Читать книгу Дорога надежды - Анн Голон - Страница 8

Как только Анжелика несколько окрепла, обе ухаживавшие за ней женщины изо всех сил старались сделать все, чтобы та была спокойна, особенно после того, как появился ее муж, отец новорожденных, французский пират из Голдсборо, которого они очень уважали. Благодаря им поток визитеров иссяк, и Анжелика с Жоффреем де Пейраком могли насладиться мгновениями семейной близости, которых лишены даже только что ставшие матерями королевы.

Это были незабываемые минуты, когда Анжелика, сидя в своей большой постели, приникнув к нему, и он, поддерживая ее сильной рукой, впервые смогли счастливо наблюдать за своими малышами, которых принесли им на большой кружевной подушке эти женщины; тогда Анжелика еще не знала, что их зовут Рут и Номи. Они положили подушку на колени Анжелике, убедившись, что это ее не слишком утомляет, – ведь дети были такими легкими! – и сразу удалились, оставшись сторожить у дверей, поскольку их репутация колдуний куда больше отпугивала любопытных и уставших от ожидания нетерпеливых посетителей, чем стоявшие внизу на лестнице испанские часовые.

– Итак, вы решили остаться с нами, наши маленькие граф и графиня? – с нежностью спросил Жоффрей. – Каковы же ваши намерения?

Дети, лежа на кружевной подушке, смотрели на них голубоватыми глазенками, в которых чудилась бездонная глубина.

– Они удивительны! – сказал он.

В его голосе слышались гордость и радость. Анжелика, очарованная и все еще боящаяся поверить, убеждалась в реальности их существования. То было мгновение знакомства. Четыре существа встретились на пороге совместной жизни, обещавшей быть долгой, нежной и безоблачной, хотя ее чуть было и не унес вихрь треволнений.

Жоффрей сжал ее плечо.

– Как я испугался, любовь моя, – произнес он глухим голосом. – Как вы меня напугали!

Никогда ранее она не слышала от него слова «страх», никогда не подозревала, что он может быть так взволнован – даже перед лицом кораблекрушения и величайших опасностей.

Она подняла на него глаза. И увидела перед собой горячо любимое лицо, искаженное той же мукой, что в ее кошмаре, где вспыхивали молнии и гремели раскаты грома, – сне столь реальном, что она испытала желание прижаться губами к его мужественной, мокрой от дождя щеке. Стремительным шагом шел он сквозь бурю… И еще был Шаплей, призрак.

– Что случилось с Шаплеем? – спросила она.

– Представьте себе, он был недалеко, в двух милях отсюда. Его взяли в плен в тот момент, когда он подъезжал к Салему. Люди, которых я послал за ним, отбили его в схватке, но дело могло принять дурной оборот, поскольку они были слишком малочисленны. Я выехал им навстречу.

– А! Так вот почему его окружали вооруженные люди с факелами… И вы стремительно шли под проливным дождем.

Жоффрей де Пейрак улыбнулся и искоса с интересом взглянул на нее, но никак не прокомментировал эту странную реплику.

– Да, – подтвердил он, – я появился как раз вовремя. Опять была решающая погоня, в которой мы могли погибнуть. Я оставил вас, когда вы были при смерти, но молодые женщины ухаживали за вами.

Неужели она действительно была призраком, когда увидела его в ночи и коснулась, желая поцеловать?

Оба младенца уже закрыли глаза и были теперь всего лишь двумя крохотными милыми существами, излучавшими покой и счастье оттого, что живы.

Она наклонила голову, повернулась и коснулась губами руки Жоффрея. Тепло этой поддерживавшей ее смуглой руки, нервных пальцев, сжимавших ее с такой трогательной заботой, усиливало чувство нежности, которое она испытывала, когда забывала обо всем, прижавшись к его плечу.

И не ее немощность была тому виной. Отныне она могла позволить себе слабость, раз он рядом. Присев на кровать, он обволакивал ее своей силой, которая никогда еще не была такой незыблемой, и стойкостью, закаленной в испытаниях и тяготах жизни, проходившей в борьбе. Теперь ее силой был он, и ей не надо было больше бороться.

