Читать книгу Дорога мертвеца. Руками гнева - Джо Р. Лансдейл - Страница 16

Вечернее солнце, сжавшись в кровавый комок, убралось за горизонт, и полная белая луна поднялась на небе, как громадный моток туго скрученного шпагата. Сидя в седле, Преподобный Джебидайя Мерсер наблюдал ее сияние над высокими соснами. Вокруг в мертвенно-черном небе раскаленными точками вспыхивали звезды.

Дорога, выбранная им, была узкой. Деревья по обеим сторонам подступали вплотную, словно закрывая путь и сразу норовя сомкнуться за его спиной. Измученная лошадь плелась понурив голову. да и сам Джебидайя так утомился, что бросил поводья и не собирался ее понукать. Почти все мысли бежали из его усталой головы, кроме одной: он был вестником Господа, которого ненавидел от всего сердца.

Господь, разумеется, знал об этом, но эмоции были ему безразличны, раз Джебидайя оставался его вестником. Не из тех, кто чтил Новый Завет, а ветхозаветным – грубым, безжалостным и твердым, мстительным и не знающим сомнений – таким, кто мог бы прострелить ногу Моисею, плюнуть в лицо Святому Духу, снять с него скальп и бросить четырем диким ветрам.

Джебидайя был не прочь лишиться призвания вестника Господа, но коль обрел его через грехи свои, то, как ни старался забыть о нем, не преуспел. Он сознавал, что бежать от посланного Богом проклятия означало вечные адские муки, а продолжать свою миссию значило исполнять волю Божью, какие бы чувства ни питал он к своему господину. Его Господь был чужд прощения, равно как и любви. Его развлекали лишь покорность, рабство и унижение. Потому он и создал людей. Для забавы.

Пока он предавался раздумьям, дорога повернула и стала шире, открыв по одну сторону утыканную пнями прогалину с маленькой бревенчатой хижиной и большим пристроенным сараем. Сквозь занавешенное дерюгой окошко подмигивал оранжевый огонь – заманчивый привет изнуренному путнику.

Остановившись в нескольких шагах, Джебидайя наклонился в седле и позвал:

– Эй, в хижине.

Немного подождав, он позвал опять и не успел закрыть рот, как дверь распахнулась, а высунувшийся коротышка в шляпе с широкими обвисшими полями и с ружьем в руках спросил:

– Кто там зовет? Голос у тебя как у лягушки-быка.

– Преподобный Джебидайя Мерсер.

– Ты не проповедовать приехал, а?

– Нет, сэр. Я убедился, в этом мало проку. Просто прошу приюта в вашем сарае, чтобы переночевать под крышей. И если что-нибудь найдется для лошади и для меня. С толикой воды все сгодится. – Да, – сказал коротышка, – похоже, здесь сегодня место сбора. Двое уже прибыли, и мы как раз сели подкрепиться. Еды всем хватит, если подойдут горячие бобы и черствый хлеб.

– Буду премного обязан, сэр, – сказал Джебидайя.

– Это сколько хочешь. Пока слезай с этой клячи, веди ее в сарай и приходи есть. Меня прозвали Хрыч, хоть я не такой уж старый. Просто зубы все выпали и хромаю на ногу, что лошадь отдавила. В сарае, прямо за дверью, лампа. Зажги, а когда закончишь, погаси и возвращайся в дом.

Расседлав лошадь, засыпав ей зерна и напоив, Джебидайя зашел в хижину, где как бы ненароком откинул полы длинного черного сюртука, выставляя на обозрение убранные слоновой костью рукояти револьверов 44-го калибра. Рукояти выступали вперед, а кобуры висели высоко у основания бедер – не так, как у хвастливых новичков. Джебидайя предпочитал, чтобы рука находила револьвер без лишних усилий. Когда он выхватывал оружие, движение было быстрым, словно мелькание крыльев колибри, большой палец тут же взводил курок и револьвер рявкал, плюясь свинцом с поразительной меткостью. Он довольно практиковался, чтобы со ста шагов забить пробку в бутылку, даже в потемках. И сейчас показал, что готов дать отпор любому, кто решит застать его врасплох. Протянув руку, он сдвинул широкополую шляпу на затылок, открыв подернутые сединой черные волосы. Сдвинутая шляпа, полагал он, придает ему более будничный вид. Но ошибался. Глаза на хмуром лице по-прежнему пылали как угли.

