Читать книгу Признания Мегрэ (сборник) - Жорж Сименон - Страница 2

Пройдя мимо газового фонаря, Мегрэ посмотрел на окна своей квартиры. Это давно вошло в привычку. Делал он это машинально, едва ли осознавая. Пожалуй, спроси у него сейчас кто-нибудь, был ли в окнах свет, комиссар затруднился бы ответить. Так же машинально на площадке между третьим и четвертым этажом он начинал расстегивать пальто, чтобы достать ключи из кармана брюк, хотя прекрасно знал, что жена ему откроет, едва он ступит на половичок у порога.

То были маленькие ритуалы, формировавшиеся на протяжении многих лет, и комиссар привязался к ним больше, чем готов был признаться даже самому себе. Сегодня был не тот случай, но в дождливые дни одним из таких ритуалов стал особенный жест, которым жена забирала у него мокрый зонтик, одновременно подставляя щеку для поцелуя.

Войдя в квартиру, комиссар произнес привычное: «Никто не звонил?» – и услышал в ответ:

– Звонил. Боюсь, тебе даже раздеваться не стоит.

День выдался серым, не теплым и не холодным. После обеда вдруг пошел дождь со снегом, который закончился так же неожиданно, как начался. На набережной Орфевр Мегрэ весь день занимался текучкой. Никаких особенных дел у него не было.

– Ты успел поужинать?

Свет у них дома всегда казался Мегрэ теплее, интимнее, чем в его кабинете. Он посмотрел на газеты, заботливо положенные женой рядом с креслом, на тапочки…

– Поужинал с шефом, Лукасом и Жанвье в закусочной «Дофин».

После ужина все четверо отправились на заседание Общества взаимопомощи полицейских. Вот уже третий год подряд Мегрэ против собственной воли избирался заместителем председателя Общества.

– Думаю, кофе ты выпить успеешь. Знаешь, сними все-таки пальто. Я сказала, что ты вернешься не раньше одиннадцати.

Часы показывали десять тридцать. Заседание сегодня получилось коротким. Комиссар даже успел выпить по кружке пива с коллегами, после чего отправился домой на метро.

– Кто звонил?

– Министр.

Остановившись посреди гостиной, Мегрэ посмотрел на жену и нахмурился:

– Что за министр?

– Общественных работ. Некий Пуан, если я правильно расслышала фамилию.

– Да, Огюст Пуан. Что, звонил прямо сюда? Самолично?

– Да.

– А ты не предложила ему перезвонить на набережную Орфевр?

– Он хотел поговорить именно с тобой. Сказал, что ему надо срочно с тобой встретиться. Когда я ответила, что тебя нет дома, он спросил, не горничная ли я. Кажется, его раздосадовало твое отсутствие. Я ему ответила, что я мадам Мегрэ. Он извинился, поинтересовался, где ты и когда вернешься. Знаешь, он произвел на меня впечатление робкого человека.

– А по слухам не скажешь.

– Он даже поинтересовался, одна я дома или нет. Потом объяснил, что об этом телефонном звонке никто не должен знать, что звонит он не из министерства, а прямо с улицы, из телефона-автомата, и что ему необходимо связаться с тобой как можно скорее.

Все время, пока жена говорила, Мегрэ стоял посреди комнаты, лицо его помрачнело. Всем своим видом сейчас он выказывал недоверие к политике. За время долгой карьеры к комиссару неоднократно обращались и депутаты, и сенаторы, и прочие важные лица, но это всегда происходило официально. При этом каждый раз шеф вызывал комиссара к себе в кабинет и разговор неизменно начинался со следующего: «Должен заранее попросить у вас прощения, старина Мегрэ, но я вынужден поручить вам дело, от которого вы вряд ли будете в восторге». Действительно, такие дела никогда, никогда не приносили ничего хорошего.

Мегрэ не был знаком с Огюстом Пуаном, более того, не видел его ни разу в жизни. К тому же министр общественных работ был не из тех людей, о которых часто пишут в газетах. Фигура хоть и публичная, но малоизвестная.

