Читать книгу Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 10

Петра Михайловича не было дома, когда явилась под родительский кров Катя. Петр Михайлович находился уже на деле, в лавке. Анна Тимофеевна сначала поняла так, что дочь только в гости приехала к ним. При встрече, целуя ее в прихожей, она говорила:

– Вот и прекрасно, что приехала к нам пораньше. У нас и позавтракаешь теперь. А то что дома одной без мужа-то делать! Ведь он, поди, на службе?

Катя горько улыбнулась и отвечала с дрожанием в голосе:

– Я, маменька, к вам совсем… Я не поеду больше к нему.

– Как не поедешь? Да что ты, милушка! Как не ехать к мужу! Этого нельзя. Какой ни на есть, но все-таки муж.

– Не поеду, маменька… – повторила Катя.

– Да что ты, что ты! Разве это можно?

– Сил моих нет… Он мне всю душу истерзал.

– Да верно, верно, что говорить. Мне и самой он не нравится, но тебе-то все равно надо быть при муже.

– Не в состоянии, маменька, ехать обратно. Что хотите со мной делайте, а я не могу…

Катя вошла в гостиную, села и заплакала.

Дворник втащил в прихожую два узла с вещами.

– С вещами! – всплеснула руками Анна Тимофеевна. – Катя! Да ты и в самом деле!.. Да что же скажет Петр Михайлыч!

– Здесь я захватила платья, подушки, благословенную икону, а за сундуком с бельем надо послать. Да и ничего ему, маменька, не оставляйте, ничего… Все возьмите. Ничего ему не стоит оставлять. Это совсем мерзавец. Не отдаст – судом требуйте.

Тут уж заплакала и Анна Тимофеевна.

– Да что он тебе сделал-то? Разве еще что сделал, голубушка? – заговорила она.

– Оскорблял, оскорблял на каждом шагу… Да и при вас… разве мало он при вас меня оскорблял! А вы и папенька – он вас и за людей не считает. Он только и называет вас серым невежеством.

– Да, да, да… А сам-то? Сам-то?.. Только разговор один, что благородный, а на деле…

– Какое его благородство! Он просто подлец. В эти три дня, верите ли, я ничего не видела, кроме унижения. У него только деньги, деньги и мои вещи на уме. Он только считает, высчитывает, бракует мое приданое, попрекает меня на каждом шагу. Вы знаете, что он мне сегодня сказал? На мои деньги он хочет ростовщиком сделаться и давать в долг своим сослуживцам под жалованье за жидовские проценты.

– Ну, положим, это-то дело коммерческое, – заметила мать, – но все-таки…

– Ростовщичество-то – дело коммерческое? Да что вы, маменька! – воскликнула Катя. – И кроме того, он сквалыжник, грошовник, бесстыдник. Он кормить меня перестанет, уморит с голоду. Вы знаете, что он сегодня сказал? Он мне велел заказать обед кухарке из тех сладких пирогов, которые нам третьего дня на новоселье присылали.

– Да что ты, Катенька! – удивилась мать. – И больше ничего?..

Катя помедлила немножко и отвечала:

– Да конечно же, и больше ничего. Помилуйте… Что ж это такое! Вчера тоже кухарку одними сладкими пирогами кормил, благо они даровые. Кухарка-то тоже как плачет!

– Ах, Катенька, ах, голубушка! И жалко мне тебя, да и не знаю я, что делать-то с тобой. Ты поешь у нас, позавтракай, пообедай, а к нему все-таки ступай.

– Поймите, маменька, что тут не одна еда. Тут все, все… Хорошо еще, что он записку-то мне отдал, по которой я должна с папеньки четыре тысячи получить. Не знаю, как уж это и случилось-то, что он отдал… «Нате, – говорит, – получите с вашего папеньки…» Пожалуйста, маменька, пошлите за моим бельем.

– Ах… Ах… Ах… – опять заахала Анна Тимофеевна. – Я уж не знаю, как мне и быть-то с тобой. Я не смею без твоего отца за бельем твоим посылать. Вот придет он из лавки, так что сам скажет.

– Да ведь Порфирий Васильич расхитит мое белье, продаст, заложит, если вы не пошлете.

– Господи! Да неужели он такой?

– Хуже худшего. Спасите, маменька, мое приданое, хоть что-нибудь спасите. Ведь, может быть, еще настоящим манером развестись придется.

– Ох, ох! Что ты говоришь, Катюша!

– Не могу я, маменька, с ним жить! Буду жить – погибнуть должна. Зачем вы моей смерти хотите? Пошлите за бельем. Золотые вещи, серебро и платья я привезла, а белье, белье…

– Постой, я за отцом сейчас пошлю… Погоди… Может быть, он и уговорит тебя, – стояла на своем Анна Тимофеевна. – А мужа твоего можно вызвать, попробовать усовестить, нагоняй ему дать, острастку.

– Ничего из этого, маменька, не выйдет.

– Как ничего? Увидит он, что все от него отобрать могут, – вот он и сократится. Небось… Он жадный… Я вижу теперь, что он всего больше деньги любит.

– Из-за денег-то он на мне и женился. Он и не скрывает этого. Прямо говорит.

И Катя заплакала.

– Не плачь, милушка, не плачь, – утешала ее мать. – Не терзай себя. Обойдется как-нибудь, и все будет хорошо. Я вижу уж теперь, в чем дело. С ним мы очень деликатны были, слишком потакали во всем его ломаньи, а ему острастка нужна. Вот теперь и дадим ему эту острастку. Папенька твой уж начал немножко… Папенька твой уж показал когти и еще покажет. Ведь вот вчера уж не заплатил по счету кухмистеру за закуску, которая была у вас на свадьбе, и к вам обратно этого самого кухмистера послал.

– Ну, что же, что послал? А Порфирий Васильич все равно его от нас прогнал.

– А кухмистер на него к мировому. С нас нельзя требовать, не мы ему заказывали. Он вон и портного к нам со счетом присылал, который ему новый мундир к свадьбе делал, однако же твой отец не отдал. Нет, ему острастка нужна, и тогда он сократится, а теперь у нас острастка в руках есть. Хорошо, что он документ-то этот тебе дал, по которому ты с отца четыре тысячи получить должна. Ну-ка, сунься-ка он теперь! Этот документ – острастка и есть. Небось… Сократится. Сократится и в овцу превратится.

– Может быть, сначала-то и превратится в овцу, а потом, когда опять я пойду к нему, тут он на мне все и выместит, – отвечала дочь и прибавила: – Нет, нет, маменька, я не вернусь к нему! Посылайте за сундуком.

– Да чего торопиться-то? Погоди. Дай отцу прийти.

– И отец меня не уговорит. Не вернусь я к нему. Что хотите со мной делайте, а я не вернусь. Ни за что не вернусь.

– Ох, Катя, Катя! – печально качала головой мать. – Ты, милушка, поесть чего не хочешь ли? – быстро спросила она.

– До еды ли мне, маменька, если я на такое дело решилась! Твердо решилась, твердо. И вы не уговорите меня. Я не вернусь к нему.

Весь этот разговор внимательно слушал маленький братишка Кати Сеня и ковырял в носу. Вдруг он запрыгал на одной ноге и запел:

– Катя к жениху не вернется! Катя не вернется! Катя опять с нами будет жить!

– Молчи, дрянь ты эдакая! Эдакое горе дома, а он поет! – закричала на него мать и дала ему подзатыльник.