Читать книгу Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 12

– Садись, – сказал Петр Михайлович зятю, когда привел его в кабинет, и указал на стул.

Порфирий Васильевич сел. Сел и Петр Михайлович.

– Когда ты, наконец, угомонишься? Когда перестанешь шипеть? Ведь у тебя все есть, все тебе дадено, ненасытный ты человек! – сказал Петр Михайлович.

– Да какое же с моей стороны шипение? Шипения никакого, – отвечал несколько спокойнее Порфирий Васильевич. – А только ежели вы говорите, что все мне дадено, то вовсе не все.

– Это что табуретки-то к пьянину у тебя нет? Грошовник ты эдакий! Табуретку забыли тебе послать – вот и все.

– А зачем же забывать? Нужно честно. Ежели я честно, то и вы… Да и не одна табуретка, а и стулья…

– Честно! Смеешь ты еще о чести разговаривать! Когда честь-то раздавали, тебя дома не было.

– Но-но-но… Пожалуйста…

– Нечего «пожалуйста». Кто честным себя считает, тот ростовщичеством заниматься не сбирается. А ты под проценты товарищам деньги сбираешься отдавать.

– Уж доложили! – хлопнул себя Порфирий Васильевич ладонью по коленке. – Вот у баб язык-то с дыркой! Но ведь и деньги ссужать можно честно. Конечно же, я, как благородный человек…

– Молчи! Не смей мне говорить о своем благородстве!

– Чего же вы кричите на меня! Тогда я уйду.

Порфирий Васильевич поднялся со стула.

– Теперь настала моя очередь на тебя кричать, – отвечал Петр Михайлович. – Достаточно уж ты надо мной всяких издевательств делал. Надо мной, над моей семьей, над дочерью, над моими родственниками.

– Конечно же, мне, как благородному человеку, дико перед невежеством…

– Опять? Молчи, тебе говорят! Каким таким ты благородством кичишься? Отец твой был придворный истопник и ничего больше. Может быть, из таких же крестьян, как и я, но я в купцы записался, а твой отец в истопники поступил.

– Однако я все-таки чин заслужил и через это мое благородство…

– Довольно. Не смей больше об этом упоминать! – опять крикнул на него Петр Михайлович, помолчал и прибавил: – Ну, вот я зачем тебя к себе призвал… Хочешь свою жену от меня обратно получить?

– Да как же не хотеть-то? Не пойдет честью, так я через полицию вытребую.

– Не вытребуешь, ежели не захочет идти. Не старая пора. А напротив, тебя же заставят выдать ей свободный вид на жительство. Но я, я могу уговорить ее, чтобы она к тебе шла. Хочешь?

Порфирий Васильевич подумал, пожал плечами и отвечал:

– Да как же не хотеть-то, папенька! Конечно же, хочу.

– Ну, так и пиши сейчас записку, что все следуемое тебе за женой приданое ты от меня полностью получил и никакой претензии ко мне больше не имеешь, – сказал Петр Михайлович.

– Зачем же это, папаша?

– А затем, чтобы ни мне, ни твоей жене не слышать уже больше твоих претензий, что то одно тебе недодано, то другое.

– Ежели вы пришлете табуретку, стулья и заплатите за ужин в день свадьбы…

– Знать ничего не хочу! Надоело. Пиши так… А то и жену назад не получишь. А жену не получишь, так начнем хлопотать о возвращении всего приданого до нитки.

– Всего не имеете права… За протори и убытки должен же я получить…

– За протори и убытки кинем собаке кость. А все-таки ты останешься без жены, без обстановки, без капитала.

– Я не знаю, с чего она сбежала… Я ей, кроме ласки…

Порфирий Васильевич сдавался. Он говорил уже совсем мягко.

– Хочешь написать такую расписку? А то смотри… Документ на четыре тысячи у дочери, все дорогие ее вещи и белье здесь… – приставал к нему Петр Михайлович.

