Читать книгу Не книга имён - Игорь Михайлов - Страница 12

Почему Фёдор Достоевский – гений? Сейчас постараюсь объяснить.

Обычно критики пишут, что у писателя должен быть свой стиль. Писатель – это стиль.

У Достоевского не было своего стиля. Вернее, был… стиль второстепенного беллетриста.

Набоков писал о нём так:

«Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей».

Когда Фёдор Михайлович в дневниках начинает рассуждать о чём-то архиважном, то заканчивается всё это почти фантастической цитатой Поприщина: «Константинополь должен быть наш!»

Видимо, сам это прекрасно понимая, Достоевский вкрапляет в «Дневники» фикшн: «Кроткая», «Бобок» и пр.

Так в чём же пресловутый гений Фёдора Михайловича?

На самом деле, его гений и мощь в том, что он показал во всей полноте и широте всю прелесть и низость человеческой натуры:

«Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Ещё страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил…»

Об этом говорит Митя Карамазов своему брату Алёше.

Достоевский, наверное, один из первых и последних русских писателей, отобразивших со всей мифологической беспощадностью трагедийность бытия – в быту.

В «Кроткой» – сквозь ничтожную и убогую жизнь ростовщика – копеечные рассуждения о том, сколько надо тратить на еду, а сколько на театр, словно пробивается живой росток Кроткой, маленького человека, который пытается найти искупление этой убогости. И не находит. Кроткая прыгает из окна, прижав к груди образок.

Родион Раскольников убивает старуху-процентщицу не из-за денег, или, как он поправляет Соню, «не только из-за денег», а чтобы узнать, тварь он дрожащая или право имеет.

Так вот, Достоевский во всеуслышание сказал то, о чём другие боялись даже подумать:

«…На деле мне надо, знаешь чего: чтоб вы провалились, вот чего! Мне надо спокойствия. Да, я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить. Знала ль ты это, или нет? Ну, а я вот знаю, что я мерзавец, подлец, себялюбец, лентяй».

Все эти цветочки человеческого «многообразия» расцветут в XX и XXl столетиях.

Но Фёдор Михайлович, пройдя все круги человеческого ада, перестрадав в молодости бесом революции, а в старости став ярым консерватором, дважды родившись и умерев, составил опись человеческих пороков. Видимо, поэтому Достоевского так любят и на Западе. Там любят страшилки, а герой Достоевского без дна:

«…Он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в Бога, ни в бессмертие своё, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении».

Герой Достоевского летит, словно Алиса в кроличью нору, в бездну, находя удовольствие в своём мизерабельном положении и упиваясь своей мерзостью.

Вспомним его: «Страданием своим русский народ как бы наслаждается» – удивительно точно и мощно! И, главное, крыть нечем. Всё так и есть. Читатель испытывает катарсис в тщетной надежде, что он не такой.

Но: «Разум – подлец, оправдает что угодно!»

Фёдору Михайловичу в 2021-м стукнуло двести лет.

Наверное, это именно и есть тот самый прототип человека, о появлении которого мечтал Чехов: «Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной. Человеку нужна такая жизнь, и если её нет пока, то он должен предчувствовать её, ждать, мечтать…».

И вот мы дождались… Что дальше?