Внутри хижина ярко освещалась чадящей керосиновой лампой, так что запах керосина сразу бил в нос, а завитки черного дыма свивались с серыми кольцами из трубки Хрыча и дымком сигареты молодого парня с приколотой на рубахе звездой. Позади, на пеньке для колки дров, рядом с очагом, слишком растопленным для этого времени года, где как раз разогревался горшок с бобами, устроился мужчина с небольшим брюшком и лицом, похоже призванным служить мишенью для бросания в цель. Шляпа его была слегка сдвинута, локон мокрых пшеничных волос приклеился ко лбу. Во рту торчала сигарета, наполовину превратившаяся в пепел. Он пошевелился, и Джебидайя увидел наручники на его запястьях.

– Ты, слышал, назвался проповедником, – сказал человек в наручниках, пустив последнюю струю дыма в очаг. – Вот уж где забытые Богом края.

– Хуже того, – сказал Джебидайя. – Как раз их-то Бог и избрал.

Закованный громко фыркнул и ухмыльнулся.

– Проповедник, – молодой представился, – я Джим Тейлор. Помощник шерифа Спредли из Накодочеса. Вот этого везу на суд и, надо думать, на виселицу. Прикончил одного беднягу за ружье и лошадь. У тебя, я заметил, револьверы. Старая, но добрая модель. Судя по тому, как ты их носишь, пускать в ход умеешь.

– Обычно попадаю в цель, – сказал Джебидайя, усаживаясь на шаткий стул перед столь же шатким столом. Хрыч расставил оловянные тарелки, почесал зад длинной деревянной ложкой, затем тряпкой ухватил из очага горячий горшок и поставил его на стол. Сняв крышку, он ложкой для чесания зада навалил в тарелки по горке бобов. Следом разлил из кувшина воду по деревянным чашкам.

– Так вот, – сказал помощник шерифа. – Мне пригодилась бы подмога. Я толком не сплю второй день и не знаю, смогу ли невредимым добраться до места с этим малым. Вот бы вы со Старым Хрычом покараулили за меня до утра? А может, и проводите меня завтра? Лишний ствол всегда пригодится. Шериф, наверное, дал бы каждому доллар.

Словно не услышав, Хрыч достал миску с плесневелыми сухарями и поставил на стол.

– На прошлой неделе испек. Слегка заплесневели – так это можно соскрести ножом. Но затвердели так, что хорошим броском уложишь на бегу цыпленка. Так что, значит, берегите зубы.

– Эдак ты свои порастерял, а, Хрыч? – спросил закованный.

– Может, пяток-другой, – сказал Хрыч.

– Так как, проповедник? – спросил помощник. – Позволишь мне поспать?

– Дело в том, что я сам нуждаюсь в отдыхе, – сказал Джебидайя. – Последние дни был сильно занят и, что называется, вымотался.

– Здесь, похоже, один я бодряком, – сказал закованный.

– Нет, и я вполне свежий, – сказал Хрыч.

– Стало быть, ты да я, Хрыч, – сказал закованный и нехорошо ухмыльнулся.

– Будешь рыпаться, приятель, я в тебе дырку сделаю, а Богу скажу, термиты прогрызли.

Закованный снова издевательски фыркнул. Он, как видно, наслаждался ситуацией.

– Мы с Хрычом можем караулить по очереди, – сказал Джебидайя. – Как, Хрыч?

