Читать книгу Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин - Страница 7

Том первый
Избранные повести
Монах
Повесть
Глава первая

Оглавление

Здоровье Анатолия Петровича Докучаева после шестидесяти стало совсем никудышным. Появилась одышка, заболели ноги, стал терять сознание, причем неожиданно. Уже дважды он падал на улице, и после этого появился страх: свалиться вот так где-нибудь в безлюдном месте – и хана, некому спасти, некому помочь. Врачи маленького районного городка, где жил и работал Анатолий Петрович, ощупали его всего, сантиметр за сантиметром, просветили всякими приборами, исписали тонну бумаги, но диагноз так и не сумели поставить.

Вместе с болезнью пришла к Анатолию Петровичу склонность к самоанализу, к уединенным размышлениям: о смысле жизни, о Боге, о вере и неверии, о Вселенной, о месте человека на земле и так далее. Он даже стал записывать свои мысли в толстую амбарную книгу, и это занятие так ему понравилось, что вскоре он уже не мыслил себя без «дневника жизни», как он назвал своего «доверителя», используя юридическую терминологию. Он понимал, что ничего, кроме банальностей, не выдумает, но остановиться не мог, придя к спорному тезису: даже истина не оригинальна, потому что она не предполагает толкований и вариантов. Она всегда единственна.

«…Все мы задумываемся над вечными вопросами жизни: зачем мы приходим в этот мир, что является смыслом нашей жизни? Почему судьба благосклонна к одним, но несправедливо сурово обходится с другими? А может, и нет никакого смысла, все происходит случайно? Миллионы случайностей, на которые невозможно повлиять, определяют всю нашу жизнь, все наши поступки и желания. Говорят, душа бессмертна. Но кто это доказал? Кто может подтвердить? Мы видим, что человек смертен, что рано или поздно всему органическому в мире наступает конец. У человека, кажется, нет никакой возможности выразить теоретически закономерность бессмертия, охарактеризовать Вечность. Только если в богословско-философских категориях.

Если жизнь человеку дарована Богом, то почему люди убивают друг друга? Если Господь дал людям жизнь, то она не может кончиться по велению человека, как вода в кувшине. Только Бог имеет право и возможность распоряжаться человеческой жизнью, имеющей ограниченный земной срок. И что такое время, которое превращает нас из юных и здоровых в беспомощных и больных людей?

Почему природа в своем эволюционном развитии не позаботилась о создании физиологического вечного двигателя. Наоборот, с каждым прожитым днем “болтики” и “гаечки” нашего организма разбалтываются на каменистой дороге жизни…»

Записав очередную порцию «размышлизмов», как в шутку называл Анатолий Петрович свои записки, он бережно укладывал амбарную книгу в ящик письменного стола, который запирал на ключ – до следующего «вдохновения». Думая о своих «болячках», он приходил к неутешительным выводам. Испокон веков человечество боготворило лекарей, конечно, хороших. И сегодня люди этой профессии самые нужные. Они продлевают нам жизнь. Но вот загадка: почему в России хорошие лекари, как правило, – иностранцы? Так повелось еще со времен Петра Алексеевича. И сегодня самые серьезные операции предпочитают делать за границей. На родной земле то врачей толковых не хватает, то лекарств, то медицинского оборудования, то еще каких-то «пустяков». Вроде бы государство и денег на содержание больниц и поликлиник не жалеет, но врачи в основном пишут, а не лечат. Проверят давление, послушают сердце, легкие. Всё занесут в карточку – подробно, обстоятельно, словно для прокурора. А болезнь, что же? Или сама отстанет от больного, или, как говорится, – не судьба. Бывают, конечно, чудеса, когда врач помогает. Бывают. Но редко. На то они и чудеса.

Но если есть деньги, любой слабый здоровьем россиянин мечтает попасть на лечение в другие страны. Чаще всего в Германию. Особенно в нынешние времена, когда многое в российской жизни упростилось. Народная власть, установившаяся, казалось, на века, добровольно сложила с себя ответственные полномочия и ввязалась в новый передел собственности. Всеразрушающий ветер перемен стремительно пронесся над великой страной и опрокинул многие, казалось, незыблемые устои. Запели новые песни, написали новые книги, стали дружить с американцами, а вчерашние союзники стали врагами. Появились новые слова, новые понятия, то, что раньше было стыдным и недопустимым, стало весьма доходным делом. Открылись возможности заработать деньги и ездить в любую страну мира, белый свет повидать, здоровье поправить.

