Читать книгу Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 13

Лавр Петрович Хрустальников и Стукин входили в подъезд, где жила танцовщица Еликанида Андреевна Битюгова.

– Еликанида Андреевна дома? – спросил Хрустальников швейцара, распахнувшего ему двери.

– У себя-с… Пожалуйте…

– Одна?

– Кажется, никто к ним не приходили. Мамаша там их собственная со вчерашнего дня гостят.

Хрустальников и Стукин поднимались по лестнице.

– Однако, я того… устал… – говорил Хрустальников, слегка покачиваясь на ногах. – Давай-ка, брат Стукин, руку… Ты все-таки помоложе меня.

Хрустальников был пьян. На воздухе развезло его еще больше.

– Сейчас… Сейчас, Лавр Петрович… – суетился около него Стукин и бережно взял его обеими руками под руку, как какой-нибудь хрупкий сосуд.

– Что за женщина эта Битюгова – восторг! – продолжал Хрустальников несколько заплетающимся языком. – Глазки так и бегают. И вся она живчик, совсем живчик. Каждая жилка, каждый мускул… Теперь-то только она немножко поосела, пообабилась, потому что ждет себе… первенца. В это время женщины, как бы они бойки и оживленны ни были, всегда уж… Ну да ты понимаешь…

– Ах, и эта так же, как Матильда Николаевна?.. – вырвалось у Стукина.

– И эта. Хорошо бы, если у Матильды сын, а у этой дочь. Или наоборот: у Матильды дочь, а у Битюговой сын. Все-таки, знаешь, разнообразие… Только ты смотри, Матильде ни гугу… И этой ни гугу про Матильду. Спросит: где были? Прямо от Бореля. Понял?

– Будьте благонадежны, Лавр Петрович, будьте благонадежны… Я все понимаю. Верьте, что во мне вы встречаете самого верного друга.

– Друга… Ну, положим, что другом-то ты моим не можешь быть, ну а все-таки, если я тебе такое доверие оказываю, что везде с собою вожу, в каждое сокровенное место вожу, то ты должен оправдать это доверие и быть нем как рыба. Здесь, брат, у меня второе гнездышко, здесь я отдыхаю от Матильды. Ты знаешь, Матильда подчас капризна, несносна. Конечно, женщина в таком положении всегда капризна, но… Звонись, звонись, Стукин.

Стукин позвонился у дверей. Отворила пожилая женщина в чепце и в пуховом платке.

– Наконец-то, наконец-то… – заговорила она при виде Хрустальникова. – А уж Еликанидушка за вами посылать хотела.

– Занят, по горло занят… – отвечал Хрустальников. – Каждый день сюда сбирался, и то то, то другое… Здравствуйте… Елочка здорова?

– Подите, подите к ней… Она вас проберет. Да и стоит, как еще стоит. Ах вы, изверг, изверг!..

Хрустальников и Стукин снимали в прихожей шубы.

– Маменька, рекомендую… Позвольте вам представить… Это Стукин, – сказал Хрустальников. – Стукин, железнодорожник. Вы любите богатых людей, и вот вам первостепенный богач. Кланяйся, Стукин… Это мамаша Еликаниды Андреевны, мадам Битюгова. Придворная дама… Супруг их был истопником во дворце…

Стукин поклонился.

Они вошли в небольшую гостиную. Из следующей комнаты вышла маленькая, худенькая пикантная женщина с несколько цыганско-еврейским типом лица. Она куталась в пунцовый шелковый платок.

– Откуда это, наконец? Откуда? – встретила она Хрустальникова. – Послушайте, где вы это пропадали? Ведь вы, я думаю, забыли, как и двери ко мне отворяются. И не стыдно? Нет, скажите, не стыдно?

Хрустальников сложил руки на груди, наклонил голову набок и произнес:

– Слагаю мою повинную голову у ног прелестной феи. Виноват, тысячу раз виноват. Дела… Дел столько, что и… Да вот и он подтвердит. Он знает. Рекомендую… Позвольте вам представить… Стукин… Золотопромышленник, фабрикант…

Стукин вскинул на Хрустальникова глаза.

– Лавр Петрович… – проговорил он застенчиво.

– Что «Лавр Петрович»? Конечно же, ты золотопромышленник. Деньги промышляешь – ну и золотопромышленник, папиросы себе делаешь – ну и фабрикант. Ну-с, Елочка, угощайте нас чаем; велите подать коньячку… – обратился Хрустальников к хозяйке.

Та сморщила гримаску и сверкнула глазками.

– Сколько раз я вам говорила, Лавр Петрович… – начала она.

