и мгновенной реакции, нет, теперь нужно было закладывать фундамент мирной жизни, а в этом часто и государства не так компетентны и скрупулезны, как в войне.

Ей хотелось прочувствовать эту новую полосу жизни, это неожиданное счастье, удостовериться, что тут нет обмана, привыкнуть к передышке и повседневной жизни рядом с ним, ее вечной любовью, ее властителем и другом. Ей требовалось еще больше, ей нужно было прочувствовать свою уверенность в их любовном согласии, которое горело в ней подобно пламени жгучему, но нежному и ясному, пламени, которое уже ничто не могло отныне погасить.

Она дождалась прибытия в Вапассу.

И поскольку Жоффрей де Пейрак всегда был любовником удивительно безрассудным, чувственным и щедрым, именно он заговорил о новом ребенке, потому что знал, что Анжелика мечтала о нем и что это скрепит их любовь.

Неужели и он инстинктивно понял, что их такая беспокойная судьба клонилась не к закату, а к восходу?

Пока Вапассу еще лежал под снегом, а на огромных пространствах Америки суровая зима загоняла людей в деревянные форты и казалось, что на всей земле не осталось никого, они зачали дитя своей любви.

Когда Анжелика поняла, что беременна, то состояние экстаза и потрясения не покидало ее, хотя она и осознавала, что мудреные смеси целебных снадобий, которые она умела прекрасно дозировать благодаря «секретам», полученным в детстве от колдуньи Мелюзины, должны были привести к желаемому результату. Но все же это было невероятно!

В апреле ребенок зашевелился, и она опять почувствовала немыслимый, удивительный восторг.

Так, значит, получить от небес ребенка, то, о чем мечталось, так просто! Ребенка для счастья…

Она пребывала в таком естественном состоянии радости и блаженства, что если бы не толчки, которыми «он» напоминал о себе, Анжелика и не подумала бы, что беременна. Все недомогания, которые обычно сопровождают начало беременности, ее миновали. Она долго оставалась стройной. Поскольку она не испытывала никакой усталости и даже, казалось, чувствовала себя более здоровой и сильной, чем обычно, ей не пришлось ничего менять ни в своем довольно активном образе жизни, ни в планах на путешествие, которое она хотела совершить весной к побережью, чтобы возобновить связи не только с жителями Голдсборо, но и с остальным миром. Почту из Европы доставляли туда морским путем, и в зависимости от поступавших из Французского залива новостей Жоффрей де Пейрак периодически планировал какую-нибудь поездку. Летом морские сообщения были очень интенсивными.

В этом году графу пришлось отправиться в Нью-Йорк, и, таким образом, он мог посетить по пути самые крупные поселения Новой Англии, раскинувшиеся по всему побережью от Нью-Йорка до Портленда, заехать в Бостон, Салем и Портсмут, где у графа были друзья и деловые интересы. Анжелика захотела поехать с ним. Она давно решила, что отныне не нарушит тайного, данного себе обещания никуда больше не отпускать Жоффрея одного, и убедила мужа, что ей совершенно необходимо увидеться с другом, знахарем Джорджем Шаплеем, англичанином, жившим около Каско, чтобы посоветоваться с ним о разных вещах и запастись снадобьями, в том числе закончившимся у нее корнем мандрагоры, нужным для изготовления «обезболивающей губки». В любом случае, заключила она, ей хотелось повидаться с Шаплеем до родов, поскольку у него в зимнем домике на косе Макуа есть книги по медицине, самые умные в мире, и ей надо их посмотреть.

Пока «Радуга», прекрасный корабль водоизмещением свыше тридцати тонн, недавно вышедший из доков Салема, мчался к югу, прямо к устью Гудзона, Шаплею отправили сообщение и назначили на начало сентября встречу в Салеме. Рождения ребенка ожидали в конце октября, поэтому «Радуга» и весь небольшой флот Пейрака могли спокойно добраться до Голдсборо, где планировались роды.

Затем, в зависимости от погоды и возможных ранних заморозков, новорожденный – маленький граф или маленькая графиня – должен был отправиться в свое первое путешествие по этому миру: к истокам Кеннебека, в их далекое поместье Вапассу, чтобы провести там свою первую зиму; по крайней мере, Анжелика на это рассчитывала. Несмотря на то что всякий раз, встречаясь со своими друзьями из Голдсборо, она испытывала ни с чем не сравнимое удовольствие, Анжелика все же предпочитала уединенно жить в глубине материка, а не на побережье.

И сегодня, как никогда, ей не хватало свежего и живительного воздуха Мэна.

Влажная жара побережья, которая делалась удушающей, стоило лишь отдалиться от моря, давила на нее. Порой она едва переводила дух. Внезапно она почувствовала липкий страх. Только что ей было так хорошо, она парила в облаках, настоящее и будущее казались ей удивительно светлыми, и вот страхи опять подобрались к ней, омрачили ее радость, как будто кораблик ее счастья опрокинула высокая волна, неожиданно поднявшаяся со дна моря. Страх перерос в панику.

Анжелика почувствовала себя слабой, ее охватило беспокойство, знакомое всем матерям, чья плоть связана с иной, хрупкой плотью. Она несла ответственность за этого ребенка, ответственность за те несчастья, которые могли обрушиться на него, которые, может быть, уже его поджидали, а она ничего не могла с ними поделать. Ибо ее дитя счастья было под угрозой.

Может быть, ее боль была лишь предвестницей неведомой опасности, которая подстерегала его, такого беспомощного, в материнском лоне? Рожать было не время. Еще бы месяц…

Но у Анжелики была еще одна веская причина страшиться преждевременного появления на свет этого такого желанного ребенка, о котором она так мечтала и которого уже любила, потому что вот уже несколько дней она была почти уверена в том, что детей было двое.