Славится медициной Израиль, маленький клочок земли, известный эпицентр, кажется, всех трагических событий истории со времен Ветхого Завета. Что притягивало людей в пустыню Негев, в предгорья Иудеи и Самарии, известно им одним, но то, что в этой стране всегда прекрасно лечили, это бесспорно. Знали об этом века назад, знают и сейчас.

Жена была непреклонна: Анатолию Петровичу нужно ехать в Израиль, тамошние врачи с болезнями мужа обязательно справятся. Он со своей любимой половинкой спорить не стал. Невозможно спорить с женщиной, с которой прожил вместе пятьдесят лет. Жена за эти годы стала настоящим домашним врачом, лечила детей и внуков, а о лекарствах знала порой больше, чем дорогостоящий профессиональный эскулап.

Февральский Израиль похож на сентябрьскую Рязань или Кострому в щемящую сердце пору нежного бабьего лета. Разноцветная листва еще не покинула деревья, хотя часть ее хрупким шуршащим покрывалом уже опустилась на газоны. Солнце теплое, ласковое, не верится, что на календаре – зима. Русская зима всегда снежная, морозная. А в Израиле в нашем понимании, кажется, вообще не бывает зимы. Только в календаре красуются декабрь, январь, февраль. Может, потому и говорят – земля обетованная? В Сибири Моисей долго бы не походил.

Новых болезней израильские врачи у Анатолия Петровича не нашли, и на том спасибо. Подтвердили старые диагнозы. Всё проверили, просветили, простучали, прослушали. Удивительное дело: чем подробнее его обследовали, тем больше он убеждался, что вся медицина построена на несовершенных методах диагностики. Нет ни одного достоверного. И все равно; делаются заключения, даются рекомендации, принимаются ответственные решения. А главный вопрос – причина болезни – остается без ответа. Микробы, вирусы, гены, атеросклероз и т. п. Одних они поражают, других «не трогают». Иммунитет, стресс, экология, возраст и наследственность – вот те универсальные объяснения, которые всегда и всем подходят. Палочка-выручалочка.

Почему официальная медицина не занимается такими сложными проблемами, как сглаз или порча? А ведь о них знали десятки веков назад! Такие заболевания лечат другие «специалисты» – колдуны, ясновидящие, гадалки, и… шарлатаны. Встречаются врачи совестливые. Не зная, как лечить болезнь, они отправляют пациента к «бабкам» или к священнику. А так хочется быть здоровым! Чтобы не было больно, чтобы не травили наркозом, «химией», не ограничивали запретами. Хочется, чтобы в жизни все было закономерно, выверено, как в таблице Менделеева. Чтобы не было случайностей, чтобы всегда можно было найти причину и устранить «поломку» в организме, а по возможности – предупредить.

Врач клиники, в которой Анатолий Петрович проходил обследование, при расставании процитировал ему слова академика Николая Амосова, известного в Израиле специалиста: «Не надейтесь на медицину. Она неплохо лечит многие болезни, но не может сделать человека здоровым».

Еще перед поездкой в Израиль они с женой решили обязательно побывать в Иерусалиме, посмотреть святыни, прикоснуться к которым стремятся люди со всего мира. Быть рядом и не посетить Святые места может только безнадежно равнодушный человек. И вера тут ни при чем. Невозможно миновать город, впитавший в себя десятки культур различных народов: римлян, арабов, англичан, русских, сирийцев, греков, католиков, православных, мусульман, иудеев, мудрых, глупых, добрых, злых, великих, ничтожных, праведных, грешных. Все они оставили здесь свой след. Иногда этот след бывал кровавым. Нет в мире другого такого центра: ни по древности, ни по значению для судеб человеческих. Вспомнил Анатолий Петрович, как еще маленьким он слышал рассказ своей бабушки о ее паломничестве во святой Иерусалим. Долгим был этот путь, тяжелым, полным опасностей и лишений. В его детской памяти осталась эта история. Он и сейчас слышит тихий, напевный бабушкин голос:

