Читать книгу Правда и справедливостьToм I. Варгамяэ - Anton Hansen Tammsaare - Страница 9

К Троице весь хлеб был посеян, только поздний ячмень оставили на после праздников. Можно было со спокойной душой отдохнуть.

Первый большой праздник на новом месте! В субботу вечером принесли из-под горы березок и уставили, ими чистые комнаты и даже ригу: всем хотелось провести праздник в зелени, тем более что вокруг дома было совсем голо. Среди зелени и есть, и спать было приятнее. Даже в свой амбар работник и девушка поставили несколько душистых березок. Одно деревцо хозяйка вынесла в сени. А когда хозяин это увидел, он и снаружи, по обеим сторонам двери, поставил по березке, сказав, что если праздник, так пусть будет настоящий. Однако березки там недолго простояли: свиньи своими рылами повалили их и принялись лакомиться свежей листвой, словно тоже хотели принять участие в радостном празднике.

Хозяйка и девушка даже подмели сегодня двор, сгребли мусор в сторонку, к куче хвороста. Ромашка, росшая местами на лужайке, казалась такой чистой и свежей, что хоть рви и нюхай. Однако никто этого не делал — все знали, что свиной пятачок уже не раз успел ее понюхать.

— Хоть бы добиться, чтобы во дворе наконец чисто стало, — говорит хозяйка. — Отделить бы скотину от людей.

— Все будет, — утешает хозяин. — Увидим осенью, что поле даст, тогда, может статься, будущей весной новые комнаты поставим, тогда и отделим скотину от людей.

Но хозяин мечтает о большем, планы у него широкие. Он задумал, по примеру хундипалуского Тийта, посадить сад и все прочее. Хозяин не хочет, чтобы вокруг дома всегда было так пусто, ведь он сызмальства привык к деревьям. Среди них было не так одиноко, как на этом голом холме. Варгамяэский Андрес думает об этом даже в первый день праздника, расхаживая утром в одной рубахе по залитому солнцем двору и поглядывая, не идут ли уже со стороны Тагапере ранние прихожане. Но он знает: первым делом новые комнаты, а потом — все остальное.

Ээспереские хозяева тоже поедут сегодня, на первый день праздника, в церковь, потому что они ведь еще молодые и бездетные. Люди постарше любят второй день праздника — так уж заведено. Пойдут в церковь и работник с девушкой, дом останется сторожить бобылка. Она в полдень и коров подоит, и молоко сольет в кадушки, которые хозяйка сама вычистила песком и пропарила с накаленными докрасна камнями, чтобы никто в жару молоко не сглазил. Теперь, если девушка по небрежности даже прольет молоко из подойника и разбрызгает его ногами, то все-таки в варгамяэском Ээспере молоко будет хорошее, не будет тянуться и все такое.

Пошел бы в церковь и пастушок Ээди — нынче бобыль вместо него погнал скотину на болото. Да как пойдешь, коли обуть нечего! Правда, есть сыромятные постолы, но они давно износились, продырявились на носках и на пятках, да и петли так обтрепались, что не держат шнуровки. Плохо у него и с одежкой, так что, ничего не поделаешь, придется одному сидеть дома и только смотреть, как наряжаются и уходят другие. Уходят босиком, держа постолы или сапоги вместе с чулками в руках: так идти легче. А кроме того, людям жаль трепать обувку, ведь до церкви далеко.

Так идут в церковь варгамяэские работник и девушка, так идут в церковь прихожане из Эммасоо, Выызику, Хундипалу, Рава, Кукессааре и бог знает откуда еще. Все они торопливо проходят мимо ворот. А если выглянуть за ворота, то видно, как люди вереницей тянутся по гати — из Соовялья и других отдаленных мест.

Собака то и дело подбегает к воротам и тявкает — беззлобно, будто желает прихожанам счастливо провести праздник и обрести душевный мир, когда на них низойдет Святой дух. Ей словно стыдно подбегать к воротам лишь для того, чтобы поглядеть, действительно ли все, проходящие здесь сегодня, направляются в церковь.

Когда хозяева выезжали, Ээди распахнул перед ними ворота. Конечно, не без задней мысли. Хозяйка поняла это и сказала:

— Хочешь прокатиться?