– Пойдет, – сказал Хрыч и ляпнул бобы еще в одну тарелку. Он протянул еду закованному, а тот, принимая двумя руками тарелку, поинтересовался:

– И как же мне есть?

– Ртом. Лишней ложки нет. Не давать же тебе нож.

Помедлив, закованный ухмыльнулся и поднес тарелку ко рту, отхлебывая бобы через край. Опустив тарелку, он прожевал и заметил:

– С ложкой или нет – явно подгорели.

– Иди к столу, парень, – позвал Хрыч помощника шерифа. – У меня дробовик. Попробуй он что выкинуть, отправлю в очаг вместе с бобами.

Хрыч сел, уложив на колени дробовик, дулом в сторону пленника. За едой помощник шерифа рассказал о делах своего подопечного. Тот был убийцей женщин и детей, пристрелил пса и лошадь, просто ради забавы подстрелил на изгороди кота и поджег сортир с женщиной внутри. К тому же насиловал женщин, засунул в зад шерифу трость и в таком виде его прикончил, а еще подозревали, что погубил множество животных, доставлявших кому-то радость. В общем, был жесток и к людям, и к скотине. – Зверей никогда не любил, – заметил закованный. – От них блохи. А та тетка в сортире воняла, будто стадо свиней. Как не сжечь?

– Заткнись, – оборвал помощник. – Этот малый, – кивок в сторону пленника, – звать его Билл Барретт, и он самое худшее отребье. Тут что еще – я не просто недоспал, а чуток ранен. Поцапались мы с ним. Не подлови я его – теперь здесь не сидел бы. Пуля только бедро расцарапала. Пришлось здорово повозиться: с десяток раз вмазал ему револьвером по башке, пока не уложил. Рана пустяковая, но кровь пару дней не унималась. И я ослаб. Так что, Преподобный, был бы рад твоей компании.

– Я обдумаю, – сказал Джебидайя. – Но вообще у меня свои дела.

– Но тут, кроме нас, и проповедовать некому, – сказал помощник.

– И не вздумай начинать, – сказал Хрыч. – При одной мысли о тех Христовых чудачествах у меня задница ноет. От проповедей хочется убить проповедника и самому зарезаться. На проповеди сидеть – все равно что голым задом в муравейнике.

– На данном этапе жизни, – сказал Джебидайя, – не стану спорить.

После этих слов повисла тишина, и помощник переключился на Хрыча.

– Как побыстрее добраться в Накодочес?

– Ну, значит, – ответил тот, – езжай дальше той же дорогой, что приехал. Миль через тридцать будет развилка, где повернешь налево. А там выедешь прямиком к Накодочесу, еще миль десять, только в самом конце нужно не пропустить поворот. Неприметный такой, и не вспомнишь, если сам не увидишь. Вся дорога, если не торопясь, займет пару деньков. – Мог бы с нами поехать, – сказал помощник. – Чтоб уж точно не заблудиться.

– Мог бы, да не поеду, – сказал Хрыч. – Верхом-то я уж не тот. Яйца ломит от долгой скачки. В последний раз посидел в седле, корячился потом над кастрюлей с соленой теплой водой. Час, не меньше, отмачивал муди, пока не смог в штаны влезть.

– Мне от болтовни твоей яйца ломит, – сказал пленник. – Впрочем, с распухшими мудями ты хоть раз на мужика стал похож, старый пердун. Так и ходил бы дальше.

Хрыч взвел курки дробовика.

– Как бы не пальнуть ненароком.

Билл только ухмыльнулся и откинулся, прислонившись к очагу. В тот же миг его швырнуло вперед, и Хрыч чуть было не разворотил его пополам, но опомнился.

– Верно, – сказал он. – Там горячо. Оттого и зовется очагом.

Билл устроился так, чтобы не обжечься о камни. Он с чувством сказал:

– Я отрежу помощнику его хрен, вернусь и заставлю тебя пожарить и съесть.