– Давным-давно, еще до основания Иерусалима, на это место по повелению Божьему пришел Авраам со своим сыном Исааком, для принесения жертвы. А потом, несколько веков спустя, царь Давид основал здесь свою столицу. Сын Давида – Соломон, построил в Иерусалиме храм, где проповедовали старые мудрые люди, их называли пророками. Они возвещали о скором пришествии в мир Спасителя – Сына Божия… В Иерусалимский храм принесли Младенца Иисуса, и был Он встречен праведным Симеоном, символизирующим прошлые, жестокие уходящие дохристианские времена. Еще отроком Господь много раз посещал Иерусалим, удивляя книжников и пророков своей необыкновенной мудростью. Начав свое служение, Спаситель несколько раз посещал Святой город, проповедуя Царствие Небесное.

Сейчас, через много лет после кончины бабушки, Анатолий Петрович приехал в этот город. Не пришел, как она, а прилетел на самолете, доехал на машине и был потрясен его ослепительной красотой. Город был построен из белого камня. За тысячелетия белизна несколько смягчилась, стала кремовой, но от этого его сияние и красота не померкли. Стены домов, столбчатые заборы, арки и узенькие тротуары, отражавшие солнечные лучи, казались покрытыми позолотой. Не бывая здесь ни разу, Анатолий Петрович сразу полюбил этот древний город и принял сердцем как родной.

В белом солнце Палестины золотистые стены древнего Иерусалима не воспринимаются древними и чужими. Русскому человеку они знакомы от рода, по фрескам и иконам, по стихам и романам, даже по точной копии «Нового Иерусалима», монастыря, задуманного Патриархом Никоном и созданного для русского православного народа в память Спасительных страстей и Воскресения Христа. Сион, Вифания, Фавор, Елеон, Гефсиманский сад, Кедронский поток и река Иордан – все это есть и в Подмосковье.

Но в настоящем Иерусалиме чувствуешь себя по-особенному, легко и свободно, несмотря на узкие улочки, которыми славится незамысловатая городская архитектура. Дома́ Иерусалима не «давят» своими размерами или изысканностью архитектурного декора. Ничего лишнего.

Прекрасен город с высоты. Особенно удобна для обозрения Масличная гора. С ее северной вершины, с террасы перед университетом, видно все отчетливо, как на ладони. Вот он – Иерусалим. Внизу лежит Гефсиманский сад, где Иисус был схвачен римскими воинами.

Город весь на виду, ему не спрятаться от палящего солнца. Как говорил Иисус: «Не может укрыться город, стоящий на вершине гор». Значит, и Он смотрел на город именно с этой точки? Дух захватывает от этой мысли.

Иерусалим впечатляет: своей напряженной духовной жизнью, столкновением трех мировых религий, которые не просто сосуществуют, а сталкиваются, ожесточенно спорят, воюют в буквальном смысле этого слова.

Иерусалим очаровывает, поглощает: купол мечети в центре старого города невольно притягивает взгляд своим пышущим жаром зимой и летом золотом. А где же наш храм? Вот он! По сравнению с арабской мечетью он значительно скромнее. Кем бы ты ни был, верующим или атеистом, Храм Гроба Господня – святыня для русского человека, к которой он тянется душой, молитвой, сердцем, взором. Маленький дворик, дверь в храм, слева колонна с трещинкой – память о схождении Благодатного Огня. После притвора, в центре, Камень Помазания – цельная массивная плита розового мрамора. Здесь Иисус лежал бездыханный, а женщины умащивали его благовониями. Сладкое их благоухание слышно по сей день, оно источается явственно, обильно, кажется, символизирует неизбывность Самого́ Источника жизни, подтверждает вечность искупительного подвига Христа и реальную возможности спасения. Все паломники прикладываются к Камню Помазания, освящают на нем крестики, иконки, вещи.

Анатолий Петрович и верил, и не верил, что он в главном Храме христиан. Всё на первый взгляд обычно и просто, нет пышного объемного великолепия католических храмов с их изощренной деревянной резьбой, тяжелого золота православных иконостасов. Он тихо шепнул Маше:

– Мы не перепутали, это тот самый Храм?

– Успокойся, – ответила жена, – конечно, он. Самый главный христианский Храм. А вот и Лестница на Голгофу.

– На Голгофу?

– Храм построен над горой, где распяли Иисуса Христа, и тут же Кувуклия, Камень, где Он воскрес. Всё рядом.