– Почему он все-таки не позвонил на набережную?

Комиссар задал этот вопрос скорее самому себе, но жена тем не менее ответила:

– А мне откуда знать? Я просто повторяю, что он сказал. Во-первых, говорю тебе, звонил из телефонной будки…

Кажется, эта деталь произвела на мадам Мегрэ большое впечатление. Для нее министр был слишком важной персоной, она никак не могла представить себе, как он, озираясь по сторонам, тихонько заходит в телефонную будку на углу какого-нибудь бульвара.

– …во-вторых, он подчеркнул, чтобы ты ехал не в министерство, а на его частную квартиру…

Жена сверилась с бумажкой, на которой было написано несколько слов.

– …дом 27, бульвар Пастер. Консьержку беспокоить не надо. Пятый этаж, слева.

– И что, он меня сейчас там ждет?

– Будет ждать столько, сколько потребуется. Но сказал, что ему все-таки желательно вернуться в министерство до полуночи.

Она помолчала и спросила изменившимся голосом:

– Думаешь, розыгрыш?

Мегрэ покачал головой. Да, необычно, странно, но на розыгрыш не похоже.

– Кофе выпьешь?

– Нет, спасибо. После пива не хочется.

Комиссар подошел к серванту, налил себе рюмку терновой настойки, выпил, потом взял с каминной полки новую трубку и направился к двери.

– До скорого.

Когда он вновь оказался на бульваре Ришар-Ленуар, влага, весь день висевшая в воздухе, начала сгущаться в туман и окутывала уличные фонари мерцающими ореолами. Комиссар не стал брать такси. До бульвара Пастер можно было прекрасно добраться и на метро. Возможно, на выбор транспорта повлиял и тот факт, что он не находился при исполнении.

Всю дорогу, машинально разглядывая сидящего напротив усатого господина, не отрывавшего взгляда от газеты, Мегрэ невольно спрашивал себя, что могло понадобиться Огюсту Пуану, да еще так срочно. И к чему такая таинственность?..

Все, что он знал об Огюсте Пуане, сводилось к тому, что тот был адвокатом из Вандеи. Кажется, из Ла‑Рош-сюр‑Йона. И что в политику он пришел далеко не в юном возрасте. Один из тех депутатов, которых избрали после окончания войны за их характер и доблестное поведение во время оккупации. Чем именно он тогда отличился, Мегрэ не знал. В любом случае, в то время как большинство его коллег пришли и ушли из парламента незамеченными, Огюст Пуан переизбирался раз за разом, а три месяца назад, во время формирования последнего кабинета, получил портфель министра общественных работ.

Никаких слухов, обычно сопровождающих политические фигуры такого масштаба, Мегрэ о нем не знал. О жене вовсе ничего не было известно, о детях, если таковые у него имелись, тоже.

Когда комиссар сошел на станции бульвара Пастер и поднялся на улицу, желтый туман сгустился еще больше. Мегрэ даже почувствовал капельки влаги на лице. Бульвар был совершенно пуст, лишь чьи-то шаги удалялись в сторону Монпарнаса, и оттуда же раздавались свистки отходящего от станции поезда.

Кое-где окна еще светились в темноте, навевая ощущение покоя и надежности. Такие дома, не бедные и не богатые, не старые и не новые, с почти одинаковыми квартирами, обычно населяют люди среднего достатка: профессура, служащие, мелкие чиновники, которые каждое буднее утро садятся в метро или в автобус, обязательно в одно и то же время, минута в минуту.

Мегрэ нажал на кнопку звонка, проходя мимо консьержки, буркнул что-то нечленораздельное и направился к лифту.

