Читать книгу Выход на посадку. Повесть об одном долгом путешествии - Наталья Ромашина - Страница 5

Все дни без Онни проходят иначе. Тягостная неловкость исчезла. Даже сладковато-пыльный запах дома стал привычным.

Оказалось, что его мать готовит на удивление хорошо, если это не суп с грибами. Она делает для меня фрикадельки, воздушные запеканки и нежную, тушеную в сливочном соусе рыбу. Ее даже почти не страшно есть.

Заглядывает в разговорник, а потом с сильным акцентом говорит мне: «Давай что-нибудь покушаем».

«Да», – отвечаю по-фински.

Мы смеемся.

В эти дни мы довольно много времени проводим вместе: днем я работаю в гостиной, делаю дизайн сайта для одной компании, его мать почти все время там же. Только иногда она уезжает куда-то по своим делам, предупреждая меня, во сколько вернется.

Она включает концерты классической музыки на огромном плоском телевизоре, который висит на стене в гостиной. Садится в обшарпанное кресло напротив с бокалом вина и горстью таблеток, которые она принимает несколько раз в день. У ее ног устраивается трусливый доберман.

Я сижу с ноутбуком на диване рядом. Ко мне почти все время приходит кот. В первые дни я не видела его, потому что его часто выпускают на балкон. Кот очень старый, он скорее напоминает скелет, обтянутый шерстью. Он совершенно слепой, глаза покрыты мутной пленкой, но ему удается ориентироваться в пространстве с помощью других кошачьих чувств, только изредка он задевает носом диван или кофейный столик. Он странно мурчит, когда я его глажу, это скорее похоже на хрипение.

Оставшись одна, разглядываю вещи Онни. В ванной у него висит дневник, в котором он записывает каждый день свой вес. В комнате нахожу целую коллекцию книг по биологии автора с такой же фамилией как у него.

«Это его отец», – говорит мать Онни, которая спускалась в прачечную, когда я листала книгу.

«Он был биолог?» – спрашиваю у нее.

«Он был известный биолог и написал много книг, их переводили на русский, я дам тебе почитать, – говорит она, трогая старческими руками потрепанную обложку, а позже приносит пару довольно толстых томов все с той же фамилией. – Это был его смысл в жизни. Биология. А он был моим».

Она несет книги с третьего этажа, эти книги лежат отдельно от тех, что я видела у лестницы. Они сохранились намного лучше.

Я листаю их, пахнет старой бумагой. Есть в этом что-то очень нежное. Думаю, что у них, наверняка, была какая-то очень непростая история любви. В послевоенные годы простых историй и не могло быть.

Мне нравится спать одной. Перед сном включаю обогреватель, который работает несколько часов и воздух становится теплым. С вечера раздвигаю шторы, чтобы проснуться, когда комната наполнится осенним утренним светом.

Днем, когда у меня нет заказов, езжу в центр, где гуляю по магазинам или просто хожу по улицам. Стоит теплая осень, деревья только немного пожелтели, и они все еще покрыты листьями. В парках много людей, дети на ярких велосипедах, спортсмены в белых кроссовках. Иногда часами сижу на лавочке в парке недалеко от центра, смотрю за парами, которые прогуливаются от одного конца аллеи к другому, держась за руки.

Мне не нужно платить ренту или покупать еду, поэтому у меня скопилось немного денег, и я могу иногда взять такси до дома. Помню дорогу уже хорошо и говорю таксистам с сильным акцентом: «Здесь налево, а потом у светофора направо».

Обычная жизнь состоит из всех этих вещей. И они, похоже, не меняются вне зависимости от места.

Люди ходят туда-сюда из «Зары» в «Ашэндэм». Пьют кофе из бумажных стаканчиков. Пьют пиво из больших кружек. Покупают картошку на рынке. Целуются на лавочках. Ездят на такси. Дома наверняка занимаются чем-то еще. Проводят обеды, на которые приглашают друзей. Готовят утку и лимонный пирог. Покупают лекарства от простуды. Ходят в церковь по воскресеньям.

