Читать книгу Биография неизвестного - Наталья Струтинская - Страница 6

Я торопливо захлопнула окно. Несколько минут назад светило ослепительное раскаленное солнце, а теперь серые потоки проливного дождя бились о стены домов, заливая окна. Город напоминал акварельную картину импрессиониста. Не было слышно бьющихся об окно редких капель, – за окном мерно шипела и хмурилась Москва.

Внезапно узкий квадрат неба расчертила седая прядь молнии, что-то треснуло, и через несколько мгновений все вокруг задрожало от гулкого, раскатистого грома. Июль подходил к концу, а грозы как будто становились все чаще и сильнее.

– Сколько уже прошло? – спросила меня мама. За ее вопросом последовал новый гулкий раскат.

– Две недели…

Две недели с того дня, когда я прошла третье в своей жизни собеседование, на котором мне задавали совершенно типичные вопросы и с которого я ушла совершенно уверенная в том, что меня возьмут на работу.

Мы все сидели на кухне. Как только солнце скрылось за внезапно набежавшими тучами и комнаты погрузились в густой серый полумрак, все не сговариваясь оставили свои занятия и пришли на кухню, будто выполняя некий немой договор. На плите медленно закипал чайник, тихонько посвистывая.

– Может быть, руководитель еще не приехал? – предположил Боря.

Я отвернулась от окна, за которым бушевали неведомые силы, и посмотрела на свою семью. Мама, отец и брат сидели за прямоугольным столом и смотрели на меня. И в глазах каждого читались живой интерес и участие. Когда-нибудь кто-то другой будет так же искренне беспокоиться обо мне?

– В каждой из трех компаний? – передернула плечами я. – Они сказали, что перезвонят через несколько дней.

– Ты пробовала позвонить сама? – спросил папа.

Я раздраженно вздохнула.

– О папа, ну конечно! – Я оттолкнулась от подоконника и подошла к плите, на которой чайник все больше сердился и ворчал. – Но у меня создалось впечатление, что меня избегают.

– Больше никаких предложений не было? – спросила мама, поднимаясь из-за стола и подходя ко мне. – Не стой напротив розетки во время грозы, – подтолкнула она меня к столу, а сама заняла мою позицию у плиты. Я послушно опустилась за стол.

– На мое резюме, которое размещено в интернете, есть парочка, но это все не то. Какие-то мелкие конторы. А на запросы только вот эти, но и здесь, как оказалось, все не так просто.

– Может, стоит съездить и в конторы? – сказал папа. – Вдруг там что-то стоящее? Не питай иллюзий…

– Чего во мне точно нет, папа, так это иллюзий.

– Подожди немного, – мягко произнесла мама, наливая кипяток в заварной чайник. – Может быть, нужно было чуть-чуть отдохнуть после выпуска…

– А осенью вообще не устроишься, – вставил Боря.

– Послушай, я могу договориться на кафедре, – вдруг сообщил папа, и глаза его при этом загорелись такой радостью, будто его посетила необычайно мудрая и при этом элементарная идея. – Поработаешь пока у нас.

Я исподлобья взглянула на отца.

– Вам на кафедре нужны юристы? Не говори ерунды.

– Это вовсе не ерунда, – развел руками отец. – Пока не подыщешь что-нибудь стоящее. Маленькие, а все-таки деньги.

Мама открыла буфет и достала из него широкие белые чашки. Расставив их перед нами, она поставила на стол чайник с дымящимся носиком и корзинку с кексами. Несколько мгновений все молчали, наблюдая, как мама разливает чай по чашкам.

– Мы можем еще обратиться к дедушке… – как будто смущенно прервал молчание отец.

Рассматривая маленькие черные чаинки, вальсирующие в моей чашке, я оборвала его:

– Еще чуть-чуть. Если ничего не выйдет, пойду работать в контору младшим помощником помощника.

Зайдя к себе в комнату, я плотно прикрыла за собой дверь. Окинув взглядом комнату с незастеленной кроватью и закинутыми на высокую спинку стоявшего у стены стула летними платьями, я подошла к пуфу напротив стола, опустилась на него, повернулась лицом к окну, буря за которым постепенно успокаивалась, и стала смотреть на акварельные разводы дождя, что потоками стекал по стеклу.

Мама часто ругала нас с братом за бардак в наших комнатах, но никогда это не было сделано со всей серьезностью: всегда игриво-иронично, полушутя. В нашей семье вообще никто никого никогда не ругал. Все всегда делалось в согласии, сообща. Я считала эту удивительно талантливо выстроенную родителями политику в отношении друг друга и своих детей самой правильной из всех существующих. Не нужно было ни кнута, ни пряника, – нужно только, чтобы дети не боялись своих родителей. Мы с Борей никогда не испытывали страха перед отцом или тем более перед мамой: мы боялись одного – расстроить их чем-либо. Мы боялись не их гнева, а их печали.