Узкий лифт, рассчитанный на двух пассажиров, медленно, но плавно и бесшумно начал подниматься мимо залитых тусклым светом лестничных площадок. Двери, ведущие в квартиры, были выкрашены одной и той же темно-коричневой краской, и такими же одинаковыми были половики у дверей. Оказавшись на пятом этаже, комиссар позвонил в левую дверь, которая открылась тут же, будто кто-то стоял за ней, держась за ручку.

Это был Пуан. Он обошел комиссара, сделал три шага к лифту и отправил его на первый этаж. Мегрэ по рассеянности не подумал этого сделать.

– Прошу прощения, что обеспокоил так поздно, – проворчал Пуан. – Сюда, пожалуйста…

Мадам Мегрэ была бы разочарована. Меньше всего Пуан походил на министра, по крайней мере такого, каким она их себе представляла. По росту и телосложению он походил на комиссара, только был массивнее, жестче, как бы грубее. Его прямые простоватые черты лица, нос и губы, казалось, были высечены из конского каштана.

На нем был скромный серый костюм, неприметный галстук. Все явно куплено в магазине готового платья. В глаза прежде всего бросались лохматые, густые, как усы, брови и почти такие же длинные волоски, покрывающие руки.

Пуан, со своей стороны, тоже изучал Мегрэ. Не скрывая этого и не утруждая себя вежливой улыбкой.

– Присаживайтесь, комиссар.

Квартира, много меньшая, чем на бульваре Ришар-Ленуар, состояла из двух, может быть, трех комнат и крошечной кухоньки. Из прихожей, где висело несколько пальто, они перешли в кабинет, походящий на типичное холостяцкое логово. На стене, на специальной решетчатой подставке, были развешаны более дюжины трубок, еще несколько лежало рядом. По большей части глиняные. Среди них выделялась прекрасная пенковая трубка. На давно вышедшем из моды бюро, заваленном бумагами и засыпанном пеплом – точь-в‑точь такое когда-то стояло в кабинете у отца Мегрэ – громоздились многочисленные ящички и стеллажи для папок. Комиссар из деликатности не решился внимательнее рассмотреть портреты отца и матери Пуана, висевшие на стене в черных золоченых рамах. Такие рамы обязательно украшают стены любого дома в Вандее.

Пуан, сидевший в вертящемся кресле, тоже напомнившем Мегрэ отца, небрежно тронул коробку с сигарами:

– Полагаю…

Комиссар улыбнулся, пробормотал:

– Я предпочитаю мою трубку.

– Серого?

Министр протянул ему надрезанный пакет серого табака, после чего сам набил свою погасшую трубку.

– Наверное, вы удивились, когда жена сказала вам…

Он пытался завязать разговор, но явно остался недоволен первой фразой. Что-то странное происходило в этом маленьком, немного душном кабинете. Собеседники, мужчины одинакового телосложения, почти одного возраста и схожего происхождения, не скрываясь, внимательно наблюдали друг за другом. С каждой минутой они обнаруживали схожие черты, были явно заинтригованы этим, но еще не решались признаться себе, что встретили родственную душу.

– Послушайте, Мегрэ. Думаю, нам незачем здесь говорить красивые фразы. Я знаю о вас лишь то, что пишут в газетах.

– Я о вас тоже, господин министр.

Движением руки Пуан дал понять, что в данной ситуации упоминание должности неуместно.

– Я попал в очень и очень затруднительное положение. Никто пока не знает, ни президент, ни даже моя жена, которая обычно в курсе всех моих дел. Я обратился именно к вам.

Он на секунду отвел взгляд, вынул трубку изо рта, будто чувствуя неловкость за последние слова, которые могли быть восприняты как лесть.

– Я не стал обращаться к вам по официальным каналам, через начальника судебной полиции. Поступил, что и говорить, странно. Вы имели полное право сюда не приезжать, как и имеете полное право отказать мне в помощи.

Пуан глубоко вздохнул и встал.

– Не желаете чего-нибудь выпить?

И добавил с неким подобием улыбки:

– Не пугайтесь, я не пытаюсь вас купить. Просто дело в том, что сегодня вечером мне действительно необходимо пропустить пару стаканчиков.