Это было чудесное мгновение. Мгновение, возрождавшее забытое, но не пропавшее чувство, как в ту пору, когда рядом друг с другом они любовались своим первенцем в маленьком замке Беарн у подножия Пиренеев в далекой Франции.

Она тогда и представить не могла то, что уготовлено им обоим, неведомые дороги, предначертанные судьбой. Судьбой, о которой с трепетом и восхищением поведал ей Верховный евнух Осман Ферраджи:

«Судьбам вашим суждено вновь соединиться… Звезды рассказали мне самую странную историю любви между этим мужчиной и тобой… Он не такой, как другие… человек будущего».

И иной голос произнес:

«Нет, не сейчас, он должен оставаться в мире живых…»

«Мы ничего не знаем, – подумала она. – Мы считаем себя хозяевами своей жизни. Нам кажется, что это мы управляем своей судьбой. Но у каждого удара набата судьбы свое значение на небесах».

– Теперь я знаю, что чуть не умерла, – сказала она ему, когда он пришел в следующий раз. – Ведь у меня перед глазами прошла вся моя жизнь, а говорят, что такое случается в минуту смерти. Мне чудилось, что я в Алжире. Но самое ужасное было то, что, будучи пленницей Мулая Исмаила, я вдруг поняла, что еще не нашла вас. И испытала горькое разочарование.

Он ласково провел пальцем по ее лицу. В уголках его глаз читалась ирония.

– Теперь я понимаю, почему в бреду вы заговорили по-арабски. И вы постоянно призывали Колена Патюреля – «короля рабов».

– Но нужно было, чтобы он помог мне бежать из гарема, мне надо было найти вас!

– Вы так настойчиво призывали Колена, что я попросил его незамедлительно прибыть в Салем.

– Из Голдсборо? Как же ему удалось приехать так быстро? – сказала она, и снова ее охватило волнение при мысли, что она теряет ощущение времени.

Он рассмеялся и признался, что подшучивает над ней.

На самом деле о его приезде было договорено заранее: Колену предстояло в одно время с ними прибыть в Салем для встречи коммерсантов из Голдсборо, Мерсело и Маниго, и их партнерами из Новой Англии. На борту его корабля находились Адемар и его жена Йоланда со своим пятимесячным малышом.

У Анжелики было слишком пусто в голове, и она не стала искать другое объяснение этому счастливому стечению обстоятельств.

Да, она и вправду чуть было не умерла. И скорее два раза и даже три, без всякого преувеличения. С этим были согласны все. Разногласия вызывало лишь определение наиболее драматического момента, когда и в самом деле все решили, что «это конец».

Для одних он наступил тогда, когда с душераздирающим криком, которому вторили вопли маленькой Онорины в соседней комнате, она откинулась назад, застывшая и мертвенно-бледная. Для других это случилось в разгар грозы в кромешной тьме ночи, когда из-за сжигающей ее лихорадки дыхание стало столь частым, что пульс превратился в ниточку, а сердце готово было остановиться, устав биться в таком невозможном ритме. Но самым опасным кризисом, во время которого она едва «не ускользнула от них», был первый, когда на ее восковом лице увидели райскую улыбку. Тут решили, что она уснула. Все внимание тогда было обращено на «чудом исцеленного» малыша. Вдруг ее муж и «колдуньи» бросились к ней, и потекли страшные минуты, когда в полной тишине принимались непостижимые решения, сходились несметные силы.

Свидетели этого вздохнули лишь после того, как с ее лица исчезла неземная улыбка, делавшая ее такой красивой… для вечности.

Лихорадка вновь накрыла ее восковое лицо раскаленной волной, но это было все-таки лучше, чем та улыбка.

Весь следующий день прошел без улучшений. Однако к вечеру, когда за окном разразилась гроза, последовали два других кризиса, и решили, что ее не спасти.

Северина рассказала, что в тот вечер Онорина, которую не подпускали к матери и за которой она присматривала, вдруг бросилась ничком на пол, воя как одержимая и кусая до крови руки. Она так бы и не пришла в себя, если бы одна из женщин с длинными волосами не поспешила ее успокоить.