Мальчик даже онемел от радости, так у него заколотилось сердце от ласковых слов хозяйки. Он лишь стоял и глупо улыбался.

— Залезай в телегу, живо! — приказал тогда и хозяин, придерживая лошадь.

Так пастушок Ээди и попал на хозяйскую телегу, которая с грохотом покатилась под гору, словно все на ней ехали в церковь. Однако Ээди не походил на прихожанина, едущего в церковь. Правда, на нем была новая курточка и из-под нее виднелась белая рубашка, но штаны были посконные, старые, с заплатками на заду и на коленях. На голове картуз без козырька. Как ни старательно пришивал Ээди этот черный козырек к картузу белой ниткой, шов быстро расползся и козырек снова повис, так что красоты от него было мало, только мешал. Этот помятый и замызганный козырек небось и сейчас где-нибудь валяется, но Ээди обходится без него. Когда пасешь скотину, козырек не так и нужен, вон у аасемеского пастуха тоже картуз без козырька. Но в церковь в таком картузе идти не подобает — там у всех картузы с козырьками, пришитыми как полагается, а не белыми нитками.

Так и пришлось Ээди из-за этого козырька, сыромятных постол и заплатанных посконных штанов слезать под горой с телеги и одному брести домой. Не было никакого смысла ехать дальше, потому что в церковь ему не попасть, а по гати ехать все равно невозможно. Даже хозяин слез с телеги и передал вожжи хозяйке: она одна осталась в телеге, подскакивавшей на бревнах и ухабах.

— Посидишь дома с теткой, — сказала хозяйка мальчику словно в утешение. — Белый хлеб лежит в амбаре, бери и ешь, сколько душе угодно. Я от мышей его в ларь спрятала. Маслом намажь, так не ешь, нынче ведь праздник.

Хозяева поехали дальше, а мальчик побрел домой. И вовсе не надо было хозяйке так говорить. Может, лучше и не брали бы его хозяева прокатиться, тогда он и не знал бы, что значит на первый день Троицы вместе со всеми ехать в церковь, туда, где далеко-далеко за болотами, в синеве нагретого солнцем струящегося воздуха смутно виднеется церковная башня, — вот как сегодня. Так бывает только по большим праздникам, в этом Ээди твердо уверен.

Вернувшись домой, мальчик так и прилип к воротам, сквозь которые была видна церковная башня. Он прижался лицом к частым перекладинам и смотрел, смотрел, сам даже не понимая, на что он так пристально смотрит. Весь поглощенный этим, он, быть может, даже не замечал бы проходивших мимо людей, если бы сидевшая рядом с ним собака не приветствовала их отрывистым лаем. Это на миг выводило мальчика из оцепенения, но затем он снова устремлял взгляд вдаль, словно собака и не лаяла вовсе.

Так мальчик стоял до тех пор, пока не зазвонили колокола — глухо и нежно. Никогда прежде Ээди не замечал, чтобы церковные колокола на первый день Троицы так звонили. Еще утром, часов в шесть, когда звон возвестил о том, что двери церкви уже открыты, он услышал этот странный звук: от сладкой боли в сердце ему не уснуть было у себя на чердаке. Звон такой, словно кого-то хоронят. Так кажется мальчику, стоящему сейчас у ворот.

Так звонили и по его матери, только тогда били в один колокол — за два нечем было платить. Сегодня же звонили в два колокола, как будто умерли сразу две матери: по каждой звонят в один колокол, а по обеим вместе — в два. Два года назад, когда звонили в один колокол, Ээди тоже ходил в церковь. А сегодня не пошел, потому что сегодня бьют в два колокола. Сегодня поехала хозяйка, которая велела ему взять в ларе белого хлеба и намазать маслом. А он, Ээди, все стоит у ворот и слушает, как звонят колокола, точно погребальные.

Ах! В церкви, видно, только и звонят что по умершим. И всегда какой-нибудь мальчик в рваных штанах и в картузе без козырька стоит где-нибудь у ворот, прислушиваясь и глядя вдаль сквозь перекладины, сам не зная, на что глядит, к чему так прислушивается.