– Ничего не значит. Я еще кухарку засужу. Какое она имела право без моего ведома выпустить из квартиры вещи!..

– Не бормочи глупости. А изволь отвечать: хочешь выдать расписку?

– Да хорошо, хорошо. Только дурак же я был, что поверил Катерине Петровне документ на четыре тысячи, – сквозь зубы проговорил Порфирий Васильевич.

– Ты опять шипишь? Ты уж должен теперь сократиться и просить прощения у нее за все оскорбления, которые ты ей наносил, – сказал тесть.

– Мне же и прощения еще просить?.. Ловко!

– Ну, уже это твое дело. Так согласен или нет? А то ведь безо всего останешься. Подумай, ты человек корыстный.

– Да хорошо, хорошо… Давайте перо и бумагу.

Порфирий Васильевич подсел к столу и стал писать. Петр Михайлович позвал в кабинет дочь и жену. Хотел было ворваться в кабинет и Сеня, но отец выгнал его вон.

– Вот Порфирий Васильевич раскаивается во всем, чем он нас оскорблял, и просит прощенья. Я уж простил его. Теперь простите и вы…

– Да я что же… Я никогда супротив него ничего особенного не имела… – добродушно заговорила Анна Тимофеевна. – Конечно, характер у него горячий, и мне обидно было всякие напраслины терпеть, но теперь, ежели он просит прощения и обещает, что ничего этого больше не будет…

Порфирий Васильевич выскочил из-за стола и заговорил:

– Простите уж, маменька… Сгоряча все это… Сами знаете, женишься, так голова не своя. И то думается, и это… Прости и ты, Катюша… – обратился он к жене.

– Нет, нет!.. Никогда я вам не прощу. Вы мне душу истерзали, – заговорила Катя. – Какая может быть с вами жизнь! Это не жизнь, а каторга.

– А вот увидишь, как буду с тобой ласков. То есть так ласков, что на удивление… Меня раздражало то, что папенька недодал… – опять начал он.

– А вот уж теперь он пишет записку, что всем он доволен и никакой претензии ко мне больше не имеет, – подхватил отец. – Ну, полно, Катя, помирись с ним, и живите ладком…

– Да нельзя этого, папаша. По его характеру нельзя. Ведь я нагляделась.

– Ну, он переменится. Вспыльчивость… Из-за вспыльчивости это. А то что хорошего, что от мужа убежала? Только что вышла замуж и убежала. Что про нас говорить-то будут, ежели не вернуться!

– Да и про меня-с… – откликнулся Порфирий Васильевич. – Тоже сослуживцы есть… Были на свадьбе… видели… Ведь на чужой роток не накинешь платок. Прости, Катерина Петровна.

Порфирий Васильевич поклонился, взял у жены руку и поцеловал ее.

Катя плакала.

– Ну-ну-ну… Довольно плакать. Прости его… – говорил Петр Михайлович. – Прости хоть на пробу. Не переменится он, так ведь всегда уйти успеешь. Ему острастка нужна, а острастки до сих пор не было. Ему голову подставили, он и думает, что генерал. А теперь увидал, когда мы когти-то показали, что уж командовать не приходится.

Отец взял Катю, подвел ее к мужу и заставил того поцеловать ее.

– Мир? – спросил он Катю.

– Хорошо, я поеду к нему, – сказала Катя, – но ежели он только чуть-чуть – я опять к вам и уж тогда навсегда…

Катя и Порфирий Васильевич остались обедать у отца с матерью. За обедом Порфирий Васильевич старался быть с женой ласковым, но она все отвертывалась от него. После обеда он повез ее домой, плачущую. Мать и отец вышли провожать их на лестницу… Мать крестила дочь вслед… Отец кричал дочери:

– Документ-то держи покуда у себя! Не отдавай ему. Почтительнее будет. Я нарочно вслух говорю, чтобы муж знал, что это мой приказ.

Вслед за молодыми супругами прислуга Петра Михайловича повезла обратно сундук с бельем и два узла с вещами и платьем.