Он прошел в соседнюю комнату и вернулся с открытой бутылкой и двумя стопками из тех, что встречаются в провинциальных гостиницах.

– Обычная водка. Отец изготовляет каждую осень. Этой бутылке лет двадцать, не меньше.

Взяв каждый по стопке, они переглянулись.

– Ваше здоровье.

– Ваше здоровье, господин министр.

В этот раз Пуан как будто не услышал обращения комиссара.

– Если я не знаю, как начать, то это не потому, что мне неловко перед вами, а потому, что история слишком запутанная. Вы читаете газеты?

– В те вечера, когда злоумышленники оставляют мне на это немного времени.

– Политикой интересуетесь?

– Не очень.

– Вы знаете, что я, если можно так выразиться, не человек политики?

Мегрэ кивнул.

– Хорошо! Вы, конечно, в курсе трагедии, случившейся в Клерфоне?

Мегрэ, не совладав с собой, содрогнулся. Видимо, на его лице невольно отразились досада и настороженность, потому что его собеседник опустил голову и тихо проговорил:

– Да. Увы, речь именно об этом.

Только что, в метро, Мегрэ ломал голову над тем, зачем он так срочно и секретно потребовался министру. Он даже не подумал тогда о трагедии в Клерфоне, хотя газеты кричали о ней уже не первый месяц.

Санаторий в Клерфоне, построенный в Верхней Савойе, между Ужином и Межевом, на высоте более тысячи четырехсот метров, был одним из самых амбициозных проектов, реализованных в послевоенное время. Кому первому пришла в голову идея построить для детей из самых бедных семей заведение, сравнимое по роскоши с лучшими частными европейскими санаториями, Мегрэ припомнить не мог. Это было много лет назад. В любом случае, вокруг стройки поднялся ажиотаж. Многие утверждали, что вся затея имеет под собой исключительно политическую подоплеку, было много критики, бурные дебаты в парламенте. Для изучения проекта сформировали специальную комиссию. После долгого рассмотрения проект наконец был принят.

Месяц назад случилась катастрофа, самая страшная из всех возможных. В горах началось таяние снегов, явление, ранее не зафиксированное в это время года за всю историю метеонаблюдений. Горные реки вышли из берегов. На поверхность вышла даже крошечная подземная речушка Ля‑Лиз, столь незначительная, что ее давно уже не обозначают на картах. Однако хватило и ее, чтобы подмыть фундамент целого крыла санатория в Клерфоне.

Расследование, начатое на следующий день после катастрофы, не закончилось и поныне. Эксперты никак не могли прийти к общему мнению. Как и пресса, которая, в зависимости от приверженности к той или иной партии, защищала противоположные интересы.

Сто двадцать восемь детей погибло в тот страшный день под завалами обрушившегося здания. Остальные были срочно эвакуированы.

Мегрэ минутку помолчал и тихо спросил:

– Вас ведь еще не было в правительстве, когда строился Клерфон, верно?

– Нет. Я даже не был членом парламентской комиссии, проголосовавшей за принятие проекта. Признаться, до недавнего времени я знал об этом деле не больше, чем можно было узнать из газет.

Пуан помолчал.

– Комиссар, вы когда-нибудь слышали об отчете Калама?

Мегрэ, удивленно глядя на министра, покачал головой.

– Услышите. Скоро о нем будут кричать на каждом углу. Полагаю, вы не читаете мелких еженедельников, наподобие «Слухов»?

– Никогда.

– Вам знаком Гектор Табар?

– Заочно. Кое-что я о нем слышал. Думаю, мои коллеги с улицы Сосэ знакомы с ним куда лучше.

Мегрэ намекал на Совет национальной службы безопасности, который, будучи в прямом подчинении у министерства внутренних дел, частенько занимался делами, имеющими то или иное отношение к политике.

Табар, не слишком чистый на руку журналист, чей еженедельник славился самыми дикими слухами, нередко попадался на шантаже.