А запоздавшие прихожане, проходя мимо варгамяэского Ээспере, видели, что у ворот сидит мальчик в картузе без козырька и плачет. Рядом с ним сидит собака и отрывисто тявкает, но мальчик не замечает этого. Не видит он и того, что рядом с воротами цветет чахлая рябина и над ее цветами кружатся пчелы. Он вообще ничего не видит, только сидит под цветущей рябиной, и слезы текут у него по щекам. Потому что так лучше всего, сейчас лучше всего сидеть вот так у ворот под рябиной. А вдалеке гудят колокола, словно хоронят чью-то мать...

Когда хозяева вернулись из церкви, хозяйка, поставив на стол еду, сказала:

— Ээди, ты булку-то и не ел?

— Забыл, — ответил мальчик.

— Так иди поешь сейчас, — позвала хозяйка.

Обед был бы вкусным, если бы хозяин не перебил мальчику аппетит. Он вдруг сказал:

— Когда поешь, погонишь молодую кобылу на выгон к старой, верхом прокатишься.

После этих слов мальчик не мог уже проглотить ни куска. Ведь что такое еда по сравнению с удовольствием прокатиться верхом на молодой кобыле. Сидишь, точно на теплых подушках, и подбрасывает тебя, как на пружинах. Ни тряски, ни боли, не то что на старой — у той спина, как лезвие ножа, а ноги, когда она бежит рысцой, долбят землю, как деревянные.

Когда, отогнав лошадь, мальчик возвращался домой, на душе у него было совсем радостно. Всем сердцем чувствовал он, что сегодня и впрямь первый день Троицы и что бобыль Мадис пасет вместо него скот. И если бы звонарю вздумалось теперь ударить в колокол, звон показался бы мальчику совсем другим, чем утром, когда он сидел у ворот. Колокола гудели бы весело, и мальчику казалось бы,, что он все еще сидит верхом на молодой кобыле и мчится, мчится…

***

В последний день Троицы усадьба Ээспере наполнилась шумом и гамом — здесь собралось множество парней и девушек с окрестных хуторов. Даже мужики пришли поглядеть на новых варгамяэских хозяев. Многих из гостей Андрес и Крыыт видели сегодня впервые, однако были рады, что те явились их навестить, сочли их достойными такого внимания.

Конечно, все эти люди пришли на Варгамяэ не случайно. Кое-кого хозяева сами приглашали — заходите, мол, на праздниках — и добавляли при этом: хорошо, если бы пришли и остальные, старики и молодежь, хоть узнаешь людей, что живут в этом краю. Так было дело.

Молодые хозяева не ударили лицом в грязь перед гостями. Хуторянам было даже предложено угощение в доме, что же касается работников и девушек, то те могли на дворе и перед амбаром выпить ковш пива.

Пива было не очень-то много, но его все-таки хватило, так как количество восполнялось качеством: кто выпьет, того так и подмывает песни запеть. Часть сусла хозяин хотел приберечь к вывозке навоза, чтобы провести ее как полагается. С таким расчетом он и начинал бочонок. Наливать больше было бы, пожалуй, и излишне, потому что и без того пары танцующих уже кружились по расчищенному двору. Девушки, отплясывая с парнями, то и дело взвизгивали, и юбки их взлетали, точно мельничные крылья.

Потом стали меряться силой — без этого было не обойтись, потому что всем хотелось узнать, что за зверь этот молодой варгамяэский хозяин. Конечно, начали издалека — не то чтобы кто-нибудь подошел к радушному хозяину и взял его за грудки или протянул ему палку, чтобы тот за нее ухватился. Нет, дело повели с толком, исподволь.

Почин положили ребята-подростки. Они стали возиться и драться, пока не вовлекли в борьбу и взрослых. Однако поначалу все это были лишь работники да хозяйские сынки. Сами хуторяне еще долго стояли в сторонке, поглядывая на забавы парней. Но когда наконец стало ясно, что нет человека сильнее, чем соседский батрак Каарель, и когда даже сам Пеару заявил, что «против его Каареля никому не выстоять», тогда волей-неволей пришлось выйти и самим хозяевам, если только они вообще считали себя мужчинами.

— Кто хочет попробовать? — с важным видом спросил оруский батрак. — Неужто в наших краях мужики перевелись?

Каарель поднял правую руку с согнутым средним пальцем, которого никто не в силах был разогнуть.

— А что, если кингуский Прийду попробует? — послышалось с разных сторон.

