Читать книгу Возвращение. Книга-дорога для тех, кто любит путешествовать, но всегда возвращается к себе - Aнна Санина - Страница 9

Невероятное место. Белоснежные горы, пух тумана, стелящийся по хрупкому пласту льда на поверхности озера и ослепительное, самое что ни на есть солнечное солнце. Озеро длинное и глубокое. Лед на нем здесь прозрачный, а там – белый. Птица парит в клубах тумана, поднимаясь все выше к светлому и хрупкому как крылья стрекозы небу. Пары прогуливаются у самой воды и хрустят безупречно искрящимся снегом под стволами мускулистых платанов.

Еще минута и в окне поезда опять только горы – серые, посыпанные снегом, упрямые, пропускающие солнце лишь изредка. А перед глазами все еще стоит увиденная сказка, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не схватить рюкзак и не выбежать на этой станции под загадочным названием Цель-ам-Зе, но вспоминаю, что меня ждут, и обещаю себе обязательно вернуться сюда еще. Спустя три часа я в Инсбруке.

– Халло шёне, вилькомен ин Иншбрук!4 – проговорил большими потрескавшимися губами парень, которого я до этого видела только на фото.

Я попыталась удержаться от смеха и совладать с разочарованием, которое явно медленно проступало на моем лице.

Эдди слабо напоминал парнишку с крохотной картинки-фотографии, спрятанной в паутине чатов. Полгода назад мои пальцы случайно собрали комбинацию латинских букв в ответ на его ровные немецкие ряды комплиментов и мы начали переписываться.

Он оказался младше меня года на два, но выглядел старше. Я представляла себе действительно мальчишку. На большом вокзале в миниатюрном Инсбруке меня встретил длиннорукий дикобраз в тирольском кожаном костюме. Над верхней губой его топорщились черные волосики, которые, похоже, лелеялись хозяином как первые, девственные, не тронутые бритвой усы.

– Пойдем, там машина.

Передо мной распахнулась дверца Мерседеса. Села, поежившись, как всякий раз, когда оказывалась в незнакомом пространстве. Эдди влез за руль, тяжело вздохнул и посмотрел исподлобья, нависающим как здешние горы, камнем взгляда. У него были темные, неопределенной формы глаза.

– Руссише музик. – Сказал Эдди внезапно, продолжая питать свои глаза моим лицом.

Я кивнула.

Заиграли «Тату». Мне вспомнился теплый водяной день, перешедший в ливневый вечер. Мы со школьной подружкой бежим вприпрыжку по аллее под теплым дождем, взявшись за руки. Бежим, смеемся, обнимаемся. По правую руку – дома, по левую – сосновый лес. В потоке встречного прозрачного, отдохнувшего от машин воздуха смешиваются запахи – терпковатый сосново-смолянистый, ядрено-травяной, затерявшийся в последнем-распоследнем теплом и дождливом дне, табачно-шоколадный, горьковатый… Какая глупость зонтики и прически, ведь мы знаем, что в один чудный день, возьмем и побреемся налысо. И не важно, будет опять идти дождь или валить снег. Нас не догонят.

Мы с Эдди въезжаем в небольшой городок, над домишками которого возвышаются горы. Смех дымится по окраинам, и от одного горящего окна к другому перелетают по скрипящему воздуху люди. Представляю, как легко им летать: после целого дня катания на лыжах ноги у них наверняка отваливаются, поэтому им не остается ничего другого как плавно переноситься из гостиниц в бары, а из баров на дискотеки.

– Сейчас мы пойдем в отель, поедим там, – говорит Эдди. Улыбка ему не к лицу, она еще больше искривляет его огромную челюсть, и от этого черные волосинки усиков упираются жесткой шерстью в нос и щекочут в ноздрях… и как он не чихает?

Заходим в трехэтажный отель. На встречу является, прихрамывая, шефиня. Круглая черноволосая женщина, ей, кажется, стоит неимоверных усилий удерживать на одной здоровой и на другой хромой ноге, такую объемистую конструкцию. Одета она в черное нарядное, с белыми комьями по бокам платье. Она приветливо улыбается, и я отвечаю на это ее движение губ.

Эдди представляет меня, она протягивает руку и с той же улыбкой спрашивает:

– Откуда ты?

– Из Украины.

– А, из Украины. Эдди, где это Украина?

– Это почти там, где Россия, фрау Шульц.

– Ах, Россия… Ужин сейчас принесут. Проходите.