Нас с Борисом никогда нельзя было назвать послушными, безропотными детьми. Мы были строптивы, часто упрямы, временами вспыльчивы. По мере взросления в Борисе обнаруживались сдержанность и немногословность, однако характерность его от этого не уменьшалась – напротив, в его спокойном и прямом взгляде читались сила и настойчивость, которые едва ли можно выразить в словах. Лицо его, бывшее прямым, непроницаемым и, несомненно, красивым, всегда оставалось спокойным и даже бесстрастным. Сторонний наблюдатель мог ошибочно полагать, что видит перед собой человека равнодушного, но я, хорошо знавшая своего брата, могла с уверенностью утверждать: он был глубоким и чувственным человеком. Болтливость и поверхностная романтичность, свойственные некоторым мужчинам, едва ли украшают их. Мужественность молчалива и всегда верна своим редким, но справедливым словам.

Я же, в отличие от брата, была более открыта для окружающих, мне был присущ задорный характер и бойкий ум, что привел меня к золотой школьной медали и красному диплому, на который я возлагала большие надежды. Наша семья никогда не отличалась богатством – мы были самыми обыкновенными людьми, не лишенными некоторой рассудительности и целеустремленности, поэтому в дальнейшем устройстве своей жизни я рассчитывала исключительно на себя.

Многие считали меня довольно привлекательной и говорили мне об этом, и я никогда не спорила с ними, а только как будто смущенно опускала глаза, в умилении улыбаясь. Я никогда не принадлежала к числу тех отличниц, которые едва ли следят за собой, надевают по утрам первую попавшуюся кофточку и собирают жидкие волосы в неопрятный хвостик. К своему внешнему виду я всегда относилась весьма требовательно, никогда не позволяя себе выглядеть утомленной или обескураженной.

Мне всегда казалось, что я точно знаю, чего я хочу, и я была уверена в том, что когда-нибудь этого достигну, а пока нужно было сделать первый шаг, чтобы ступить обеими ногами на свое звено в этой непрочной системе жизни.

Говорят, во всяком деле самое трудное – начало. Очень сложно подобрать правильное вступление для своей жизни, найти нужные слова, соорудить декорации, выбрать главных героев и распределить второстепенные роли. Особенно трудно обстоит дело с последними. Отдав главную роль не тому человеку, можно завалить всю пьесу. Конечно, если второстепенную роль не исполняет профессиональный актер, способный без слов держать зал в напряжении.

В моей жизни главные роли были отданы людям, в которых никогда и ни при каких обстоятельствах я не могла усомниться, – моему отцу, моей маме, моему брату и моей подруге Этти.

Звали ее Павла, а Этти ее ласково называли близкие и друзья семьи. Я познакомилась с ней на первом курсе университета. Она училась на факультете политологии, жила в соседнем районе и была человеком тихим и безропотным. Будучи дочерью директора небольшого завода в Подмосковье, она могла позволить себе дорогие вещи и развлечения, ценой которых была невозможность следовать внутренним побуждениям, свободным от родительской воли, а точнее – от воли властного и нетерпимого отца.

Ее отец был сильным по натуре, деятельным по своему существу, далеким от нежностей, однако довольно щедрым (в пределах своей семьи) человеком. Никто из членов семьи никогда не испытывал недостатка в материальных благах, но кто знает, что человеку нужнее – внимание или новые туфли, которые никто не попросит показать.

Квартиру Этти, в которую я заглядывала только мельком через приоткрытую дверь (по словам самой Этти, ее отец не любил, когда к ним кто-то приходил, подобно тигру, рьяно охраняющему свою территорию) нельзя было назвать скромной, однако, как это ни странно, хозяину этого дома с просторными и светлыми комнатами было присуще именно это качество. В обществе малознакомых людей ее отец проявлял некоторую уступчивость и снисходительность, в присутствии членов семьи, по рассказам Этти, совершенно исчезавшие. Этти не раз признавалась в том, что в ее жизни были минуты, когда она мечтала о мягком, ласковом отце. Однако мог ли мягкий и слабохарактерный человек добиться в жизни того, что имел ее отец в свои пятьдесят четыре года? Я пришла к выводу, что это исключено. Он был властным человеком, и власть эта управляла его миром.

Иногда мне казалось, что жизнь Этти и ее шестнадцатилетней сестры Александры была четко расписана еще задолго до их рождения, и они, обладавшие собственными желаниями, склонностями и стремлениями, были совершенно лишены возможности личных суждений относительно своих жизней. Они были лишены выбора, что, несомненно, подавляло и умаляло все остальные блага, которые в избытке преподносила им жизнь.

Этти обладала тем редким качеством характера, которое позволяло ей радоваться всему, что ее окружало, – она не особенно разбиралась в событийности жизни, была всегда всем довольна и никогда не подвергала анализу свою жизнь.

Насколько мне было известно, сестра Этти придерживалась несколько иного мнения – ей был присущ менее покладистый характер, который, вероятно, она унаследовала от отца. По рассказам Этти, ее сестра часто спорила с отцом, вплоть до того, что Александра по несколько месяцев могла не разговаривать с ним, тем самым добиваясь от него хотя бы малого снисхождения к своим решениям. Павле же было проще уступить, нежели вносить в семью раздор. Я очень любила Этти за ее бесконечную доброту и снисходительность ко всем и всему тому, что ее окружало.

За окном снова начинало греметь. Отступившая было буря вновь приближалась к городу. Туча, черная, как чернильное пятно, медленно поднималась из раскаленного горизонта…