Северина, охваченная волнением, интересовалась новостями. Знахарка говорила ей, что детей спасли, однако мать, как бы жертвуя собою ради них, едва не испустила дух. И что лишь совместными усилиями, а также благодаря любви супруга им удалось возвратить ее к жизни, а вернее, кое-как поддержать эту жизнь. Так что ничего конкретного сказать еще было нельзя, ибо мадам по-прежнему находилась во власти болотной лихорадки, причину которой римляне объясняли гнилостными испарениями, поднимавшимися с болот, и от которой, как прекрасно известно, не существовало никакого лекарства. Все зависело от сопротивляемости организма больной.

Молодая женщина, к которой Северина сразу же прониклась симпатией, несмотря на ее странный вид, заверила, что они с сестрой сделают все возможное, чтобы помочь больной в ее борьбе, но было видно, как эта борьба их вымотала. Хватит ли у них сил, чтобы удержать умирающую в мире живых?

Северина, растерянная и всеми забытая, осталась одна, укачивая на руках Онорину.

– Я молилась, мадам, и ловила каждый звук в доме, но трудно было что-то расслышать и понять из-за раскатов грома.

Наконец, подобно тритону, выползающему из подводной пещеры, из ночного дождя на пороге возник старый знахарь Шаплей. Его подвели к изголовью госпожи де Пейрак, и он дал ей лекарство, единственное способное усмирить неизлечимую болотную лихорадку, обладающую слишком древней и зловещей историей, – отвар из коры и корешков.

Анжелика слушала и восстанавливала в памяти моменты бреда.

– Они готовы были вскрыть мне череп, чтобы заполучить мой секрет! – ухмылялся Джордж Шаплей. – Да пусть они все подохнут от своей лихорадки… Для них у меня не найдется лекарства.

Ибо на сей раз нечестивец американских лесов едва избежал виселицы. Притеснениям подверглась его небольшая семья: Мактара, индианка из племени пекотов, с которой он жил вот уже сорок лет, индеец-следопыт, который был его сыном, и жена последнего, из племени вампаноагов.

Но больше всего его выводило из себя то, что он опоздал к госпоже де Пейрак.

А ведь он отправился в путь вовремя, покинув свою хижину на косе Макуа, в окрестностях Шипскота, со своей женой индианкой, сыном и снохой, несшей за спиной на дощечке тщательно запеленатую, затянутую разноцветными, вышитыми бисером ремнями маленькую квартеронку – англичанку нескольких месяцев от роду.

Однако, несмотря на все хитрости и обходные маневры, его узнали и задержали около Наумкеага, где располагались первые сушильни трески, принадлежащие Компании Массачусетского залива. В этих местах его невзлюбили не столько потому, что он жил в лесах с индианкой, дважды подписав договор с дьяволом. Для распрей с Массачусетсом имелась более веская причина. Время от времени наследники его бывшего хозяина, салемского аптекаря, заявлялись с требованиями, где учитывались колебания фунта стерлингов, заплатить за путешествие через океан, которое он совершил восемнадцатилетним юным аптекарем, но так никогда и не оплатил.

– Я свои секреты передам только вам, миледи. Вам и этим молодым друидессам.

Так называл он своих товарок по колдовству Рут и Номи, которые вместе с ним не жалели сил, чтобы задержать на земле на радость живущим Анжелику де Пейрак и ее прелестную двойню – Раймона-Роже и Глорианду.

– Но почему именно эти имена? – спросила она наконец.

Насколько она помнила, имя их будущего ребенка они еще не обсуждали. Ведь его рождение казалось им тогда таким далеким. Анжелика подозревала, что Жоффрей хотел девочку, и предложила имя Элеонора, но о мальчике они не говорили.

Муж поделился с ней некоторыми соображениями о выборе имен детям, как только те родились.