Но кингуский Прийду был смирный мужик, любил на цимбалах бренчать, а не силой меряться, хотя, судя по его могучей комплекции, это последнее занятие подходило ему, пожалуй, больше, чем игра на музыкальном инструменте.

— Выызикуский хозяин, выходи-ка ты, раз кингуский не решается, — сказал тагапереский Каарель.

Но не вышел и выызикуский Михкель, который, хотя и был невелик ростом, зато руки, как всем было известно, имел железные: он, подвыпив, любил показывать, как костяшками пальцев выбивает вмятины в доске.

Хундипалуского Тийта, человека изрядного роста, в игру не тянули, так как все знали, что он больше славится умом, чем силой. Он считался самым просвещенным человеком в этом захолустье и, когда открывал рот, его слушали, как кистера10 или почти как самого пастора. В свое время он обучался в приходской школе и умел читать даже по-немецки. И обхождением, и речью он отличался от других, даже многие слова выговаривал иначе, чем все. Поэтому он казался крестьянам немножко странным, над его языком люди подшучивали. Один из его братьев служил где-то учителем, другой хозяйничал в родной усадьбе, а третий был купцом в городе. Тийт единственный в этом глухом углу читал газеты. Само собой разумеется, он не захотел меряться силой с работником Пеару.

Настал черед раваского Кустаса. Этот не отказался — детина он был здоровый, плотный и к тому же рыжий. И язык у него был хорошо подвешен, пожалуй, даже слишком хорошо — от него люди редко слышали дельное слово. Одно лишь пустое бахвальство, одни только глупости, точно в трактире у стойки, за стаканом вина. Там, верно, он и научился языком трепать; ведь к вину он привык настолько, что, хватив полчекушки спирта, бывало, даже не сплюнет, а только причмокнет и снова принимается болтать.

— Смотри, зацепись как следует пальцем, — наставляли хозяева раваского Кустаса.

— Зачем мне так уж стараться, все равно когда-нибудь да отцепится, — отвечал Кустас.

— Каарель, уж ты не подведи! — сказал Пеару работнику.

— Там видно будет, — ответил тот.

Мужики, кряхтя, топтались по двору. Кое-кто хотел было взять их за руки и потянуть, но ни Кустас, ни Каарель на это не согласились. Наконец они с размаху наткнулись на увитую хмелем изгородь и ухватились за нее: там Каарель и вышел победителем.

— Ишь ты, — сказал Кустас, — отцепился-таки.

Он снова зацепился за согнутый палец Каареля, но повторилось то же самое: Каарель оказался сильнее.

— Нет, мне его палец не разогнуть, — сказал Кустас, — пусть кто-нибудь другой попробует.

Пеару усмехнулся: наконец-то он выбрал себе настоящего батрака, хоть в трактир его с собой води драться.

Больше не нашлось желающих померяться силой с Каарелем. Все уставились на хозяина варгамяэского Ээспере, потому что похоже было — этому быку есть чем бодаться. Даже девушки поглядывали на Андреса, сидевшего с трубкой в зубах на скамейке рядом с Крыыт.

— А что, ээспереский хозяин, не схватиться ли нам с тобой? — сказал вдруг Каарель под общий одобрительный гомон.

— Жена, ты что об этом думаешь? — спросил Андрес, обращаясь к Крыыт, словно для порядка.

— Что мне думать? — ответила хозяйка. — Только, смотрите, не поссорьтесь.

— Зачем же ссориться! — раздалось со всех сторон. — Это ведь забава, нынче же праздник.

— Мало ли что может случиться, когда двое силачей схватятся, — усомнилась хозяйка.

Андрес вынул изо рта трубку и, крепко придавив крышку, сунул в карман.

— Нога к ноге! — крикнул новый варгамяэский хозяин, когда они с Каарелем зацепили друг друга за палец.

И, встав посреди двора, нога к ноге, они стали тягаться. Воцарилось молчание. Но продолжалось оно недолго, потому что мужики вскоре отлетели каждый в свою сторону.

— Чья взяла? — закричали кругом.

— Пусть Каарель скажет, — ответил хозяин.

Но Каарель ничего на это не ответил, только, весь красный, подошел к Андресу и предложил попробовать еще раз. Из этого все поняли, что проиграл он, а не ээспереский хозяин.