– Прочтите это. Опубликовано через шесть дней после трагедии.

Заметка была короткой и таинственной: «Вынудит ли когда-нибудь общественное мнение обнародовать отчет Калама?»

– И все? – удивился комиссар.

– Вот вырезка из следующего номера.

«Вопреки общепринятому мнению, нынешнее правительство не дотянет до конца этой весны не по причине сложностей во внешней политике и не из‑за событий в Северной Африке, а из‑за отчета Калама. Кто прячет отчет Калама?»

Словосочетание «отчет Калама» повторялось, будто заклинание, и Мегрэ невольно улыбнулся, спросив:

– Кто такой этот Калам?

Пуан был серьезен. Выбив трубку в широкую медную пепельницу, он объяснил:

– Профессор из Национальной школы мостов и дорог. Умер два года назад. Рак, кажется. Имя его не известно широкой публике, но в мире прикладной механики и гражданской архитектуры он настоящая знаменитость. Калама неоднократно приглашали для консультаций на крупные стройки, он объехал весь мир, от Японии до Южной Америки. В области сопротивления материалов, особенно бетона, он обладал неоспоримым авторитетом. Написал работу, которую ни я, ни вы не читали, но которая является настольной книгой любого архитектора. «Болезни бетона».

– Калам имел отношение к стройке в Клерфоне?

– Опосредованно. Позвольте мне рассказать эту историю, руководствуясь собственной хронологией событий. После катастрофы, как я уже говорил, я не знал о санатории ничего, кроме того, что писали в газетах. Признаться, я даже не мог вспомнить, проголосовал я за проект или против него пять лет назад. Пришлось даже справиться с «Л’Офисиель», чтобы освежить память и вспомнить, что я голосовал за. Газет вроде «Слухов» я тоже не читаю. Только после появления второй заметки президент тихо отозвал меня в сторонку и спросил: «Вы знакомы с отчетом Калама?» Я честно ответил, что нет. Кажется, он удивился и посмотрел на меня даже с некоторым подозрением. «А ведь он должен находиться в ваших архивах», – заметил он. После этого он ввел меня в курс дела. Пять лет назад, во время дебатов по поводу проекта в Клерфоне, когда парламентская комиссия никак не могла прийти к общему мнению, стоит ли затевать стройку санатория, один из депутатов, не знаю, кто именно, предложил обратиться за советом к эксперту, обладающему неоспоримым авторитетом в данной области. Вспомнили о профессоре Жюльене Каламе из Национальной школы мостов и дорог. Некоторое время профессор изучал проект, даже съездил в Верхнюю Савойю, провел там несколько дней. Затем он написал отчет, который должен был быть передан комиссии.

Мегрэ начинал понимать.

– И отчет оказался неблагоприятным?

– Погодите. На тот момент, когда президент обратился непосредственно ко мне, он успел отдать распоряжение отыскать отчет в архивах Парламента. Документ должен был находиться среди бумаг той злополучной комиссии. Выяснилось, что пропал не только отчет, но и целый ряд других докладов по теме. Понимаете, что это значит?

– Что есть лица, заинтересованные в том, чтобы отчет никогда не был опубликован?

– Прочитайте вот это.

Еще одна вырезка из «Слухов», тоже короткая, но не менее угрожающая: «Хватит ли влияния господина Артура Нику, для того чтобы скрыть отчет Калама?»

Как и сотни других имен, имя Артура Нику было комиссару знакомо. Название фирмы «Нику и Совгрен» фигурировало везде, где затевались общественные работы, будь то строительство дорог, мостов или шлюзов.

– Фирма «Нику и Совгрен» занималась строительством в Клерфоне.