– Маша, но ведь это все условность, литература.

– Кто знает? – как-то неопределенно ответила жена. – Вспомни разговор Воланда и Берлиоза о шести доказательствах бытия Божия, и чем этот спор закончился…

Анатолий Петрович не знал, что ответить своей начитанной спутнице. Не станешь же в подобном месте затевать богословские беседы и тем более споры о русской литературе.

Первый день пребывания в Иерусалиме стал для Анатолия Петровича самым интересным и насыщенным, казалось, ожили многочисленные сказания и легенды, которые здесь, на Святой земле, становились явью, обретая топографические ориентиры, архитектурные очертания, исторические и смысловые дополнения. Анатолий Петрович взволнованно, склонив голову, вместе с людьми разных национальностей и вероисповеданий, составляющими сейчас единую группу, шел по скорбному пути Христа от места, где Его судили, до места, где Его распяли.

Иерусалим нельзя сравнить ни с одним городом на свете. В первую очередь складывается необыкновенное зрительное впечатление. Удивляет смешение одежд: ортодоксальные евреи в длинных черных пальто и шляпах, монахи францисканцы и монахи доминиканцы, протестантские пасторы, греческие и армянские священники, эфиопки, закутанные в длинные белые «шама», арабские женщины в белых хиджабах, мужчины в «джеллаба» – халатах с длинными рукавами и капюшоном. Ортодоксальные евреи ходят по улицам очень быстро и не потому, что боятся молодых арабов, которые могут их спровоцировать на драку, а чтобы не терять времени между молитвами. В Шаббат они направляются к Стене Плача. Рядом с ними или на шаг позади идут их жены, одетые менее броско: длинная юбка и скромный жакет.

После долгих хождений по городу Анатолий Петрович и Маша снова вошли в Храм Гроба Господня. Они хотели еще раз посмотреть на святыню, попрощаться, постараться запомнить как можно больше, впитать душой незримое и увезти в свой северный край.

Анатолий Петрович стоял перед Камнем Помазания, прикрыв глаза и не веря увиденному, удивляясь услышанному, споря с собой. Ему захотелось перекреститься, но он не мог на это решиться. Вдруг Всевышний увидит, что он, некрещеный, делает то, что ему не полагается. Но рука непроизвольно тянулась ко лбу. Сделать? Хотя, кто увидит? Да Он и увидит! Кто это Он?

И вдруг кто-то рядом прошептал:

– Здравствуйте, Анатолий Петрович.

В гулком храме шепот был так отчетлив, русская речь так правильна, что у Анатолия Петровича сомнений в его небожественном происхождении не было. Он оглянулся и увидел, что на него из-за Камня, на котором когда-то лежал почивший Иисус, смотрит с улыбкой незнакомый монах.

Он вопросительно повернулся к жене.

– Похоже, я перегрелся на солнышке. Мне уже чудится, что со мной монахи здороваются.

– Успокойся, – она не успела еще договорить, как монах подошел к ним почти вплотную и уже громче, с улыбкой, сказал:

– Здравствуйте Анатолий Петрович! Я вам не почудился, хотя в таком святом месте все возможно. Я сам удивлен не меньше вашего…

– Господи! – с каким-то неподдельным изумлением взмолилась Маша, – кажется, нет у нас знакомых монахов…

– Уже есть, – перекрестившись, утвердительно и радостно сказал незнакомец.

Анатолий Петрович молчал, в упор, не стесняясь, разглядывая монаха.

Перед ним стоял мужчина среднего роста, худощавый, со слегка вытянутым лицом, с жидковатой, но длинной бородой, которая не могла скрыть глубокого шрама на левой щеке, доходившим до виска. Глаза синие, пронзительные, но встречаться с ними взглядом было нелегко. Они не то чтобы отталкивали, но смущали собеседника своей чистотой, заставляли его отводить свой взгляд. Волосы на голове незнакомца, густые, длинные, были туго стянуты в хвост резинкой. Поверх подрясника и рясы надета мантия черного цвета, на голове клобук. Мантия, сшитая из простой и грубой ткани, на вороте была схвачена большой блестящей застежкой, так, что создавалось впечатление, что у монаха связаны руки и ноги, свободной остается только голова.

