Читать книгу Выход на посадку. Повесть об одном долгом путешествии - Наталья Ромашина - Страница 3

Психологи говорят, что это очень важно, встречать близких в аэропорту. Я видела какую-то статью на эту тему среди рекомендованных в Фейсбуке. Думаю, что на самом деле это придумали те же девушки, что вечно рассуждают о женских и мужских энергиях, каким-то образом объясняя этим, почему мужчина всегда должен платить за них.

Когда выхожу из самолета, Онни уже ждет меня – в расстегнутой ветровке, с толстой серебряной цепочкой на шее, дергает хлястик от замка. Он наконец-то коротко подстригся и не собирает больше короткий и тонкий пучок или, что еще хуже, не распускает волосы по плечам. Это делало его похожей на старую женщину.

Он берет меня за руки прямо на выходе из зоны прилета, а потом крепко обнимает. У него уже нет брекетов, но он улыбается по привычке, лишь чуть-чуть обнажив зубы.

Меня немного мутит после болтанки перед посадкой.

«У тебя есть вода?» – громко жую жвачку. Онни протягивает бутылку, тихо смеется, что больше похоже на покашливание.

Мы познакомились с ним на курорте. Он спас меня от сумасшедших арабов, которые хватали за руки и пытались пощупать. Он отдыхал там с братом, а потом они встретили меня.

У нас с Онни быстро закрутился роман, и он позвал меня к себе в Финляндию в гости уже через пару дней после этих событий.

Счастливый билет. Так принято называть таких мужчин.

Довольно романтичная история знакомства, какие хорошо заходят на кухонных посиделках. Когда он приезжал на выходные в Питер, я останавливалась там у друзей.

Я и три моих давних, но не очень близких подруги, которые совсем недавно перебрались в Питер из Иркутска, сидели на большой кухне в «сталинке» с ремонтом в стиле лофт, с высокими потолками за черным, немного обшарпанным столом и говорили про нашу с ним встречу.

Девочки из Сибири в принципе не избалованы иностранцами. Ближайшие – казахи или китайцы, а тут целый живой настоящий европеец.

Онни к тому же довольно обеспечен: рассказывал про свой бизнес, говорил о том, что у него большой дом, и он немало путешествовал, мог позволить себе слетать в отпуск куда-нибудь за океан, в Штаты или Бразилию.

Удача в общем, никак иначе.

Когда я сказала, что купила билет и прилечу к нему уже завтра, он в тот же вечер без раздумий сел за руль и поехал на другой конец страны. Он ехал ночь, чтобы встретить меня в аэропорту.

Я летела несколько часов, но это был не самый приятный полет, поэтому теперь у меня болит голова, меня мутит и хочется принять душ. Мы не виделись с ним около месяца, не такой уж и большой срок. Он говорит, что сначала мы поедем к его брату, который живет недалеко от Хельсинки. Потом дальше, туда, вглубь страны.

«Ты устала?» – спрашивает он.

Киваю.

Онни ведет машину и оглядывается иногда на меня. Не трогает, просто смотрит.

У него светлые ресницы и морщинистые руки, хотя в целом он выглядит сильно моложе своих лет.

Мы едем на закате, вокруг все еще зеленое, а по календарю наступила осень. Время года выдает золотистый и мягкий свет.

Это довольно странное ощущение, когда оказываешься в стране, пограничной с Россией, потому что по эту сторону паспортного контроля ничего не меняется кардинально. Если ехать из Питера на машине или автобусе, то это будет все та же погода и пейзажи почти такие же. Разница разве что в деталях.

Точно такие же поля, на них пшеница и ячмень. Нет пальм или бесконечного песка. Если не пытаться прочитать указатели вдоль дорог, то исключительно по еще почти летней природе там, за стеклами машины, нельзя понять, что ты в другой стране.

Думаю, что многие ездят в дальнее зарубежье, в экзотический Таиланд или пеструю Индию вовсе не за морем, а за тем, чтобы прямо спускаясь по трапу осознать, что они в каком-то кардинально ином месте, чтобы не было никаких сомнений в том, что они были там, а теперь они здесь.

Пересечь границу это всегда не про географию, а про психологию.

И было бы немного странно из Сибири лететь семь часов, чтобы потом выйти из самолета в какой-нибудь Праге, уехать в спальный район и смотреть на серые панельки чехословацкого наследства.

Мы приезжаем слишком рано. Его брат еще на работе, дома никого нет.

Это большой и новый загородный коттедж с панорамными пластиковыми окнами, камином в черно-белой цветовой гамме. Брат Онни построил его всего несколько лет назад. Он и его супруга – ветеринары, на работу они ездят в город.

Снаружи дом похож на те, что печатают на рекламных буклетах, а внутри – на экспозицию магазина «Икея», сделанную уютной по одному из доступных шаблонов.

Дальний угол дивана пищит какой-то игрушкой – там пес жует курицу из резины, она противно попискивает, потом замолкает, и в доме повисает тишина.