Глорией звали повитуху, ирландку-католичку, которая помогла Анжелике, чем смогла, бедняжка, и которая, полагая, что оба ребенка обречены на скорую смерть, решила тут же окрестить их. Зная, что родители, как и она, паписты, она нарекла девочку Глорией и заставила господина де Пейрака поторопиться с выбором любого имени для мальчика.

– И вот, видя золотистое сияние над головой бедного малютки, я вспомнил о Раймунде-Роже Кастильонском, грозе северных французских варваров в эпоху разгрома альбигойцев. Легендарный воин, прозванный Рыжим графом, храбрый герой моего края, показался мне достойным того, чтобы попросить его о покровительстве этому хрупкому созданию, и я произнес имя Раймона-Роже.

Что касается Глорианды, то оно также представляет собою окситанский вариант имени Глория. Со временем, когда вы станете менее впечатлительной, я расскажу вам связанную с ним историю.

Глория Хиллери, ирландская повитуха, которую выдали замуж в Нью-Йорке, практиковала в основном у голландцев и переняла у них обычаи, освящавшие рождение ребенка. Они весьма многочисленны и трогательны у этого народа, который любит детей, балует их, отчего они становятся совершенно несносными. Конечно, ритуальный напиток, который мешали длинной, украшенной лентами палочкой корицы, они не пили, но она все же послала своих дочерей с известием о рождении двойни к соседям и родственникам, а поскольку таковых не оказалось, славные ирландки-голландки побежали в порт, чтобы сообщить об этом экипажам французских кораблей.

Затем мать посадила их за вышивание объявлений, представлявших собой дощечки, обтянутые красным шелком и окаймленные кружевом, которые нужно было повесить на дверь дома. Центр дощечки, предназначенной для девочки, покрывал прямоугольник белого атласа. Затем, видя, что смерти не миновать, проворные ручки поспешили обтянуть черным шелком дощечки, которым предстояло заменить собою прежние, а поскольку разразилась гроза, они сделали еще одну, покрытую тканью попроще, чтобы сохранить дощечки шелковые и атласные.

Теперь, когда опасность отступила и вновь воссияло солнце, дочери повитухи шили роскошные платьица, предназначенные для пышного крещения или для иной церемонии, на которой все впервые увидят близнецов.

Так Анжелика узнала, кто были эти юные вышивальщицы, проводившие целые дни над тканями и шившие у окна до тех пор, пока Рут и Номи не выгоняли их, как кур, выставляя на лестницу.

Спальня не переставала быть ареной множества напряженных моментов, проживаемых теми, кто приходил туда. Минуты воодушевления, волнений, восторженности, священного ужаса, спокойной, искренней близости можно было испытать, казалось, лишь там, и это влекло к дому миссис Кранмер половину города, а также бесчисленное количество посланников от экипажей стоявших в порту кораблей. Например, пришлось принять матросов с «Радуги», «Мон-Дезер» и «Ларошельца», которые охраняли графа де Пейрака, когда тот отправился к дому квакерш за помощью своему умирающему сыну; все эти гордые и неотесанные матросы, взволнованные необычными перипетиями, желали лично увидеть и насладиться созерцанием «воскресшего» этой ночью Раймона-Роже де Пейрака де Морана д’Ирристрю. Были и такие, которых удерживала здесь необходимость, прежде всего обе незаменимые кормилицы – сноха Шаплея для Глорианды и акадка Йоланда для Раймона-Роже, одна в сопровождении своего мужа-индейца, другая – крепышки Мелании, затем домашняя прислуга, нанятая для бесчисленных дел, Агарь, плетущая венки и разбрасывающая по полу лепестки, маленькая Онорина, которую невозможно было оставить в стороне, ее ангел-хранитель Северина и, конечно же, сама миссис Кранмер… К этим посещениям прибавлялись хождения туда-сюда близких знакомых, которые также претендовали на безусловное право присутствия: кто по старой дружбе, кто по важности должности, давно уже занимаемой на службе у госпожи де Пейрак, исполнившись решимости быть рядом, несмотря ни на что. Был там и Куасси-Ба, который задевал эгреткой своего праздничного тюрбана балки на потолке. Он возник у изножья кровати с кофейными принадлежностями и маленькими фаянсовыми чашечками на деревянных подставках с филигранным серебряным рисунком. Ему помогали Тимоти и еще один негритенок с пугливым взглядом, который был разукрашен по самый лоб синими татуировками; его купили на рынке в Род-Айленде. Еще в углу можно было увидеть Эли Кемптона, занятого продажей мускатных орехов повитухе-ирландке и заверявшего ее, что это вовсе не крашеные деревянные шарики вроде тех, что порой позволяют себе продавать под видом муската его товарищи – разносчики из Коннектикута. Были здесь и Адемар, который, пройдя через весь город в форме французского солдата, гордо приносил из таверны «Синий якорь» блюдо с требухой по-кански собственного изготовления, и Шаплей со своей неизменной остроконечной, болтающейся за спиной шляпой, книгами под мышкой… и многие другие.