Я сижу за столом в ресторане с тремя мальчишками. Один из них – дикобраз Эдди, двое других – его друзья Марко и второй Марко. Оба миловидны, черноволосы, с нежной шестнадцатилетней кожей и цепкими мальчишескими пальцами. Мы едим грибной суп, свиной шницель из тарелок величиной с крыльцо, и запиваем все это шпеци – смесью колы с фантой.

Какого черта меня занесло в другой конец Австрии в деревню к малолетним тирольцам? Невероятно хочется оказаться сейчас в своей голубой кровати с книжкой и мятным чаем.

Сцепив зубы, обвожу мальчиков ласковым взглядом и спрашиваю, кто, на чем играет.

Симпатичный, со вздернутым черным чубчиком Марко – басист. Его чистое лицо сияет и белая рубашка накрахмалена. Эдди – фронтмен своей фолькс-группы, играет на аккордеоне и поет. Маленький субтильный второй Марко сквозь призму огромных голубых глаз, часто жестикулирует, с помощью тонких пальцев общается с внешним миром, отдает распоряжения ломающимся голосом. Здесь тише, здесь громче, больше басов, как же тонок его голос!

По холлу отеля бегают кельнеры с огромными пустыми бокалами и салфетками. Их глаза горят. Шефиня появляется то там, то тут, раздает распоряжения. Нарядный черный шлейф пушистым веером стелется вслед за ней, подметая следы обеих ее ног – хромой и здоровой.

Столики в зале блестят и сверкают, пол сияет безупречными квадратами. На второй этаж отеля ведет извилистая, довольно широкая лестница с зеленым ковром на ступеньках. Шефиня поднимается на второй этаж, а мои глаза с каждым ее шагом, с каждой зеленой ступенькой окутывает какая-то отнюдь не новогодняя скука… Сижу в красных штанах с зеленым углем в глазах и желтые люди обходят меня стороной.

В зале начинают появляться пары и семьи. Постепенно занимают места. Эдди и его команда заняты подключением аппаратуры и настройкой инструментов. Каждый получает ровно столько, сколько сможет взять – думаю я, сопровождая взглядом официантку, несущую тирольскую индейку на огромном серебряном блюде. Эдди поет веселую песню, в которой слова под музыкой переплетаются как нити под спицами вязальщицы.

Я вдруг понимаю, что второй час просто наблюдаю за чужим празднованием, потому что сижу посреди зала, как раз напротив музыкантов. Справа от меня семейный круг «новых прибалтийцев». Слева бар и несколько десятков пар глаз.

Скрипучий голос Эдди будит во мне смех. Я смотрю на его сутулую фигуру в зеленом кожаном костюме, вижу, как открываются пухлые потрескавшиеся губы, выпуская опять припев песни, и корчусь от смеха. А чего можно было ожидать? Моя вторая неделя в Австрии завершалась, по крайней мере, весело.

Звенели телефоны, цокали каблучки, шелковились светящиеся гирлянды, Новый год подступал. В двенадцать начался фейерверк. Все вышли на улицу и любовались зрелищем. Эдди подошел ко мне с пенным бокалом:

– Ш но-вим го-дом, – сказал он по-русски. Не успела я поздравить его в ответ, как со всех сторон послышалось:

– С Новым годом! С Новым годом!

К нам подошла красивая черноволосая девушка из компании прибалтов и спросила, откуда мы. Час спустя все гости дружно водили хороводы в холле отеля под Эддины песни. А когда началась дискотека и воздух закружился от горящих свечей, пенного зэкта и новорожденного настроения, то, к умилению прибалтов и моему снисходительному разочарованию заиграла русская попса. Бедный Эдди думал, наверное, что я буду в приятном удивлении не только от розовой розы, врученной мне внезапно невесть как забредшим в отель продавцом цветов, но и от нескончаемых тату, салтыковых и киркоровых, включенных на полную катушку.

В общем-то, скоро стало все равно, под какие танцы музицировать, под какие взгляды улыбаться и сколько шампанского пить. Атмосфера сложилась дружелюбная, и все – и рижане (их оказалось семеро), и одесситы (хрупкая невеста дородного веселого бюргера), и венцы, и тирольцы, и словаки лихо отплясывали, кто что хотел – хоть хоровод, хоть брейк-данс.