— Пойдем к забору, там есть на что опереться, — сказал Каарель.

— Все равно, — ответил Андрес.

Но и теперь они тягались недолго, и опять об исходе состязания можно было судить лишь по тому, что Каарель предложил схватиться в третий раз.

— Что мы попусту время тратим! — ответил новый варгамяэский хозяин пренебрежительно.

— Черт побери, ты, видно, меня уже и за мужика не считаешь! — воскликнул Каарель в сердцах и отправился искать палку, чтобы снова померяться с Андресом силой.

Все поняли, что Каарель не хочет сдаваться, и с нетерпением ждали продолжения борьбы.

Теперь противники уселись на траву, ухватились оба за палку и начали тянуть. Чем кончилась бы первая попытка, сказать трудно, так как раньше, чем на чьей-либо стороне обозначился перевес, руки хозяина соскользнули с палки, а батрак со всего размаха полетел кувырком. Раздался дружный смех. Каарель встал и спросил сердито:

— Ты что, глумиться надо мной вздумал?

— Руки сорвались, вот и все, — ответил хозяин. — Забыл поплевать на ладони.

— Так поплюй! — сказал Каарель. — Иначе и играть не стоит...

— Стоит! — ответил хозяин, но и теперь, берясь за палку, не поплевал на руки — это все заметили. На сей раз зад Каареля оторвался от земли так быстро, словно парень и не сидел на траве. Все обомлели. Даже сам Каарель скорее удивился, чем обиделся. Поэтому он, как и все остальные, решил, что Андрес тогда нарочно разжал руки, чтобы подшутить над парнем, выставить его перед всеми на посмешище.

Пробовали снова и снова, но всякий раз кувыркался работник, а хозяин — ни разу. Дело дошло наконец до того, что хозяин вызвался поднять Каареля одной рукой. Но опозорить себя батрак не дал — Андрес напрасно бахвалился своей силой.

Тут Каарель не выдержал и схватил ээспереского хозяина за пояс — в этой борьбе он был большой искусник. Андрес, правда, сперва противился, была против и Крыыт — ведь на хозяине одежда новая, — но в конце концов пришлось согласиться: как ни говори, а это все-таки вопрос чести.

Начали сходиться. Каарель был ниже ростом и, широко расставив ноги, сразу уперся Андресу головой в грудь. Хозяин пробовал и так и этак, но никак не мог с ним справиться. Пытался было поднять батрака, да как ты его поднимешь, если он тебе в грудь уперся: чтобы его поднять, надо и себя от земли оторвать. Но такого силача еще никто не видывал. Они долго пыхтели и топтались на месте, как вдруг ноги хозяина мелькнули в воздухе, и в тот же миг он уже лежал на траве, а работник сидел на нем верхом.

О, какое ликование поднялось тут среди батраков! Даже девушки взвизгивали, словно это их ноги просвистели в воздухе. Радостно гоготал и Пеару. Лицо Каареля так и сияло. Ээспереская хозяйка хранила молчание. Молчал и хозяин, поднимаясь с земли. Теперь он, в свою очередь, предложил Каарелю еще раз попытать счастья.

Новая схватка длилась дольше, потому что хозяин был уже начеку. И когда под конец Каарель снова хотел было применить свою уловку, они оба свалились на траву и сразу же вместе вскочили. С этой минуты дело пошло по-другому. Андрес словно вдруг разгадал все ухватки Каареля и больше их не опасался. Он начал наступать и вскоре повалил Каареля. Они схватывались снова и снова, но уже ни разу Андрес не терпел поражения. Так батрак вынужден был уступить хозяину и в этой борьбе.

— В первый раз он, мошенник, обманул меня, — сказал Андрес, садясь рядом с женой и отирая пот со лба.

— Плохо ли здесь, на траве, играть! — хвастливо доказывал парням Каарель. — Вот кабы он в трактире с настоящим мужиком схватился, тогда бы мы посмотрели, что он за боец. Когда я малость захмелею, меня никому не одолеть, могу хоть полный трактир народу перебить.

Так никто и не узнал, кто же, собственно, сильнее — ээспереский хозяин или тагапереский батрак; чтобы окончательно судить об этом, надо было пойти с ними в трактир, подпоить их как следует и затем натравить друг на друга.

10 Кистер — помощник пастора, причетник.