Читать книгу Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 15

На следующий день Катерина Петровна заметила у мужа, когда тот вернулся из должности, новые золотые часы с золотой цепочкой, тогда как до сего времени у него были серебряные, плохенькие и на другой, очевидно, бронзовой цепочке. Зная скупость мужа, она была уверена, что золотых часов с золотой цепочкой он себе ни за что не купит. «Опять в залог взял», – мелькнуло у ней в голове, и она спросила мужа:

– Откуда у тебя эти часы? Ведь эти часы не твои.

– Часы-то? – улыбнулся он и сказал: – Купить хочу, так взял на подержание, чтобы посмотреть, верно ли ходят. Товарищ продает. Свои серебряные часы дал ему поносить, а эти себе взял.

Что-то неприятное шевельнулось в сердце Катерины Петровны, и она опять проговорила:

– Порфирий Васильич, ты эти часы, как и вчерашний портсигар, взял в залог.

– Да нет же, милая, нет, – отвечал он. – Уверяю тебя, что это так только. Вот подержу их недели две и, ежели будут верно ходить, может быть, и куплю их. Человек в деньгах нуждается, часы можно купить дешево, так отчего же не купить?

– В залог ты взял эти часы, – стояла на своем Катерина Петровна. – Ты ведь уж сказал мне, что будешь заниматься среди своих товарищей по службе ростовщичеством.

– Не ростовщичеством, а деньги буду давать взаймы, за божеские проценты. Какое же это ростовщичество, ежели я даю деньги за умеренные проценты! Никакого тут ростовщичества нет. Государственный банк ссужает деньгами и проценты берет. Да я уже и дал кой-кому денег, – сознался Порфирий Васильевич. – Дал и за грех не считаю, а даже думаю, что я в некотором роде являюсь добрым другом.

– Скажи уж, благодетелем. Я читала, что все ростовщики себя благодетелями считают, – подхватила Катерина Петровна.

– Благодеяния тут нет, но и худого ничего нет. Просто дружеская ссуда и, как хочешь, все-таки одолжение. Ведь я проценты-то вполовину меньше тех беру, которые прежде с товарищей жид брал.

– Брось ты это, Порфирий Васильич. Зачем ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела! – сказала Катерина Петровна.

– Возненавидела? – спросил муж. – Да за что тут возненавидеть? Ведь я тебе дурного ничего не делаю, а напротив, для тебя же хлопочу. Ах, Катя, Катя! Ведь у нас могут быть дети! – прибавил он.

Разговор на этом и кончился.

Прошло еще дня два, и на третий день Порфирий Васильевич явился домой со службы к обеду с узлом. В пестрой скатерти была завернута поношенная енотовая шуба. Шубу он внес в комнаты, впрочем, не без смущения и говорил жене:

– Вот тоже шуба у нас в канцелярии продается, хорошая енотовая шуба. Пальто-то меховое у меня есть, а потеплее шубы нет. Как ты думаешь, не купить ли ее мне?

Тут уж и сомнения не было для Катерины Петровны, что ее муж занимается приемом ручных залогов под выдаваемые ссуды. Она вся вспыхнула и закричала:

– Ты в залог взял эту шубу, Порфирий Васильич!

– То есть, видишь ли, ее или продают за дешевую цену, или просят взять в залог за эти же деньги. Я дал под нее тридцать пять рублей, но если ты мне посоветуешь ее приобрести, то я ее завтра же куплю себе.

– В залог! В залог! Закладчик! Ростовщик! – восклицала Катерина Петровна.

– Послушай… Да что же тут такого особенного, что я в залог взял? Ну, взял. Я рассуждаю так, что и Государственный банк берет в залог, но только, разумеется, не шубы, а процентные бумаги. А чем же процентные бумаги лучше шуб? Такое же движимое имущество. Я вот сегодня одному и под пенсионную книжку двадцать рублей дал.

– Ростовщик! Ростовщик! – брезгливо повторяла Катерина Петровна, отходя от мужа.

– Зачем же такие ужасные слова? Ростовщик тот, кто дерет безбожные проценты, а мои проценты самые снисходительные, дружеские проценты. Да и меховых вещей я больше и не буду брать, – прибавил Порфирий Васильевич. – Это так уж… только потому, что приятель очень просил, умолял даже, чтобы я взял. Да к тому же он и продает эту шубу за сорок пять рублей. Хочешь, я ее куплю? Хочешь? Может быть, можно будет выторговать пять рублей. Мех прелестный, а только сукно немного потерто. Купить мне себе? – спрашивал он жену.

Катерина Петровна ничего не отвечала.

Обедали они молча. Жена дулась на мужа. Порфирий Васильевич обращался к жене несколько раз с заискивающей улыбкой, но Катерина Петровна отворачивалась.

– Чего ты на меня, Катенька, дуешься как мышь на крупу? – спросил ее Порфирий Васильевич, подсаживаясь к ней после обеда. – На такого доброго и рачительного к дому мужа и вдруг злиться! Ведь я для дома хлопочу. Дай ты мне дом на настоящую точку поставить, и тогда я палец о палец больше не ударю.

– Какой дом? Что ты о доме говоришь пустое? При чем тут дом? – вырвалось у жены.

– А то как же… Я хлопочу о приращении нашего капитала, добиваюсь безбедного существования. Добьюсь всего этого через несколько лет и все брошу. Ах, Катя, Катя, не понимаешь ты деликатности своего мужа! Ведь вот я передал тебе на папеньку документ в четыре тысячи, а ты сколько времени не можешь получить по нем денег. Эти деньги существуют без процентов, проценты на них пропадают, а я тебе, вот уже скоро три недели пройдет, ни разу за это время не упомянул о документе, ни разу не просил, чтобы ты понудила своего папеньку рассчитаться с тобой. А из-за чего я молчал? Из деликатности. Ты этакого деликатного мужа… – Порфирий Васильевич не договорил, махнул рукой, встал с дивана, на котором сидел рядом с женой, и стал закуривать от лампы папиросу. Через минуту он остановился перед ней и спросил: – Когда же, в самом деле, ты мне деньги-то четыре тысячи принесешь от твоего отца?

– Никогда, – отрезала жена. – Я уже сказала вам, что эти деньги останутся у меня на черный день, когда я всякое терпение потеряю и уйду от вас.

– Гм… Ну, хорошо. Так и будем знать… – пробормотал Порфирий Васильевич, почесал затылок, взял узел с енотовой шубой и потащил его к себе в кабинет.

Весь остаток вечера жена и муж больше не разговаривали. Жена сидела у себя в спальной и читала, а он был у себя в кабинете и сводил какие-то счеты у письменного стола. Перед тем как ложиться спать, он отворил письменный стол, достал оттуда золотые часы и серебряный портсигар с инициалами, принятые им в залог, и, любуясь ими, стал их перетирать замшей. После первого портсигара он вынул из стола второй серебряный портсигар и третий, а также золотую брошку в футляре, и тоже протерев все это, снова запер в стол и отправился ложиться спать. Когда он явился в спальную, жена уже спала.

«Тяжелый человек, – подумал он про жену, раздеваясь, и мысленно прибавил: – Ну, да я ее постепенно вышколю. Обойдется».

Дня через два он принес домой со службы музыкальный ящик черного дерева, бобровую шапку и охотничье ружье-двустволку, уложенное в кожаный ящик. Вещи эти также были взяты в залог.