Любят, наверное, кого-то.

Я тоже купила себе платье в «Ашэндем» и попробовала лавандовый кофе.

Онни возвращается на четвертый день.

«Малышка, – он зовет меня сразу с порога, и я с криками кидаюсь его обнимать. – Малышка, я привез тебе клубники».

Он достает из сумки целую коробку красной спелой ягоды, а я целую его в обе щеки по очереди несколько раз.

Мы проводим вместе весь этот день, как и следующие две недели, встречаясь вечером за ужином с его матерью, гуляем по паркам, кормим белок, слушаем птиц, покупаем продукты в круглосуточном супермаркете на выезде из города.

В тот вечер мы тоже снова едем кататься на машине без крыши, стоит чудесная погода, жарко.

Мы подходим к открытому ларьку, где витрину разглядывают несколько студентов с тоннелями в ушах и синими прядями в волосах.

«Возьмем мороженое… в руку?» – Онии кивает на ларек.

«В руку!» – хохочу так, что на меня смотрит продавец. – «Давай, возьмем».

«Выбирай», – Онни расплывается в улыбке.

Я жмусь к его плечу носом, а потом тыкаю пальцем в лимонное.

«А еще?» – спрашивает он.

Подумав несколько секунд, показываю на шоколадное.

«А еще?» – он поднимает брови. Студенты перед нами оглядываются. Ему нравится это. Я вижу, что ему приятно, когда я выгляжу глупо.

Показываю на клубничное, мы берем большую креманку и идем гулять. Он отводит меня к школе, в которой учился много лет назад. На улице уже темно, и я вряд ли узнаю это здание, если когда-нибудь буду здесь снова. За металлической оградой оно выглядит большим и отремонтированным. Можно было бы вспомнить какие-то школьные истории, но ничего не идет на ум, он тоже молчит.

«Ты скучаешь по школе?» – пытаюсь завести разговор.

Он как-то неловко хихикает и пожимает плечами.

«Не знаю, может быть, это было давно, я не помню», – говорит он.

«У тебя есть друзья со школы?» – пытаюсь нащупать хоть какую-то тему.

«Нет, как друзья, иногда мы видимся, но, скорее, нет», – говорит он.

Спрашиваю его, почему, но он снова делает этот жест плечами.

Когда мы возвращаемся домой, то все вместе с его матерью и собакой выходим во двор жарить сосиски: у него есть специальное место для этого. Онни немного пьян: выпил две кружки пива, пока разводил костер. Недалеко от нас лежит собака. Его мать сидит очень близко к огню, мне кажется, ей должно быть жарко, но она кутается в плед.

Онни все время спрашивает, не хочу ли я еще чего-нибудь. Я не хочу. Просто смотрю на огонь, а потом на небо. Мне всегда жутко от того, какое оно бесконечное и глубокое.

«Мама, а помнишь тот парик, – почти что кричит Онни после пятого стакана пива. – Это было так весело. Я вам покажу сейчас».

Он уходит и возвращается в женском белом парике. Хохочет. Кружится.

Говорит о себе в женском роде. Протягиваю руку к собаке и она, немного привыкнув ко мне за эти дни, робко дотягивается влажным носом до пальцев. Но тут же пугается этого прикосновения и отскакивает в кусты.

«Я был бы красивой девочкой», – говорит Онни.

В свете костра его лицо красное и сухое, а волосы неестественно белые. Мне становится его жаль, хоть я и не понимаю, что с ним не так. Мы молчим еще минут десять, а потом гасим костер и возвращаемся домой.

Заходим с ним в гостиную, чтобы взять ноутбук. По телевизору идет концерт.

«Это популярный певец, – говорит Онни. – Его все слушают уже 20 лет, и он все еще популярен. 20 лет – это почти вся твоя жизнь».

«Да, он стал популярен, когда ты еще был молодым», – хлопаю его по плечу.

«Эй!», – кричит он, тыкая мне пальцем под ребра. Визжу. Смеюсь. Убегаю от него вниз.