Забираюсь с ногами на диван – пол выложен холодной плиткой без подогрева.

Онни, не сказав ни слова, разжигает камин. В нем уже лежат готовые дрова и бумага. Огонь приятно потрескивает. Он приносит мне из другой комнаты большой плед в какой-то замысловатый мелкий орнамент.

Вообще-то хочется есть, но ему, наверное, нет.

Спрашивать мне неудобно, хотя, казалось бы.

«А… эммм… твой брат? – обращаюсь к Онни, который что-то перебирает в принесенных из машины вещах. – Твой брат приедет?».

Говорю вслух и понимаю, что это какой-то нелепый вопрос. Так всегда с самыми дурацкими вопросами – они самые простые.

Онни смотрит на меня несколько секунд, оторвавшись от стопки документов с каким-то цифрами и графиками.

«Конечно, приедет», – кивает он.

«Да, я хотела спросить, когда», – чувствую как щеки заливаются красным.

«Не знаю, малышка, – Они кладет документы на стол, обнимает меня и целует в лоб. – Не слишком поздно».

Вопросы времени обладают каким-то особым коварством.

«Не слишком поздно», например. Что такое «не слишком поздно»? Нужно ли мне просто сидеть и ждать и не стоит начинать какие-то свои дела? Или я успею прочитать две главы книги? Или, может быть, у меня даже есть пара часов, чтобы погулять вокруг дома и наестся немытой ягоды, чтобы хоть немного отвлечься от мыслей об ужине.

Но в тот же самый момент, мне кажется, неприлично спрашивать человека о времени, требуя какой-либо точности. Например, как можно спрашивать о том, через сколько минут твой друг будет готов к выходу из дома? Или интересоваться, сколько времени у него есть на вашу встречу. И никогда не знаю, как отвечать на такие вопросы. «Окей, я выделил около 40 минут на ланч с тобой». Так, что ли? Звучит не очень-то приятно. Как будто ты оценил человека в 40 минут, а дальше у тебя целый список дел поважнее.

Решаю, что «не слишком поздно» – это достаточно, чтобы помыться после дороги.

Иду в ванную, там, лежа в горячей воде, чувствую, как отпускает наконец-то тошнота, и наваливается усталость.

На стене – огромное зеркало, темная дорогая плитка, рядом с ванной – биде и еще достаточно места для того, чтобы танцевать вальс. Стою мокрая перед зеркалом, мне наконец-то тепло, смотрю в отражении на свой впавший живот.

Мне нравится его втягивать очень сильно, поднимать руку и разглядывать ребра, которые едва, но все-таки угадываются. Здесь хороший свет, и я выгляжу даже стройнее.

Мои волосы еще не высохли, когда становится слышно мотор за окном, голоса, и в итоге в дверях появляется брат Онни – Йоханес, с женой и дочерью.

У него на немецкий манер длинные волосы собраны в низкий хвост, а редкая борода сильно пушится во все стороны.

«Хохохо! – восклицает он и выглядит, будто потрепанный жизнью Санта. – Рад снова видеть тебя!»

Ставит у входа пакет, раскидывает в разные стороны руки, улыбается.

Мы обнимаемся. Мне нравится Йоханес. Он из тех людей, что появляются в компании, и обстановка становится сразу же приятной.

У его жены светлые волосы и глубокие длинные морщины на не очень красивом лице, мальчишеская фигура, и она все время держит руки в карманах джинсов-клеш. Такие давно не носят, может быть, она любит их еще со времен своей молодости.

Дочь – копия жены, только еще без морщин. Она весело катается по холодной плитке в одних носках и пытается говорить со мной по-фински.

Не уверена, ей пять или, может быть, восемь. Ничего не понимаю в детях. Она бубнит что-то на финском, пытается рассказать мне какую-то, наверняка занятную и философскую, историю, все истории детей философские. Тычет в меня куклой.

Онни называет имя племянницы, но я не улавливаю. Что-то на «Т» или «П».

«Красивая», – говорю ей по-фински, стараясь четко проговорить каждый звук. И тычу пальцем в голову куклы.

Она смеется и, может быть, даже испытывает примерно ту же малоприятную гамму чувств из идиотской неловкости, смущения и неуместности, что чувствую я с самого утра.

Дочь Йоханеса убегает в комнату наверх и спускается только, когда стол уже накрыт.

После ужина остаемся ночевать на первом этаже, мы здесь вдвоем с Онни.

«Как долго ты хочешь остаться со мной?» – спрашивает он. Не уверена, он говорит про эту поездку или в целом.

Прямо напротив дивана горит слабый огонь в камине, дрова скорее тлеют, потому что на улице нет ветра. Онни сидит, широко расставив ноги и скосив взгляд влево, там по телевизору идет какой-то фильм. Он держит в руке большую кружку домашнего пива, у его брата целый подвал с алкоголем. Это четвертая за вечер.

«Не знаю еще», – пожимаю плечами, дотрагиваюсь носом до его уха и засовываю руку под тугую резинку его шорт.