Читать книгу Когда зацветет терновник - Мара Вересень - Страница 15

Было еще темно, когда задняя дверь купцова дома чуть слышно отворилась. Темная в предрассветных сумерках фигура с дорожным мешком на плече быстро пересекла двор, направляясь к бараку, где жили работники. Отданный на откуп елфие молодой и плечистый парень спал с краю и проснулся, едва пальцы коснулись плеча. Встал тихо и вышел вслед за ранним гостем.

– Еда и дорожный скарб в мешке. И денег положил, как обещано. Одежу свою сымай. Мою возьмешь. Схоронишься пока в овине, как стемнеет – уходи.

* * *

Утро куталось туманом, белым и плотным, словно из небесной чаши пролилось молоко. Сначала тишина была такой же густой и белой. А потом, вслед за громкими петушиными распевками, начала просыпаться веска: слышался натужный скрип колодезного ворота, звякали пустые ведра, залаяла собака, стала подавать голоса всевозможная домашняя живность. Кто-то забранился так же визгливо и громко. Туман осмелился и протянул плотные белесые ленты дальше по дороге, вползая за огорожи крайних хат, растекся дымкой по дворам. Солнце боком выглянуло из-за кудели облаков и просеяло волглую марь лучами.

Лорка стояла на крыльце и смотрела, как тают на траве мглистые клочья. Она никак не могла спустить ногу со ступеньки. Дверь приоткрылась, в щелку громко задышали и зашмыгали носом. Лорка оглянулась. На Томаше была длинная, до колен, ночная рубашка, босая нога коснулась влажных и прохладных по утру досок и отдернулась обратно.

– Сестрица, я проводить…

– Штаны одень, провожальщик.

Дверь закрылась, потом открылась снова, но это был не Томаш. Отец. Молчал и смотрел тяжело, виновато. И от этой его вины на крыльце стало тесно, и Лорка ступила на утоптанную до каменной твердости дорожку, темную от схлынувшего тумана. Сырость просачивалась сквозь тонкие кожаные поршни, холодила пятки, тонкие носки не спасали. Кожа покрылась цыпками, и Лорка точно не знала, от волглого утра или от отцовского взгляда. Губы Дамьяна шевельнулись, и зябко стало не только ногам.

– Владыка наш и Отец, Пахарь, Сеятель, Жнец, Боже Единый! Славу тебе пою во время печали, – почти беззвучно заговорил отец, глядя на нее. – Затворены уста мои, ибо душе говорить прощание…

– Не хорони, – чужим незнакомым голосом сказала Лорка, впервые на своем веку перебив родителя, – жива еще. Ты бы еще дорожку пеплом посыпал.

И посмотрела прямо, как не смотрела никогда. Отец замолчал и отвел взгляд. Их хаты выскочил Томаш, босой, но уже в рубахе и штанах. Ткнулся лбом под грудь, руками обхватил и задышал часто, отчаянно сдерживая слезы. Встрепанная макушка пахла сном и домом.

– Эй, ну что ты, – заговорила Лорка и отодвинулась, чтобы посмотреть на брата. Присела, сразу сделавшись ниже его на голову, и теперь Томаш глядел сверху вниз. Прикушенная губа побелела, в распахнутых глазах Лорка видела себя. Не утерпел. Дрогнули ресницы, отражение в темных зрачках застлало слезами. Томаш мотнул головой, оттер щеки рукавом и протянул плетеный из красной нитки детский оберег. Теперь понятно, чего так долго возился, – искал среди своих мальчишечьих сокровищ прощальный подарок.

Лорка подала руку, и брат старательно повязал тесемку ей на левое запястье, к сердцу ближе. Пока вязал, слезы высохли, осталась только детская обида.

Поднялась. В груди было звонко и пусто, как в новой еще не обжитой хате, и Лорка слышала, как дрожат и лопаются струнки, связывающие ее с домом.

– Как тебя зовут, брат?

– Томиллен, защитник, дома хранитель.

– Вот и храни, – сказала она и поцеловала Томаша в макушку. Жесткие, темные, как у отца, волосы немного вились и всегда по утру торчали во все стороны.

Спину пробрало ознобом. Лорка оглянулась – у калитки стоял Страж. Тот ли он был, что вчера приходил, или другой, было не понять.

– Не провожайте, не надо, – сказала она, глядя на отца, и вышла со двора.

На торжке уже собирались. Сопровождавший Лорку молчаливый Страж подвел ее к Лексену, сидящему за прилавком с бумагой и писалом. Чуть поодаль расположился Среброликий с черным шнуром в блекло-золотой косе. Этого бы Лорка узнала и так – он был тяжелее прочих элфие и телом, и взглядом. Грамотей поднял на нее свои выцветшие глаза и ничего не спрашивая записал: Лорка Дамьяна тенʹЛо́вец. А потом глазом дернул, словно подмигнуть хотел. Лексен всегда ее полным именем звал, а тут вдруг… Хотя, странно бы смотрелось оно в списке прочих весковых имен, запиши он Ллориен вместо Лорки.

Провожающих пришло много, все молчали, и потому Лорка не сразу поняла, что собралась почти вся веска. Страж рядом пошевелился и подбородком дернул в сторону стоящих у выезда телег. На двух из них уже сидели откупные: парни в одной и пара девок в другой. Лорка пошла к девкам, неуклюже взобралась – борта были высокие, а руки никто не подал. Даже в Лоркину сторону не глянула ни одна. Ну и пусть на них, все равно Лорка с ними не зналась, так, видела несколько раз в лавке и на торжке. Они с другой стороны вески жили, где корчма. Пригожие. Одна девка была чернявая, как Цвета, вторая светлая, как пшеничный колос, и кудрявая, волосы в ее косе и без ленты держались. Лорка поглядела на туго перевязанную свою странного цвета палой листвы, не рыжую, не русую. Таких волос ни у кого в веске не было, только у нее. И глаз, серых с лиловой прожилкой.

Возница был незнакомый, чужой, так держались только прибылые из Земель элфие. Туда многие сами жить уходили, говорили, что хорошо, и земля родит, только надо клятву приносить и за себя, и за всех, кто после тебя родится. Видно, наняли в корчме или в гостинном доме, думала Лорка, разглядывая спину и светлую коротко стриженую макушку. О чужом думала, чтоб о родных не вспоминать.

Выехали через две лучины. Солнце уже хорошо поднялось, и туман истаял совсем, а дорога до самого выезда была серой. И только когда крайние хаты остались позади и сбитый ногами и колесами песок стал привычного цвета, Лорка поняла, что чьи-то руки обильно усыпали путь пеплом.

– И будет время семян и время урожая, и ляжет покорно колос под серп Твой, и всякому и каждому по трудам его да воздастся, – выводила слова прощания тихим срывающимся голосом чернявая, а все прочие девки – а было их уже семеро на телеге – осеняли себя серпом.