Разглядывая этого человека, Анатолий Петрович не нашел ни одной знакомой черточки, по которой мог бы его узнать. Он пожал плечами и покачал головой:

– Удивительно, не могу вспомнить. Может быть, хотя бы намекнете? У меня был такой случай: в Париже, возле храма Сакре-Кер, мы с Машей встретили нашего соседа по подъезду, с которым мы даже не были знакомы.

Монах улыбался. Улыбка искривляла страшный шрам на щеке, смотреть на него было неприятно и неловко.

– Я, стесняясь подойти, наблюдаю за вами уже давно, от Гефсиманского сада. Увидев вас там, не поверил своим глазам. Чтобы убедиться, поближе подошел к вам в русской церкви Марии Магдалины, удостоверился в церкви Бога Отца. Простите меня, я был вынужден прислушиваться к вашим разговорам с женой, и убедился, что это, действительно, вы. Вслед за вами я пошел в Старый город через Яффские ворота и уже хотел окликнуть вас, но кто-то отвлек меня, и вы с женой потерялись из виду. Я был уверен, что вы прошли к Стене Плача, ее не минует ни один человек, приезжающий в Иерусалим. Удивительно, но я не увидел вас ни на Дороге Скорби, ни у храма Святой Девы Марии. Наконец, я догадался, что мимо Храма Гроба Господня вы вряд ли пройдете, но если уж и тут не придется увидеться – на то Воля Господня. Вот такой символичный получился путь узнавания или возвращения в прошлое.

Анатолий Петрович смущенно слушал монаха. Не было среди его знакомых ни монахов, ни священнослужителей. Так кто же сейчас перед ним? Вряд ли это шутка. Даже его близкие не знают, что они с женой здесь. Поездка в Тель-Авив была настолько стремительной, что о ней не говорилось никому. Кто же этот человек?

– Вижу, вы меня не узнаете.

– Не узнаю.

– Вспомните Лучегорск, механосборочный цех, смертельный случай…

– Такое нельзя забыть. Все годы, что я проработал на стройке, смертельных случаев было несколько. Они как рубцы на сердце – и хотел бы забыть, да не могу…

– А Сашу Петрова помните? Мастера?

– Сашу Петрова помню.

– Неужели я так сильно изменился?

– Вы Саша Петров?

Монах утвердительно кивнул, и на его черном блестящем клобуке промелькнуло отражение какого-то света.

– Чудеса…

– А в чем чудеса? Тридцать лет миновало, немудрено, что вы меня не узнали.

Они прошли вдоль Лестницы, ведущей на Голгофу, и оказались во дворе храма. Маша следовала за ними поодаль. Чтобы поддержать разговор, Анатолий Петрович показал на открытые ворота церкви.

– Удивительное дело, вот этот храм главная святыня всего христианского мира. Но если говорить откровенно, в его мрачной обстановке чувствуешь какой-то гнет, неужели Господь так подсказывает нам, что искренне веровать и любить по-настоящему – трудно.

– А для меня все здесь – легко и покойно. Теснота, конечно, но она ведь оттого, что церковь делят между собой несколько общин. У каждой здесь свои часовни и алтари, каждая служит по собственному распорядку. Даже здесь, – он обвел рукой маленький дворик, – стоят церкви чуть ли не всех христианских конфессий. Посмотрите, вот Эфиопский комплекс: монастырь – копия африканской деревни, а ее двор и часовня расположилась прямо на своде храма Гроба Господня. С этой стороны – Александровское подворье, вот городские ворота, через которые переступил Иисус на пути к месту искупительной жертвы.

– Я вижу, вы все здесь знаете.

– Да, я уже был здесь однажды. Много слышал и много прочел об Иерусалиме и его святынях. А в этот раз все обошел, к каждому камушку прикоснулся. Когда-то о такой поездке не мог и мечтать. Но случилось чудо. Вы не были в Вифлееме?

– Увы.

– Жаль. Я побывал там. Вифлеем в Палестине, он отделен от Иерусалима десятиметровой бетонной стеной. Тяжкое впечатление. Но все забывается, когда видишь Храм Рождества, пещеру, знакомую по открыткам: Рождественский вертеп, кругом тихая радость, нежность, умиление. Единственная в мире икона Божьей Матери, на которой Она улыбается. Усталость, переживания – все исчезает и растворяется. Эта улыбка понятна без единого слова. Жертва во спасение – радостна.