Северина, очень энергичная, тормошила слишком медлительных служанок в голубых юбках, вносила подушки, обернутые чистым полотном, простыни с кружевной отделкой, чтобы Анжелика могла, подобно королеве, принимать своих подданных. Будучи истинной уроженкой Ла-Рошели и гугеноткой, Северина любила хорошее постельное белье и беззастенчиво набирала охапки в шкафах миссис Кранмер. Та не протестовала, и Анжелика, не желая лишний раз сыпать соль на раны своей гостеприимной хозяйки, постоянно заговаривала с ней и рассыпалась в бесчисленных благодарностях.

Анжелика видела, как миссис Кранмер всхлипывала, прикрываясь носовым платком, когда ей сообщили о ее смерти, и это воспоминание делало ее снисходительной к бедняжке.

Все любили ее, она была счастлива видеть их, но все же была признательна своим двум «ангелам» за то, что те давали ей и ее мужу минуты покоя, хотя и старалась, особенно в первые дни, никого не обделить вниманием.

Анжелика не уставала смотреть на крохотные личики, такие очаровательные, что ими нельзя было не восхищаться.

«Кто вы, маленькие граф и графиня?»

Им суждено было изменить ее жизнь. Достаточно было взглянуть на их высокомерные мордашки, и становилось ясно, что о них заговорят не только современники, но и историки, а о ней, Анжелике, будут упоминать лишь как о матери удивительных близнецов де Пейрак.

Но не выдает ли она желаемое за действительное? А может, высокомерный вид малышей – это всего лишь результат усилий, которые они прилагают, чтобы прямо держать свои слабые головки?

«Драгоценные мои!» – смеялась она.

Малыш с круглой головкой, чуть покрытой бледным пушком, был ей ближе, так как она прижимала его к себе умирающего и думала, что не переживет мук расставания.

Она стремительно повернулась к сидящему рядом Жоффрею.

– Как ужасно быть матерью, – прошептала она. Взгляд ее больших светлых глаз затуманился. – Простите меня, милый мой сеньор: мне кажется, что в эти страшные часы, когда он умирал на моих руках, я о вас позабыла.

– А я вот думаю, не ужаснее ли быть отцом? – шутливо заметил он, желая сгладить воспоминание от пережитого. – Ибо в те часы забытье было даровано вам, но не мне. Есть страдания, которые парализуют и память, и мысль. Вы оказались их жертвой. Я же чувствовал свою бесполезность, свое бессилие перед лицом вашей слабости. Разумеется, и для меня мир вокруг опустел и потерял краски, стал безрадостнее и опаснее, чем во время самого свирепого урагана или беспощадной битвы, которые мне довелось пережить. Но я не мог забыть, что в нем оставались вы, и лишь это имело значение. Надо было спасать вас и обоих малюток, спасать Онорину, которая никогда бы не пережила вас. Такой исход я не имел права не только допустить, но даже предположить. Я был в ответе за ваше спасение, я… ничего не мог сделать.

«Он пришел за нами», – говорили Рут и Номи.

«Кто?»

«Черный Человек! Французский пират из Голдсборо».

Они прыснули от смеха.

«Это всего лишь шутка!.. Никакой он не пират и не Черный Человек! Мы любим его».