– Что? Что Елочкой-то назвал? При нем можно, при нем ничего… Он человек походный. С ним церемониться нечего. Он сам нам сейчас все покажет, расскажет… Стукин! Расскажи Елочке, как ты собаку из проруби спасал и как она лапками… Расскажи и покажи, как она лапками… Он покажет… А вы, Елочка, распорядитесь, чтобы коньячку…

– Хорошо ли будет коньяку-то?.. Насколько я вижу, вы уж и так много пили… – отвечала хозяйка, вводя их из гостиной в следующую комнату, составляющую маленький будуарчик. – Хорошо ли, я говорю? – повторила она, усаживаясь на диван и поджимая под себя ножки.

– Ничего, Елочка, ничего!.. Пьяный проспится, дурак – никогда… – отвечал Хрустальников, сел близ хозяйки в кресло и кивал Стукину, чтобы и тот садился.

– Ну, смотрите!.. Мне кажется, что уж вам довольно бы пить. Велите, маменька, поставить самовар и подать коньяку, – сказала она матери и, обратясь к Хрустальникову, прибавила: – Где вы это пропадали, в самом деле? Я вам две записки писала вчера и третьего дня, и ни ответа, ни привета.

– На охоте, Елочка, был, на охоте… Сегодня только вернулся, увидал ваши милые каракульки и вот у ваших ног…

– Как на охоте? Сейчас сказали, что у вас дедов было по горло, а уж теперь: на охоте…

– Ну да… Дела делами… а охота охотой… Ручку, Елочка, дайте ручку поцеловать…

– Не стоите… Я таким лгунишкам руку целовать не даю. Я здесь вас жду, пишу записки, а вы черт знает где пропадаете…

– Да что такое случилось-то? Что случилось? Ведь приехал же все-таки.

– Как «что случилось»? Тут ко мне извозчик пристает, за лошадей просит, тут ко мне портниха… А я нездорова, я раздражена, нервы у меня расстроены…

– Извозчик, портниха… О, это такие пустяки! Сколько надо? На, возьми…

Хрустальников схватился за бумажник.

– Что вы! Что вы!.. Потом…

Хозяйка кивнула украдкой на Стукина.

– Я тебе уже сказал, что при нем можно… При нем все можно. Этот человек – невменяемый человек, я его не считаю ни за мужчину, ни за женщину. Правда ведь, Стукин?

– Совершенно справедливо, Лавр Петрович, – захихикал Стукин.

– Ну, вот видишь, Елочка, он даже сам сознается. Сколько тебе надо извозчику отдать, сколько портнихе? Говори прямо.

– А вот маменька ужо вам подаст счеты. Счеты у ней. Она даже хотела сама идти к вам со счетами.

– Маменька! Сколько там по счетам? – крикнул Хрустальников.

– Да давайте больше… Давайте тысячу рублей, так с нас будет и довольно, – отвечал из столовой женский голос.

– Уж и тысячу! Я полагаю, что там не более пятисот рублей.

– А остальное Елочке пойдет на булавки. Кроме того, вы мне сколько уже времени на лисью шубу дать обещались.

– Когда же это я обещался?

– Как когда? Вы три раза обещались. Да и стоит. Кабы не я с моим кротким характером, разве бы Елочка так на вас сердилась за вашу ветреность?

– Ну, обещался, так получайте сегодня сто рублей на лисью шубу. Сегодня я добр.

– На лисью-то шубу сто рублей? Что вы! Да разве можно на сто рублей?..

– Отчего же?.. Вот эдакие миленькие Елочки не могут ходить в сторублевых шубах, – проговорил Хрустальников, взяв ручку Еликаниды Андреевны и целуя ее, – а матерям Елочек сторублевые шубы за глаза…

– К чему такой тон? К чему такой тон с маменькой? – перебила Еликанида Андреевна и отдернула руку. – Я не люблю этого.

В дверях показалась старуха Битюгова.

– Ну давайте сто рублей на шубу, – сказала она. – Уж ежели сказали, то давайте сейчас, а то потом и от этого откажетесь.

– Маменька! Как вам не стыдно? И при постороннем человеке! – остановила ее Еликанида Андреевна.

– Э! Что тут стыдиться! Стыд – не дым, глаза не ест! Давайте… А у меня уж старая-то шуба ой-ой как плоха.

Хрустальников полез в бумажник и вынул сторублевую бумажку.

– Спасибо. Доброму вору все впору. Ведь вот вы теперь немножко подшофе, а с вас только тогда и взять, когда вы подшофе. А от трезвого от вас, как от каменного попа, железной просвиры не допросишься, – говорила она. – Ну-с, чай готов… Идите в столовую чай пить, – прибавила она.

– Сюда подавайте, сюда. Здесь теплее и уютнее. Да наконец, мы уже и уселись так хорошо, – отвечала Еликанида Андреевна.

Чай был подан в будуарчик.