Мегрэ начинал жалеть, что пришел. Несмотря на искреннюю симпатию, которую он испытывал к Огюсту Пуану, комиссар чувствовал крайнюю неловкость, будто стал свидетелем, как в присутствии женщины кто-то рассказывает скабрезную историю. Мегрэ невольно пытался предугадать, какую роль сыграл Пуан в трагедии, унесшей жизнь ста двадцати восьми детей. Еще немного, и он спросил бы напрямик: «А вы-то здесь при чем?» Он догадывался, что история задевала интересы многих политиков, возможно, самого высокого ранга.

– Постараюсь покороче. Итак, президент попросил меня устроить тщательную проверку архивов моего министерства. Национальная школа мостов и дорог напрямую связана с министерством общественных работ. Логично было предположить, что где-то в наших архивах хранится копия отчета Калама.

Опять это словосочетание: «отчет Калама».

– И вы ничего не нашли?

– Ничего. Напрасно перерыли тонны пыльных бумаг. Чуть ли не до чердака добрались.

Мегрэ беспокойно поерзал в кресле. Собеседник заметил его беспокойство, спросил:

– Вы не любите политику?

– Признаться, совсем не люблю.

– Я тоже. Как ни странно, именно для того, чтобы бороться с нашей политической системой в том виде, в котором она существует, я решился выставить свою кандидатуру на выборы в парламент двенадцать лет назад. И когда три месяца тому получил предложение войти в правительство, я дал согласие все с той же целью. Привнести хоть немного честности в нашу политику. Мы с женой – люди простые. Сами видите, в какой квартирке мы живем во время заседаний в парламенте. Причем с тех самых пор, как я стал депутатом. Не квартира, а холостяцкая конура. Жена могла бы остаться в Ла‑Рош-сюр‑Йоне, у нас там дом. Но мы не имеем привычки жить по отдельности.

Он говорил просто, без обиняков.

– С тех пор как я стал министром, официально мы проживаем в апартаментах при министерстве, на бульваре Сен-Жермен, но сбегаем сюда при первой возможности, особенно по воскресеньям. Не важно. Если я позвонил вам из телефона-автомата, как ваша жена наверняка не преминула вам сообщить – у меня создалось впечатление, что наши жены в чем-то похожи – так вот, если я позвонил вам из телефона-автомата, то исключительно по той причине, что опасаюсь прослушивания. Я убежден (уж не знаю, есть ли у меня на то основания), что все телефонные разговоры, ведущиеся из министерства, а может быть, и из этой квартиры, где-то записываются. Признаюсь, не хочу даже знать, где именно. Вы будете смеяться, но сегодня вечером я зашел в один из кинотеатров на Бульварах только затем, чтобы выйти через другую дверь. Еще и два такси сменил. И все равно я не смог бы поклясться, что за этой квартирой не ведется слежка.

– Я по пути сюда никого не заметил.

Теперь Мегрэ чувствовал что-то наподобие жалости. До сих пор Пуан старался говорить равнодушно, но чем ближе он подходил к сути дела, тем больше волновался, мялся, не решался сказать главное, будто боялся, что комиссар составит о нем неверное мнение.

– Мы перерыли все архивы министерства. Не могу описать, какое количество никому не нужных и десятки лет назад забытых бумаг мы обнаружили. Президент названивал по два раза на дню, интересовался, как идут дела. Кажется, он мне не доверяет. Затем были предприняты поиски и в Школе мостов и дорог. Тоже без всякого результата. До вчерашнего дня.

Мегрэ не удержался и спросил, будто речь шла о концовке увлекательного романа:

– Что? Отчет Калама был найден?

– Скажем так, мы нашли то, что вполне могло быть отчетом Калама.

– Где?

– На чердаке Школы.

– Профессор?

– Смотритель. Вчера, в полдень, мне передали записку, что на прием пришел некий Пикемаль, о котором я никогда ничего не слышал. На записке карандашом было приписано: «По поводу отчета Калама». Я велел немедленно пригласить его к себе. Предварительно попросил выйти из кабинета свою секретаршу, мадемуазель Бланш, хотя доверяю ей всецело, ибо она работает на меня больше двадцати лет, еще со времен Ла‑Рош-сюр‑Йона, когда я был обычным адвокатом. Скоро вы убедитесь, что это немаловажная деталь. Моего личного помощника, главы кабинета, в помещении тоже не было. Я остался один на один с человеком средних лет, который вошел и встал посреди комнаты, не говоря ни слова. Под мышкой он держал пакет, завернутый в серую бумагу.