– Обделаешься, – ответил Хрыч. – Вот и все, что ты сможешь.

Когда страсти улеглись, помощник вновь обратился к Хрычу:

– Покороче дороги нет?

Тот чуть помедлил с ответом.

– Есть, да вряд ли вам сгодится.

– Это как понимать? – спросил помощник.

Не спуская глаз с Билла, Хрыч с недоброй улыбкой медленно опустил курки. Потом обернулся к помощнику.

– Есть еще дорога Мертвеца.

– Что с ней не так? – спросил помощник.

– Много чего. Поначалу звалась Кладбищенской дорогой, но года два как название поменялось.

В Джебидайе проснулось любопытство.

– Расскажи о ней, Хрыч.

– Не то чтобы я верил во всякий вздор, но историю об этой дороге я узнал, можно сказать, из первых рук.

– Ого, байка с привидениями, – сказал Билл.

– Постой, сколько мы выиграем, если срежем по ней путь в Накодочес? – спросил помощник.

– Примерно день.

– Черт. Тогда мне ехать как раз по ней.

– Поворот туда недалеко отсюда, но я бы не советовал, – сказал Хрыч. – Я в Иисуса не очень верю, а вот в разных призраков или вроде них… Поживешь в такой глуши – много чего увидишь. Боги есть разные, и такие, что ни к Иисусу, ни к Моисею никаким боком. Старые боги. О них болтают индейцы.

– Не боюсь я никаких индейских богов, – сказал помощник.

– Может, и так, – заметил Хрыч, – только сами индейцы тех богов не слишком привечают. Они старше всего индейского племени. Индейцы стараются с ними не связываться. Якшаются со своими собственными.

– Чем же та дорога отличается от прочих? – спросил Джебидайя. – И при чем тут древние боги?

Хрыч усмехнулся.

– А, Преподобный, захотелось испытать себя? Доказать, что твой Бог сильнее? Не будь ты проповедник, из тебя вышел бы хороший стрелок. Или ты как раз такой – проповедник-стрелок.

– Бог для меня не так много значит, – сказал Джебидайя, – но у меня есть миссия. Искоренять зло. Все, что видится злом моему Богу. И если те боги сиречь зло да на моем пути – я должен сразиться с ними.

– Вот уж где зло, не прогадаешь, – сказал Хрыч.

– Так расскажи о них, – повторил Джебидайя.

– Гил Гимет был пасечником, – приступил к рассказу Хрыч. – Гнал мед, а жил на обочине дороги Мертвеца, тогда еще Кладбищенской. Значит, что вела мимо кладбища. Старого, там еще испанские могилы – поговаривали, конкистадоры забрались в эти края, но не смогли выбраться. И нескольких индейцев там схоронили, вроде из первых принявших христианство. Ну там, плиты, кресты с индейскими именами – все как положено. Или имена смешанные. В этих местах такое не редкость. В общем, хоронили там кого попало. Земле все едино, какого ты цвета, потом всем суждено стать цвета грязи.

– Черт, – сказал Билл. – Сам ты давно стал цвета грязи. А уж смердишь, как самая тухлая грязь. – Ты, мистер, вякнешь еще слово, – сказал Хрыч, – и задницу тебе будет подтирать гробовщик. – Он снова взвел курки дробовика. – Ружье может случайно выстрелить. Всякое бывает, а кто потом будет спорить?

– Уж не я, – сказал помощник. – По мне, Билл, куда проще, если ты труп.

Билл уставился на Преподобного.

– Ага, да вот Преподобный вряд ли такое одобрит, а, Преподобный?

– Честно говоря, мне все равно. Я не миротворец и не привык прощать, пусть даже то, что ты сделал, меня не коснулось. Думаю, мы все давно и прочно погрязли в грехе. Видно, никто из нас не заслужил прощения.