Теперь она знала их историю и могла представить себе Жоффрея де Пейрака, который спешил к проклятой хижине на опушке леса в сопровождении небольшого отряда под шелестящим сводом деревьев в сумраке гигантских салемских вязов и остановился перед выложенным из камней кругом.

Он встал на колени, он, отказывавшийся преклонить их перед самим королем, и прокричал, протягивая руки к дому колдуний:

– Придите! Придите! Заклинаю вас, мои возлюбленные сестры! Спасите моего умирающего сына!

Анжелика улыбалась, глядя на Раймона-Роже. Это крошечное существо, только-только родившееся, у которого тогда еще не было имени, уже было для него его умирающим сыном!

– Вы знали об их существовании? Вы слышали об их силах? Вы были с ними знакомы?

– Ну! Мне кое-что известно обо всех американских тайнах, – сказал он со смехом. – Это входит в мои обязанности! Если я хочу сохранить и спасти своих близких на этой дикой земле, я просто должен знать тайны Америки… Ее настоящие тайны.

То, о чем они говорили, нельзя было назвать признаниями. Но слова сближали их, и совместно пережитая трагедия побуждала их обнажить друг перед другом те мысли, которые раньше они друг другу не открывали.

Их увлекало внезапное воодушевление, прояснявшее ум и раскрепощавшее душу, подобно хмельному напитку, который на короткое время преображал в их глазах окружающий мир.

Анжелика, безусловно, переживала.

Она хотела узнать, о чем именно говорила в бреду, но еще больше боялась понять смысл пережитого.

«Если перед кем-нибудь проносится вся его жизнь, – думала она, – то это происходит для того, чтобы можно было либо избавиться от нее, стереть из памяти, либо понять, что она была не настолько важна, как казалось. Подобно закрывающему яркий свет куску бумаги».

Ибо то, что она вновь пережила: Алжир, охваченный пламенем замок, повитуха у ее изголовья, обращающаяся к ней со словами «Поверьте мне, дамочка», – все это не имело никакого значения и мучило ее лишь по причине отсутствия Жоффрея и вновь возникшего страха, что она потеряла его навсегда. Остальное давно уже изгладилось из памяти, поскольку вычеркнуто, забыто то, что уже не причиняет нам страданий.

Не привиделось ли ей все это, чтобы она поняла, что нельзя дважды войти в одну реку?

– Мне знакомы такого рода «путешествия», – сказал он. – Мне тоже доводилось совершать их во время пыток, когда боль, причиняемая палачом, становилась невыносимой, или когда я был под воздействием учения какого-нибудь восточного мистика, что куда интереснее.

О своей прогулке в образе призрака она предпочитала не говорить вовсе, даже с ним. Между тем она часто вспоминала о ней, поскольку этот опыт не был лишен определенного интереса. Ей случалось, например, глядя в угол между потолком и стенами, с удивлением обнаружить там лишь балки перекрытия, а не галерею с балюстрадой, откуда с высоты она обозревала всю комнату, мебель, обезумевших людей, младенцев в люльке и женщину в кровати. В конце концов она стала догадываться, что этой неподвижно лежащей женщиной была она сама.

Среди многочисленных служанок в доме была одна на редкость надоедливая пухленькая девица, чересчур дерзкая и неприятная. Явно для того, чтобы понравиться хозяйке, миссис Кранмер, она постоянно поносила папистов, приезжих, с демонстративным отвращением входила в спальню, оскверненную присутствием такого количества порочных существ, греховность помыслов которых казалась еще более невыносимой, чем греховность их тел, все ведь прекрасно знали, что они там делают с наступлением ночи. Боже упаси, да никогда она, несмотря на такое вынужденное соседство, не последует их примеру!

– А у вас такие белые, округлые и изящные бедра, – сказала ей Анжелика. Вместе с силами к ней возвращалась и ее обычная язвительность.

К счастью для бедняжки, в комнате находились лишь две квакерши и Северина. Поэтому Анжелика продолжала:

– И дождливыми ночами вы отнюдь не лишаете себя удовольствия услаждать ими Гарри Бойда.