«Господин Пикемаль?» – спросил я немного встревоженно, так как на секунду мне показалось, что имею дело с сумасшедшим. Он кивнул. «Присаживайтесь, пожалуйста». – «Не вижу смысла». Поверьте, в глазах его не было ни тени симпатии. Он спросил почти грубо: «Это вы министр?» – «Да». – «Я являюсь смотрителем Национальной школы мостов и дорог». Он сделал два шага вперед, протянул мне пакет и добавил: «Вскройте. И дайте мне расписку в получении». В пакете содержался документ объемом приблизительно сорок страниц, явно машинописная копия, полученная через копирку. Заглавие гласило: «Отчет по вопросу о строительстве санатория в так называемом Клерфоне, в Верхней Савойе». Подписи от руки не было, но на последней странице было напечатано имя Жюльена Калама и дата. Пикемаль по-прежнему стоял посреди кабинета и все повторял: «Расписку дайте». Я быстро, от руки, набросал ему расписку. Он сложил ее, сунул в потертый бумажник и направился к двери. Я окликнул его: «Где вы обнаружили эти бумаги?» – «На чердаке». – «По всей вероятности, вас вызовут, чтобы вы могли отчитаться письменно». – «Вы знаете, где меня найти». – «Вы никому больше не показывали эти бумаги?» Он презрительно посмотрел мне прямо в глаза и ответил: «Никому». – «Это единственная копия?» – «Насколько мне известно, да». – «Благодарю вас».

Пуан смущенно посмотрел на Мегрэ.

– И вот здесь я совершил ошибку, – признался он. – Наверное, это Пикемаль с его странностями сбил меня с толку. Понимаете, он выглядел точь-в‑точь как анархист с зажатой в руке бомбой.

– Возраст? – спросил Мегрэ.

– Около сорока пяти лет. Одет неприметно, не хорошо и не плохо. Взгляд сумасшедшего или фанатика.

– Вы справились о нем?

– Не сразу. Было пять часов вечера. В приемной меня дожидались еще человек пять-шесть, а вечером я обязательно должен был присутствовать на званом ужине у инженеров. Услышав, что посетитель ушел, вернулась моя секретарша. Я положил отчет Калама в свой портфель. Конечно, надо было сразу звонить президенту. Если я этого не сделал, то, клянусь, лишь потому, что Пикемаль производил впечатление сумасшедшего. Документ вполне мог оказаться фальшивкой. Нам почти каждый день приходится иметь дело с неуравновешенными людьми.

– Нам тоже.

– Тогда, может быть, вы меня поймете. Я принимал посетителей до семи часов. Не успел даже заехать к себе, чтобы переодеться.

– Вы рассказали жене об отчете Калама?

– Нет. Портфель я взял с собой. Сказал ей, что после ужина заеду на бульвар Пастер. Я часто так делаю. Мы приезжаем сюда каждое воскресенье, жена любит сама что-нибудь приготовить, чтобы мы могли пообедать наедине. И сюда же я приезжаю, когда у меня срочная или важная работа, для которой нужно уединиться и сосредоточиться.

– Где проходил банкет?

– В замке Орсе.

– Портфель вы взяли с собой?

– Портфель был заперт, за ним присматривал шофер, которому я доверяю целиком и полностью.

– А после банкета вы прямиком направились сюда.

– Да, около половины одиннадцатого. Министры обладают привилегией уходить с подобных мероприятий сразу после произнесения приветственной речи.

– Вы были во фраке?

– Я снял его перед тем, как устроиться здесь, в кабинете.

– Вы прочитали отчет?

– Да.

– И какое было ваше впечатление? Настоящий?

