Читать книгу Собрание сочинений. Том 4 - Евгений Евтушенко - Страница 79

Над рекой Двина

                           в леске

люди вечером в тоске.

Тут собранья популярны,

а не то что там —

                           в Москве.

В клубе, жарком, словно баня,

раньше бывшем церковью,

подоконники сгибали

бабы многоцентнерно.

Восседали старики

с хитрецой подзудной,

звероловы,

                 рыбаки,

да и я,

         приблудный.

Ребятишки —

                     все в репьях —

на полу иссоплились.

Слух прошел —

                         один крупняк

должен быть из области.

Шесть пробило.

                         Семь пробило…

Крупняка не видно было.

Головы качались,

семечки кончались.

Обрастали потом лбы, —

веничков бы в зал!

«Мне по надобности бы», —

кто-то робко встал.

Председатель дрогнул аж, —

что за несознательность!

«С Центра едут, понимашь?

Ну, а ты —

                про надобность».

Что поделать —

                         важный чин!

Сел мужик,

                  попятясь.

Воздух был не без причин

многоароматист.

И пускали табаки

в этот воздух трудный

звероловы,

                 рыбаки,

да и я,

          приблудный.

Но к восьми

                   из темной чащи

прозвучал руководяще

приближавшийся клаксон.

Стало ясно —

                     это он.

И явился, брови хмуря,

сам —

         всех прочих во главе.

Габардин во всей фигуре

и велюр —

                на голове.

Двое, с ним прибывших,

                                      юрко

путь ему прокладывали,

а сквозь дыры в штукатурке

ангелы подглядывали.

Шел,

        кивая наобумно

(вроде даже подобрел),

а завидевши трибуну,

совершенно пободрел.

Встал в нее, —

                      грудя навынос! —

об нее располовинясь,

и на край —

                  крутой кулак.

Стало ясно —

                      да, крупняк.

И пошел он вдруг метаться,

всех куда-то звать пытаться.

И минут через пятнадцать

после всех его атак

стало ясно —

                    да, мастак.

Он гремел на самовзводе

о пушнине,

                 рыбе,

                         меде,

ржи,

       пшенице,

                     огороде.

Брал собранье в оборот:

«Надо думать о народе!» —

позабыв, что здесь —

                                 народ.

А щербатый рыбачишка,

доставая табачишко

под словесный этот вихрь,

пробурчал мне:

                        «Знаем их!

Понимает он в пшенице,

как полено —

                    в пояснице,

в рыбе —

              разве как в закуске,

и в гусях —

                  как брать за гузки,

в огороде —

                   как в народе,

ну, а в нем —

                    как в огороде!

А потом небось банкетик,

рыбки свеженькой пакетик,

шкурки беличьи жене…

В общем, будет все – вполне.

Что слова? —

                     Туман и сумрак

для затмения людей».

Самокрутку в зубы сунул

и как сплюнул:

                       «Прохиндей».

Ночь уже была,

                        когда

вышли мы из клуба.

Сквозь густой туман стада

чуть мычали с луга.

Было тихо.

                 Было чисто.

Много звезд,

                    ветвей,

                               теней…

Но спросил я рыбачишку:

«Что такое прохиндей?»

А щербатый рыбачишка

вновь полез по табачишко:

«Неужели не слыхал?

Аль не сеял, не пахал?

Кто кричит нам про идеи,

про народ,

                а сам на деле

враг трудящихся людей —

это значит прохиндей.

Прохиндеи эти, брат,

для народа не творят

и не действуют,

а затменно говорят —

прохиндействуют».

Над рекой Двина

                           в леске

я бродил всю ночь в тоске.

Непонятно было многое

и понятней,

                  чем в Москве.

Я набрел на сельсовет.

Там собрался местный «свет».

В честь большого прохиндея

прохиндейский шел банкет.

В окнах слышалась перцовка,

поросенок-соус-хрен…

В «газик» плюхнулась персона,

и создался сразу крен.

Следом нес какой-то шкетик

рыбки свеженькой пакетик,

шкурки беличьи жене…

В общем, было все —

                                вполне.

И умчалось шпарить речи,

проводить с народом встречи

и мурыжить всех людей

существо нечеловечье,

в просторечье —

                          «прохиндей».