Среди рижан была девочка лет семи. И она, и ее очень полная мама бальзаковского возраста и усатый папа, все трое носили длинные черные волосы, только у девочки и мамы они кудрявились, а папины собирались в конский хвост, и поэтому его голова напоминала заднюю часть буланого скакуна. Девочка трогательно улыбалась – ямочки на щеках, нарядное блестящее платьице, имя Азель, под стать и альпийскому лыжному курорту, и этой праздничной ночи. Азель по-русски, с сильным акцентом рассказала мне, что живет с родителями в Германии, и когда-то они приехали туда из Риги. Ее большие черные глаза томились любопытством, лицо светилось праздничным счастьем, а нарядная послушная головка не ведала о том, что родной язык, на котором она только что все это рассказала, в ее устах уже полумертв.

К трем рижане ушли. Угомонились в уголке, любовно пощипывая перышки, австрийский жених и одесская невеста. Эдди менял пластинки, его команда то появлялась, то исчезала у бара за очередным шпеци. Симпатичный Марко потягивал из двух трубочек зеленоватый коктейль.

Мягкий мятный мальчик молчаливо млеет

Молоко морское мерно молодит

Медленно надменно нить находит небо

Облако остыло. Осенью омыт

Мягкий мятный мальчик,

Молчаливый мальчик.

Не осень сейчас, но глаза у него цвета увядающих дубовых листьев…

Ёй, ко мне приближается дикобраз Эдди.

– Ше трохи, і ми відси підем. Я маю нині зайти до клубу. Там теж танці. Гай, мо з нами?5 Мне так и хочется расшифровать его тирольский выговор в понятную комбинацию слов, увы, в большинстве случаев приходится переспрашивать или догадываться о том, что он пытается донести до моего слуха. Тогда я просто вспоминаю села своей украинской родины и колоритных людей, их населяющих.

– Но если ты хочешь спать, у меня там есть отдельная комната, – внезапно, увидев мою недоуменную и уставшую физиономию, Эдди переходит на хохдойч. Понимаю, что больше не выдержу никаких дискотек.

– Тоді ходи спати,6 – покорно соглашается Эдди.

Сжимая в руке розовую розу, я бреду за человеком, в котором странно сочетается малолетний наивный мальчишка и самостоятельный рассудительный мужчина, уродливый тритон и добрейший парень-рубаха. По дороге на дискотеку он рассказывает мне о своей первой и последней любви – русской девушке-стриптизерше, улетевшей домой спустя полгода их романтических отношений. Трагическим тоном Эдди сообщает:

– Вона хтіла моїх грошей, а не мене. Просила, і я завше мусив їй шось купувати. То майтки, то сумочку7.– Я так и слышу Эдди по-украински с сильным западным прононсом, но к тому, с частым тирольским шипением. – А ты… ты, не такая.

– Ты же меня еще не знаешь, Эдди, – я пытаюсь возразить ему, но это нелегко.

– Та лишайся і живи, сікі хоч. Я маю два ліжка у ціммері8.

Говорю спасибо и мягко зеваю, скорее произвольно, чем с намеком, но Эдди все равно, он держится за руль, направляя свой Мерседес в белоснежную ночь, словно хочет переехать несущиеся секунды и удержать праздник под колесами.

Заходим в клуб. Там дымно и огненно. С пышными грудями декольте и животами, налитыми шампанским, фланируют девушки. Теплыми большими увальнями рассекают накуренное пространство юноши. Все здороваются с Эдди, жмут ему руку и целуют в щеку. Эдди – свой чувак, премилое невинное существо, уважаемая всеми персона. Еще бы, Эдди – один из немногих местных диджеев. Он гуру местной клубной культуры, он – «зачароване жабеня» тирольской принцессы, которая, правда, еще спит где-то, заточенная в замке среди альпийских гор.

И я проникаюсь уважением к Эдди. Но чем больше растет во мне чувство благодарности за подаренный праздник, тем большее я испытываю отвращение к его длинным рукам и кривым ногам, тем страшнее становится принимать его знаки внимания.

Мы поднимаемся на третий этаж, где музыки уже совсем не слышно. Эдди отпирает двери в небольшую деревянную комнату со столом, тумбочкой и кроватью.

– Отут фрише вэшэ, – Эдди достает из тумбочки свежее белье и кладет его на кровать.

«Как ты добр, мать твою», – думаю я, и с замиранием сердца спрашиваю:

– Эдди..а где будешь спать ты?

– А-а на углу. – Неопределенно машет рукой он. – Располагайся, приду через часа два.

Он уходит с гутенахтом на прощанье, а я медленно сажусь на кровать, чувствуя обезоруживающую усталость. Обещаю себе, что буду отпихиваться ногами. Усталость берет свое, и я падаю в постель одетой, придавленная сном.