Читать книгу Голь перекатная. Картинки с натуры - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 10

Опять вышли вместе из ночлежного приюта Пуд Чубыкин и Серапион Скосырев, хотя ночью и были разъединены. Явясь вчера в приют поздно, они двух коек рядом уже не нашли. Было еще темно, когда они вышли на улицу вместе с другими ночлежниками. Товарищи их торопились искать заработка. Ночью выпал обильный снег, была метель, занесло полотно конно-железных дорог, и они торопились в управление парка наняться в метельщики для расчистки пути. Они звали с собой и Чубыкина с Скосыревым, но те отказались.

– Непривычны мы к этому. Не того воспитания, – объявил Чубыкин.

– Козырь! А ты-то что ж? Ты ведь когда-то хаживал снег разметать. Я помню… – сказал ему ночлежник в сермяжном армяке.

– Хаживал, когда брюхо подводило, а теперь денежки в кармане звенят, – отвечал Скосырев.

– Вишь ты, богач какой стал! А если так много настрелял, то что бы своего брата – лужского кадета попотчевать.

– Какой ты лужский кадет! Ну что ты мелешь! Ты в Луге только живал на работе, а не подневольный, стало быть, и кадетом называться не можешь, – заметил сермяжному армяку Скосырев.

– Отчего он тебя Козырем называет? – поинтересовался Чубыкин, обратясь к Скосыреву.

– Прозвище мне такое дали в Луге. Я – Скосырев. Сначала Скосырем звали, а потом переделали на Козыря. Так и пошло.

– А все-таки ты работаешь иногда?

– Разгребал снег раза три-четыре в прошлом году – вот он и помнит.

– Ну, стало быть, ты не пропадешь еще без милостыни. А я вот ни на какую такую работу пойти не могу. Не привычен. Пробовал я, но что же? На какие-нибудь полчаса, а там руки заломит, коленки затрясутся, спина как чужая, а с самого пот градом – ну, и бросай дело, – сознался Чубыкин. – Человек из-за прилавка ни на какое такое дело не годен.

Чубыкин и Скосырев шли по тротуару тихо, нога за ногу, бесцельно. На улице только еще показывался народ, так что и просить милостыню было не у кого. Магазины и лавки, кроме мелочных и булочных, были еще заперты. На углах дремали в санках ночные извозчики, а утренние еще не выезжали. Дворники счищали с тротуаров скребками выпавший за ночь и притоптанный снег. Скосырев спохватился.

– Однако куда же мы идем?

– Я пробираюсь в свой рынок, где дядя торгует. Вчера я там не всех еще обошел, да и дядю не видал, – отвечал Чубыкин. – Сегодня надо перед дяденькой объявиться и заполучить с него что-нибудь, но он раньше десяти часов в лавку не выходит. Вот я и думаю зайти в чайную и чайку попить.

– Ах ты, купеческая натура-самоварник! Ведь уж выпили в ночлежном по кружке. Вот тебя по чайной траве сейчас и заметишь, из какого ты сорта, – сказал ему Скосырев. – А по мне, что зря теплую-то сырость в животе разводить! Лучше же благословиться мерзавчиком.

– Это я само собой сделаю, как только винные лавки отворят, а надо же нам где-нибудь промаячить время, пока стрелять будет можно. Ну а за чаем в тепле и все этакое…

– А к заутрени? Теперь утреня идет.

– Да ведь на ногах стоять. А в чайной тебе стул и стол. Покурить можно.

– И то в чайную зайдем, – согласился Скосырев. – Там газетку можно спросить, посмотреть, какие сегодня покойники на кладбищах хоронятся. Где купцов побольше, туда и пойду пострелять. За упокой души хорошо подают.

– Кутейника на кутью и тянет, – улыбнулся Чубыкин.

– А что ж из этого? Ты в рынок к своим, а я на кладбище. Ведь ты меня с собой в рынок не возьмешь.

– Сам знаешь, что стрелять надо в одиночку. Ты не слепой, чтоб тебя водили. Только слепые попарно.

Они зашли в попавшую по дороге чайную.

В чайной сидели извозчики в нагольных полушубках и валенках, сидели разносчики с жестянками у пояса, два-три слесаря или кузнеца с руками и лицами, вымазанными сажей, баба в красном платке с грудным ребенком за пазухой армяка, трубочист, два дворника, около которых на столе лежали два картуза с медными знаками.

Чубыкин и Скосырев сели за столик около окна. Скосырев сейчас же взял обтрепанную вчерашнюю газету и стал рассматривать публикации о покойниках.

– По кладбищам чем хорошо просить? – сказал он. – Безопасно. Не ловят. Туда полицейские почти не заглядывают.

– Нет, уж ты такого племени. Тебя тянет туда. Покойник тебе мил, – опять сказал ему Чубыкин.

– А что ж, может быть, и так, – согласился с ним Скосырев. – Да мне и быть бы при деревенском кладбище, жить бы на погосте, если бы я с моей Натальей Васильевной повенчавшись не был. Ведь дядя-то мой протопоп все-таки схлопотал мне место дьякона в деревню на причетнический оклад. И куда схлопотал-то? В тот же самый Лужский уезд, куда я теперь высылаюсь. Схлопотал, – рассказывал Скосырев, – но поздно вышло. Женат уж я был, хоть и продал свою жену.

– Да ведь духовные-то и должны быть женатые, – возразил Чубыкин.

– Правильно. Но для получения места-то тут должен быть непременно холостой, взять за себя сироту, дочь умершего дьякона, и кормить и старуху-тещу, и сестренок невесты. По-нашему, по-кутейнически, это называется «со взятием». Дают при невесте место в приданое – ну, ты и кормись на этом месте, да и семью невесты корми. Ну, дядя разыскал меня, принял, ругательски изругал меня за жизнь мою беспутную и говорит: «Хотя ты и великий грешник, а все-таки Бог тебе счастье посылает. Сходи ты в баню, отпейся чаем и квасом, почистись, постригись, принарядись и поезжай на показ к невесте и ее матери. Денег я дам на дорогу». Слушал я это, слушал, да как разрыдаюсь перед дядей. «Что ты, – говорит дядя, – что ты, беспутный? Чего ты? Или это слезы раскаяния?» Тут я ему и объявился: «Дяденька, я уж давно женат, но только с женой разошелся». – «Когда? Где? Как? Отчего же ты к дяде за благословением не явился?» Ну, тут я ему всю подноготную… Услыхал и выгнал вон… И уж с той поры к себе не принимает. Так вот… Дьяконом бы мне быть, и назывался бы я «отче», как ты меня вчера называл, если бы не любовь моя проклятая к Наташе, – закончил Скосырев. – Глуп был, неопытен.

Светало. Сидя за столом у окна, Скосырев заметил бегущих по улице школьников – мальчиков и девочек с сумками – и сказал Чубыкину, поднимаясь из-за стола:

– Ребятишки в училище побежали. Тебе рано еще в рынок, ты посидишь, а мне на кладбище пора. Далеко ведь. Когда-то еще туда дошагаешь! Если вздумаешь со мной вечером встретиться, то я буду в том же ночлежном. Прощай.

Он протянул руку Чубыкину и вышел из чайной.