Министр кивнул.

– Если бы он был опубликован, это действительно спровоцировало бы грандиозный скандал? – уточнил комиссар.

– Без всяких сомнений.

– Почему?

– Потому что профессор Калам, если можно так выразиться, предрек случившуюся катастрофу. Несмотря на то что я возглавляю министерство общественных работ, вряд ли смогу сейчас воспроизвести вам ход мыслей профессора. Отчет изобиловал техническими деталями, которыми он аргументировал свою позицию. Но я могу совершенно точно сказать, что профессор четко и недвусмысленно высказался против проекта, категорически против. Более того, утверждал, что долг любого человека, ознакомившегося с отчетом, – проголосовать против постройки санатория, по крайней мере в том виде, в котором она была задумана. Как минимум пересмотреть проект, провести дополнительные исследования. Понимаете?

– Начинаю понимать.

– Каким образом газета «Слухи» узнала об этом документе, мне неизвестно. Есть ли в редакции копия отчета? Тоже не имею представления. Но насколько можно судить, вчера вечером я был обладателем единственной копии отчета Калама.

– Что произошло?

– Около полуночи я попытался дозвониться до президента, но мне ответили, что он уехал на какое-то политическое собрание в Руане. Я чуть не позвонил туда…

– Но не позвонили?

– Нет. Именно потому, что вспомнил о возможной прослушке. Я мучился ощущением, что в руках у меня оказался динамит, способный пошатнуть действующее правительство, а заодно и отправить на дно немалое количество моих коллег. Не подлежит сомнению, что те, кто прочитает отчет, будут настаивать на…

Мегрэ догадывался, что последует дальше.

– И вы оставили отчет в этой квартире?

– Да.

– В бюро?

– Оно запирается на ключ. Я подумал, что здесь он будет в большей сохранности, чем в министерстве, полном людей, с которыми я едва знаком.

– Шофер оставался внизу все время, пока вы читали отчет?

– Я отпустил его. Поймал такси на углу бульвара.

– Вернувшись домой, вы поговорили с женой?

– Об отчете Калама – нет. Я вообще никому ничего не говорил до следующего дня. Около часу я встретился с президентом в палате. Мы встали у оконного проема, и я ввел его в курс дела.

– Это произвело на него впечатление?

– Мне показалось, что да. Как и на любого человека, возглавляющего правительство и вдруг оказавшегося в такой ситуации. Он попросил немедленно отправиться за отчетом и лично принести документ к нему в кабинет.

– Отчета в бюро не оказалось?

– Да.

– На дверном замке были следы взлома?

– Мне кажется, что нет.

– С президентом вы больше не встречались?

– Нет. Мне действительно стало дурно. Я велел отвезти себя на бульвар Сен-Жермен, отменил все встречи. Жена позвонила президенту, сказала, что мне плохо, у меня был обморок и я прошу перенести нашу встречу на завтра.

– Жена знает?

– Я солгал ей. Впервые в жизни. Я и сам толком не помню, что рассказал ей. Наверняка сам себе противоречил.

– Она знает, что вы сейчас здесь?

– Она думает, что я на собрании. Не знаю, понимаете ли, в какой ситуации я оказался. Я вдруг очутился совершенно один, с явственным ощущением, что стоит мне открыть рот, как все разом на меня ощетинятся. Кто мне поверит? Отчет Калама был у меня в руках. Кроме меня и Пикемаля его в глаза никто не видел. А между тем на протяжении последних лет я не менее трех раз был приглашен к Артуру Нику, главному подрядчику, и посещал его особняк в Самуа.

Пуан вдруг обмяк в кресле. Плечи его опустились, подбородок потерял жесткие очертания. Всем своим видом он говорил: «Не знаю. Делайте что хотите».

Мегрэ, не спрашивая разрешения, задумчиво налил себе еще водки и, лишь поднеся стопку ко рту, вспомнил, что следовало бы сначала предложить собеседнику.