– Смотрю я на вас, отче, и ни одной знакомой черты не нахожу.

– А хорошо ли вы меня знали, если я работал в управлении всего полгода? Вы были начальником, встречали меня изредка, на совещаниях и планерках. У меня же не было большого родимого пятна, как у Горбачева, или какого-нибудь увечья. Так, мимолетные встречи на объектах и совещаниях. Шрам появился после Афганистана.

– Ты был в Афганистане? – перейдя на «ты», сочувственно, как-то по-родственному воскликнул Анатолий Петрович.

– Целый год служил, вернее, воевал. Этот год для меня показался вечностью. Смертей я насмотрелся столько, что случай в Лучегорске был всего лишь незначительным эпизодом.

– Значит, ты ушел в армию, и почти сразу – Афганистан. Из огня да в полымя.

– Ну, не сразу. Была еще учебка, она помогла, научила владеть всеми видами стрелкового оружия, минировать, разминировать, окапываться… Готовили по-серьезному. Но я не хочу об этом рассказывать… Тяжело вспоминать.

Анатолий Петрович внимательно смотрел на монаха, ему очень хотелось расспросить обо всем, но он удерживал себя от назойливого любопытства. Прошли по двору храма, закрытого со всех сторон, сюда не просачивалось ни единого дуновения ветерка, зато солнечные лучи изливались слепящим потоком, нагревая каменное основание. Только около входа и колонны, рассеченной ударами молнии, был маленький участок, куда падала тень. Там собеседники и укрылись.

– А как мне вас называть теперь? Сашей? Александром? Или старое имя под запретом? – вновь перешел на уважительное обращение Анатолий Петрович.

– Называйте отцом Никодимом. Так меня теперь зовут.

Анатолий Петрович понимающе кивнул и, не зная о чем говорить дальше, прибегнул к простому вопросу.

– Мы добрались сюда на самолете и на автобусе. А как с этим у паломников? У настоящих религиозных людей? У них что, какой-то особый путь?

– Ну что вы! Это в старые времена существовал обычай ходить пешком ко святым местам. Так странники добирались до Иерусалима, чтобы поклониться его святыням, местам, где Христос родился, жил, принял смерть и воскрес. Паломничество было особым подвигом веры. Эта трудная дорога, полная опасностей и лишений, готовила паломника к духовному восприятию святого места. Так же как пост подготавливает к христианскому празднику. Чем труднее было путешествие, тем усерднее молились и благодарили Бога за Его особую милость и благодать. Сейчас, конечно, все проще. Кто-то добирается автостопом, кто-то на машинах, ну, а россияне – на самолете… Далека ведь Земля Обетованная.

– Как вы здорово рассказываете обо всем. У вас есть духовное образование? Извините за любопытство, но как вы стали монахом?

Анатолий Петрович и монах вошли в Храм, подошли к правому приделу, отец Никодим перекрестился на образа.

– Как я стал монахом? Принял постриг. Но шел к этому долго. Мне помогла встреча с одним священником, отцом Федором, который мало того, что направил меня на путь истинный, помог мне выжить и определиться в жизни. Он меня крестил, я же был некрещеный, он был моим первым духовным отцом, он дал мне в руки Евангелие. Там, где я вырос, не было даже церкви. Отец Федор – царствие ему небесное! – благословил меня идти учиться, указал дорогу в монастырь, но прошли годы, прежде чем я стал осознавать свое истинное призвание и принял монашеский сан.

– Я, человек далекий от церковной жизни, не могу понять, как в современном мире можно решиться на такое? А отношения между мужчиной и женщиной, женитьба, рождение детей? Разве не противоречит этому обет безбрачия, жестокое самоограничение, собственно говоря, крестовый поход против естества человека? Современный мир помешан на чувственных отношениях. Что же заставило вас, не старого еще человека, отказаться от всех радостей жизни? Что подвигло к монашескому уединению?

– Бог привел. Нет другого ответа. Монашество – призвание. Господь меня призвал. И не было у меня желания обзаводиться семьей. Мой дом – монастырь, семья – монашеская братия, отец – мой духовный отец. – Так сдержанно и не очень понятно для Анатолия Петровича монах ответил на сложнейшие вопросы бытия вообще и конкретной человеческой судьбы в частности.

Илимская Атлантида. Собрание сочинений

Подняться наверх