Девица сильно побледнела и, едва не потеряв сознание, закативши глаза, выронила из рук чашку и залепетала:

– Кто? Кто вам сказал?

– Никто! Я вас видела!

Беззвучно открывая рот, как вытащенная из воды рыба, совершенно потерянная девица с трудом произнесла:

– Не может быть! Вы не могли нас видеть…

– Почему ж не могла, раз я проходила мимо.

– Да потому, что так получилось всего лишь раз! И как раз тогда, когда вы, миледи, умирали в своей постели.

Она начала истерично всхлипывать, рассказывая, что эта стыдоба случилась потому лишь, что все были очень взволнованы, потрясены, кричали повсюду, что графиня-француженка померла. Вольнонаемный Гарри Бойд был приказчиком соседа-торговца и следил за безопасностью дома миссис Кранмер. Так вот, он бегал за ней и кучей способов намекал, чего хочет, совершенно забил ей голову. И смекнул, какую выгоду может извлечь из всей этой суматохи. Он воспользовался тем, что все вокруг потеряли бдительность и на время перестали печься о чистоте нравов, перепрыгнул через забор, подошел к ней под дождем, а она как раз зачем-то шла по двору, и затащил на сеновал.

И вот там они…

– Успокойте ее, – взмолилась Анжелика, – она меня утомляет.

Но та заголосила во весь голос. Она знала, что ее ожидает: позорный столб, плети, тюрьма, посрамление, а срок службы удвоят.

Северина, видя, какую она скроила физиономию, смеялась до упаду, как умеют смеяться только француженки, даже гугенотки. Разбитая чашка послужила объяснением шума, когда пришли справиться о его причине. На этом дело и закончилось. Анжелика не стремилась к тому, чтобы о ней говорили, будто она летает верхом на метле.

А почему, собственно, на метле? На каком-таком основании ведьмам вручают метлу для полетов? Шутки в сторону! Ничего смешного в этих словах не было. Хотя англичане и чувствовали, что сильно зависят от дьявольских козней, и в раю у них не было святых, которые бы их защитили, Анжелика не могла забыть, что и «на правах» француженки оказалась когда-то жертвой почти такого же фанатизма. От них, от Жоффрея и от нее, потребовалась исключительная находчивость, помощь влиятельных и умных друзей, чтобы ослабить и свести на нет обвинения могущественного иезуита д’Оржеваля, который выступил против начинаний графа де Пейрака в штате Мэн и обвинил ее в колдовстве. А ведь он их и в глаза не видел.

В конце концов она почти поверила в то, что его никогда и не было. И когда в Квебеке они узнали, что отца д’Оржеваля отправили к ирокезам, она поняла, что одержана первая победа. Но окончательная ли это победа? Недавно на совете у нее впервые закралась мысль, что тот питал к ней глухую ненависть, края которой не было. И часто, как вороновым крылом, задевал ее страх, что Амбруазина, та самая дьявольская помощница иезуита, не сказала еще своего последнего слова, хотя Анжелика и знала, что она умерла.

– Отбросьте заботы, душа моя, – говорил Жоффрей, видя ее задумчивость, – наше судно с честью вышло из шторма. Ветер оказался попутным.

Она хотела знать, не появились ли новые беженцы из Верхнего Коннектикута, но он отвлек ее от этих вопросов, решить которые сейчас было не в его власти.

Жители Салема укрепляли свои частоколы, а окрестные фермеры вереницей отправились на воскресную проповедь, как некогда ходили на службу мужчины, – вооруженные мушкетами, охраняя женщин и детей.

Нужно было обеспечить безопасность тех, кто жил около границ, поэтому собиралось ополчение. Хотя штат Мэн все еще и оставался под защитой мирного договора, который Жоффрей де Пейрак подписал с бароном Сен-Кастином…

Скоро Анжелика будет на ногах. Она спустится в сад, куда Рут и Номи во время большого наплыва посетителей выносили колыбельку.

И с этого момента она будет все быстрее набираться сил, и они смогут взять курс на Голдсборо.